В конце концов часы на стене – в полном согласии с солнцем – показали, что настало утро.

Он купил в одном из многочисленных кондитерских магазинчиков плитку шоколада и пошел по улице, и город время от времени напоминал ему о вулканическом происхождении Исландии: сворачивая в очередной раз за угол, он на долю секунды ловил в воздухе привкус серы, который неизменно напоминал ему отнюдь не о сумеречном царстве Аида, но о тухлых яйцах.

Многие из тех женщин, что попадались ему по дороге, были очень красивы: стройные, с очень светлой кожей. Тот самый тип женщин, который нравился Среде. Интересно, подумал Тень, что он нашел в моей матери. Она, конечно, была красавица, но ни одному из перечисленных критериев не соответствовала.

Хорошеньким женщинам Тень улыбался, потому что они лишний раз давали ему почувствовать себя мужчиной, и чувство было приятным; всем прочим женщинам он улыбался тоже, просто потому, что времени у него было навалом, а настроение – славное.

В какой-то момент – он не мог с точностью вспомнить, в какой именно – у него возникло ощущение, что за ним наблюдают. Он просто ходил себе по Рейкьявику, а потом появилось такое чувство, что кто-то за ним следит. Он начал время от времени оборачиваться, пытаясь вычислить этого человека, или останавливался у какой-нибудь витрины и рассматривал в ней отражение улицы у себя за спиной, и всякий раз результат был нулевым: ничем не примечательные люди, и никто из них, судя по внешним признакам, на хвосте у него не висел.

Он зашел в маленький ресторанчик, съел порцию копченого буревестника под морошкой, а потом – арктическую форель с разварным картофелем, и запил все это кока-колой, которая на вкус показалась ему куда более сладкой, чем та, что продается в Штатах.

Официант, который принес ему счет, спросил:

– Простите, а вы, случайно, не американец?

– Американец.

– Тогда поздравляю вас с четвертым июля, – сказал официант, и явно остался весьма доволен собой.

До Тени только после этого дошло, что – да, действительно, сегодня четвертое. День независимости. Сама по себе мысль о независимости вызвала у него приятное ощущение. Он оставил на столике деньги за обед и чаевые, и вышел. С Атлантики дул довольно свежий ветерок, и Тень застегнул куртку.

Он сел на поросшем травой склоне холма и стал смотреть на город – и ему пришла мысль, что рано или поздно ему придется вернуться домой. А потому, рано или поздно, домом этим нужно обзавестись. Потом он начал думать: интересно, место, в котором ты живешь относительно продолжительное время, со временем начинает само собой восприниматься как дом, или дом – это что-то такое, что в конечном счете обретаешь, если достаточно долго движешься вперед, и ждешь, и хочешь его найти.

На склоне холма появился старик в темно-сером, явно видавшем виды, обтрепанном понизу плаще, в широкополой синей шляпе с чаячьим пером, которое торчало из-за ленточки на тулье под залихватским углом, – и направился в его сторону. Похож на старого хиппи, подумал Тень. Или на давным-давно вышедшего в отставку наемного стрелка из вестерна. Росту старик был просто огромного.

Он подошел поближе к Тени, сел на корточки и кивнул, коротко. По краю нижней челюсти у него кустилась щетинистая борода, на вид совершенно пиратская – и черная повязка на глазу. Сейчас начнет сигареты стрелять, подумал Тень.

– Hvernig gengur? Manst ?u? eftir me?r? – спросил старик.

– Извините, – ответил Тень, – но я не говорю по-исландски.

А потом выговорил кое-как фразу, которую запомнил, продираясь среди белой здешней ночи через разговорник:

– Eg tala bara ensku. Я говорю только по-английски. – И добавил: – Американец.

Старик медленно кивнул и сказал:

– Мой народ плавал отсюда в Америку, много веков назад. Они туда сплавали, а потом вернулись обратно в Исландию. И сказали, что людям там хорошо, а вот богам – плохо. И что без богов своих им там было... одиноко.

По-английски он говорил довольно бегло, вот только паузы между словами расставлял не в тех местах, да и вообще интонация была непривычная. Тень поднял глаза: при ближайшем рассмотрении человек этот выглядел настолько древним, что, казалось, люди вообще не имеют права доживать до такого возраста. Кожа его была сплошь подернута сетью крохотных морщинок – как микроскопические трещинки на поверхности гранита.

