— А это чего оставил?

— А куда его?

— Держи. Мамми дала, ей и отнесём.

Эркин выключил свет и запер дверь.

— Пошли.

Приятная истома и лёгкость во всём теле. И блаженное ощущение чистоты, чистой одежды на чистой коже. Промазаться бы сейчас, чтоб кожу не стягивало. Эркин усмехнулся несбыточному желанию.

— Ты чего? — покосился на него Андрей.

— По дороге объясню.

На кухне было жарко и пахло так, что сразу захотелось есть.

— То-то! — хмыкнула, увидев их, Мамми. — Ишь выдумали, пое-едем! С мокрой головой да по ветру. Молли, возьми у них всё и за плитой развесь, — и пояснила. — Масса Фредди со Стефом сушку сделали. Как раз пока поедите, подсохнет. А я посмотрю, как вы стираете.

— Спасибо, Мамми, — улыбнулся, садясь за стол, Эркин.

— Генерал наш! — подмигнул ему сидящий за столом худой мужчина, чей возраст и расу было невозможно определить с первого взгляда. — У неё не забалуешь.

— А как же! — Мамми с грохотом что-то переставляла на плите.

— Покурим, — предложил Андрей, усаживаясь рядом с Эркином.

Мужчина кивнул.

— Давай, коли такой щедрый.

— Тебе что, Стеф?! — Мамми, не оборачиваясь, явно видела и слышала всё необходимое. — В котельной дыма не хватает? Курить на двор! Оба!

Андрей комически развёл руками и спрятал сигареты. Стеф усмехнулся.

— Вы ковбои, парни?

— Пастухи они, — по-прежнему не оборачиваясь, рявкнула Мамми. — Ковбои белые, объясняла ж сколько раз!

— Белый, цветной, — пожал плечами Стеф, — работа-то одна.

— Ты на этом уже расу потерял, — Мамми швырнула на стол три миски с дымящимся густым супом, — не поумнеешь, и с головой расстанешься. Чтоб у мужика и язык без привязи болтался!

— А ты меня корми почаще, Мамми. С полным ртом не поболтаешь.

Эркин поперхнулся от смеха и получил по спине сразу с двух сторон от Андрея и Стефа.

— А на чём ты расу потерял? — поинтересовался, утолив первый голод, Андрей.

Мамми грозно подбоченилась, но Стеф уже отвечал.

— Я на заводе работал. Ну, и парнишка у меня в подручных ходил. Так… принеси-подай. Стал его приучать потихоньку. Чтоб понимал, а не вслепую. А без грамоты тут не обойдёшься. А он рабом хозяйским оказался. Ну, и взяли меня. До лагеря меня дожимать не стали, время уже не то было. Но расы лишили, — он внимательно посмотрел на Андрея. — Тебе, видно, тоже пришлось… от души ввалили.

— Чего видно-то? — настороженно спросил Андрей.

— Ты ж седой наполовину, — Стеф грустно улыбнулся. — А лет тебе немного. И двадцати, наверно, нет.

— Мало ли с чего седеют, — решительно прервала разговор Мамми. — Давайте миски, мяса положу.

На этот раз молчание установилось надолго.

Робко вошла и присела у края стола Молли. Поставив локти на стол, оперлась на кулачки подбородком и смотрела, как они сосредоточенно едят. Мамми, скрестив на груди руки, удовлетворённо созерцала эту картину. И в довершение всего поставила перед ними кружки с кофе, и каждому ещё по круглой, чуть ли не с кружку булке.

— Вы бы почаще приезжали, парни. — Стеф, отдуваясь, откинулся от стола. — Без вас она нас так не кормит.

— Трепач, — одобрительно вздохнула Мамми, собирая посуду.

— Так в котельной только с движком поговоришь, Мамми, — засмеялся Стеф. — Человеку на что язык даден?

Эркин уже открыл было рот для ответа, но вовремя осёкся и затрясся от сдерживаемого смеха. Андрей покосился на него, что-то сообразил и заржал над невысказанной, но понятной шуткой. Мамми грозно взмахнула висевшим у неё на плече полотенцем.

— А ну, валите все отсюдова! Молли, собери им ихнее. Ишь налопались, себя не помнят.

Солнце уже садилось, когда они распределили вьюки и выехали из имения.

Когда постройки скрылись за деревьями, Эркин заботливо спросил Андрея.

— Не растрясёт тебя после такого? А-то бы остался на ночь. Отдохнул. В постельке под одеялком. А утром бы поехал. Как тогда, перед выгоном.