Старик сказал:

– А ведь мы с тобой знакомы, мальчик мой.

– Разве?

– Мы с тобой одними тропами хаживали. Я тоже когда-то висел на дереве девять дней и ночей, потому что принес себя в жертву себе же. Я – повелитель асов. Я – бог виселиц.

– Ты – Один, – сказал Тень.

Старик раздумчиво кивнул, будто взвешивая про себя это имя.

– Меня по-разному называют, но, впрочем, да, я Один, сын Бора, – сказал он.

– Я видел, как ты умер, – сказал Тень. – И бдение по телу твоему тоже держал я. Ты многих, очень многих пытался убить – ради силы и власти. Ты хотел их всех принести себе в жертву. Таковы они – твои дела.

– Я этого не делал.

– Среда это делал. А он – это ты.

– Он мною был, это правда. Но я – не он. – Старик почесал пальцем крыло носа. Чаячье перышко на шляпе запрыгало, как поплавок. – А возвращаться собираешься? – спросил бог виселиц. – В Америку?

– Да вроде как особо и незачем мне туда возвращаться, – сказал Тень и, еще не успев договорить этой фразы до конца, понял, что лукавит.

– Кое-что там тебя дожидается, – сказал старик. – Но, впрочем, как вернешься – так и вернешься, никуда оно от тебя не денется.

Мимо, по неровной ломаной траектории, пролетела белая бабочка. Тень ничего ему не ответил. Он был сыт богами и всем, что с ними связано, по гроб жизни. Да что там, на несколько жизней, наверное, хватило бы. Надо садиться на ближайший автобус до аэропорта, решил он, и менять билет. Сесть на самолет и мотануть куда-нибудь, где еще не был. Нельзя подолгу оставаться на одном месте.

– Слушай, – сказал Тень. – А у меня ведь для тебя кое-что есть.

Рука его скользнула в карман, и нужный предмет сам собой угнездился между пальцами.

– Протяни руку, – продолжил он.

Один посмотрел на него, внимательно и настороженно. Потом пожал плечами и вытянул перед собой правую руку, ладонью вниз. Тень взял его за руку и – перевернул ее, ладонью вверх.

Потом поочередно продемонстрировал старику собственные руки, дабы тот убедился, что в них ничего нет. А затем, легким и быстрым движением, оставил в сморщенной ладони старика стеклянный глаз, и убрал руку.

– Как ты это сделал?

– Обычное волшебство, – без тени улыбки на лице сказал Тень.

Старик осклабился, потом захохотал и хлопнул в ладоши. Он внимательно осмотрел глаз, держа его между указательным и большим пальцами, кивнул, так, словно знал во всех подробностях, что именно попало к нему в руки, а потом переправил в кожаный кисет, что висел у него на поясе.

– Takk k?rlega. У меня он будет в безопасности.

– Вот и ладно, – кивнул в ответ Тень.

Он встал и отряхнул с джинсов прилипшие к ним травинки.

– Еще, – сказал властелин Асгарда, нетерпеливо мотнув головой, и голос у него вдруг стал басовитым и требовательным. – Давай еще.

– Вот народ! – сказал Тень. – Дашь палец, руку откусят! Ну, ладно, гляди. Этому меня научил один парень, который в живых уже не числится.

Он вытянул руку в сторону и вверх и вынул из воздуха золотую монету. Обычную золотую монету. С ее помощью нельзя было воскрешать мертвых и исцелять больных, но она была – настоящая золотая монета.

– Ну, вот и все, – сказал он, зажав ее между большим и указательным пальцами и показав старику. – Тут и сказке конец. И – щелкнул по монете ногтем большого пальца, закрутив ее и подбросив в воздух. Она завертелась золотым шариком в самой верхней точке дуги, переливаясь и поблескивая в ярком солнечном свете, и зависла в ясном летнем небе, так, словно и вовсе не собиралась опускаться вниз. А может, и впрямь она никуда никогда не опустится. Тень ждать не стал. Он развернулся и пошел прочь, не останавливаясь и не оборачиваясь.