Андрей, беззвучно открывавший и закрывавший рот во время этой тирады, на последних словах пришёл в себя и с боевым воплем кинулся на Эркина. Но Резеда уже неслась во весь опор, и более тяжёлый Огонёк отставал.

— Я т-тебя…! — орал, захлёбываясь ветром и смехом, Андрей.

Эркин, лёжа на гриве Резеды, отругивался на ходу.

Наконец, Эркин отсмеялся, придержал Резеду, и Андрей смог его догнать и пристроиться рядом.

— Язва ты!

— Ага, — согласился Эркин. — Но уж больно вы с ней подставляетесь, ну никак не удержаться.

— У меня и было-то с ней один раз, а ты всё лето язвишь. И другие… — Андрей обиженно шмыгнул носом. — Ну, кому какое дело до этого?

— Да никому и нет дела, — Эркин похлопал Резеду по шее. — Просто… просто сейчас об этом можно шутить. Ни тебе, ни ей вреда от этого нет.

— Эт-то как? — озадаченно спросил Андрей.

— Ну, раньше…ты свободный, она рабыня, это как хозяин её посмотрит. Разрешит тебе чего или нет. Может, выкупить даст, или так отдаст даже за ребёнка, у рабыни ребёнок всегда раб, или на время, ну, в аренду сдаст. Наоборот если, это хуже.

— Наоборот это…?

— Ну да. Она свободная, он раб. Тут… она расу теряет, раб за посягательство на честь… ну, тут ему такую казнь придумают, что пожалеет, что вообще родился. И оба когда рабы… тут хозяин решает. Но понимаешь, не положено рабу по своему выбору. Если ловили кого на том, что сами захотели, сами решили… Оба виноваты, обоим и отвечать… а как? Так, чтоб остальные тоже… прочувствовали.

— Ни хрена себе, — Андрей сплюнул и выругался.

— А сейчас что? — Эркин усмехнулся. — Да и белого в тебе не видят, вот и зубоскалят свободно. Да и если б видели, ты мужчина, так что не страшно. А наоборот…

— Ты заткнёшься? — тихо спросил Андрей.

Но Эркин уже сам жалел, что завёл об этом речь. Зацарапало внутри, всплыл страх за Женю, Алису.

— Ладно, — тряхнул он головой. — Заткнулся. Давай прибавим.

— Давай, — согласился Андрей.

Солнце уже садилось, и долины между холмами затягивала тьма, но, поднимаясь на холмы, они ещё видели красный, уже не режущий глаза диск.

— Эркин.

— Ну?

— Ты чего там, ну после душа, обещал объяснить?

— А-а! — не сразу вспомнил Эркин. — Это в Паласе когда, после душа нам давали кремы, смазываться. Видишь, кожа шершавая. Обветрилась. А мы должны были гладкими быть. После мытья кожа как стягивается, заметил?

— Д-да, — неуверенно ответил Андрей.

— Ну вот. А промажешься, кожа разглаживается, делается такой… упругой. И пахнет от тебя… по-особому. Нас в распределителях по коже узнавали. По запаху. По рукам.

— А… а сейчас… тебе нужно… ты хочешь?

— Я не хочу, чтобы меня узнавали, — усмехнулся Эркин. — Но… я не знаю, как объяснить, но я так привык к этому. Понимаешь, мы… мы заботились о себе, о теле, о коже… иначе не выжить. Но… но не только поэтому… я в имении когда был, никак не мог привыкнуть, что раз в неделю только… и то… Со всеми я ходить не мог, лезли. Только голову намылю, хватают… больно, а вслепую тяжело отбиваться. А раскроешь глаза, так рабское мыло едкое, потом промываешь, всё равно режет. После всех если идти, так то воду вырубят, надзиратель ждать не будет, пока помоешься. Воду надзиратель включал. То мыла не достанется. То ещё что… А на скотной и не умоешься толком. Так, если из поилки зачерпнёшь или когда полы моешь, — он негромко засмеялся.

— Ты чего?

— Вспомнил. Когда Свободу нам объявили, кто куда, кто чего хватал, а я, — Эркин снова засмеялся, — я в ванную хозяйскую попёрся. Думал, отведу душу. Да опоздал. Там уже всё побито было. Ещё порежешься к чёрту… Ну ладно, приедем скоро. Давай языки подвязывать.

Успокоившиеся бычки медленно двигались по лощине. Фредди и Джонатан следовали за ними. Лошадь Нэтти была привязана к седлу Джонатана.

— Чья лошадь?

— Моя, — Джонатан улыбнулся. — Я купил её неделю назад у Перкинса. И вчера забрал.

— Верняк, — кивнул Фредди. — Теперь в имение?

— Да, надо разобраться.