— Вы делали, вы и рассказывайте, — хмыкнул Фредди.

— Мы на спор взялись чужое стадо по балочному мосту перевести, — стал рассказывать Андрей. — Ну, мост без настила, вода внизу ревёт, бычки боятся. А вброд не пойдёшь, мины. Ну, мы и взялись.

— На время, — добавил Эркин, оторвавшись от лепёшки.

— Да. И что мы за сколько? А! В полчаса уложимся. Ну вот, и все спорили. Не с нами, а друг с другом. Мы прогнали, и десятая доля с выигрыша нам.

— Законная доля, — кивнул Фредди.

— Ну вот, мы и оделись с выигрыша, и вкусноты всякой накупили, — Андрей довольно заржал.

— А чего кофе настоящего не купили? — отсмеялся Гольцев.

— А ну его! — отмахнулся Андрей. — Его вон Фредди любит, а по мне чай лучше.

Гольцев кивнул.

— Я из поморов, мы на северном побережье живём. Нас так чаехлёбами и зовут, — сказал вдруг быструю непонятную фразу и тут же сам перевёл. — Чаю не попьёшь, трески не поешь, как работать будешь? Треска — это рыба такая. Не пробовали?

Парни враз замотали головами и посмотрели на Фредди. Тот тоже покачал головой. Гольцев усмехнулся.

— Тут она дорогая, деликатесом считается. А у нас… треска да чай, чай да треска, ну, мясо ещё, грибы с ягодами. Хлеб привозной, дорогой очень.

— Вкусная она? Ну, треска эта, — спросил Андрей.

— Что привычно, что о доме напоминает, то и вкусно, — серьёзно ответил Гольцев.

Фредди невольно кивнул, и Гольцев продолжил:

— Дом, родина — это самое дорогое у человека… За это и живём, и воюем, и…

— А если нет дома? — вдруг резко перебил его Эркин. — Тогда как, сэр? Жить незачем, так? Где моя родина?

— Да, вас, индейцев, согнали с родной земли. Так ведь люди-то есть. Пусть резервация…

— Ты мне руки вчера крутил, рассматривал, номера не заметил? — голос Эркина оставался тихим, но зазвенел от напряжения. — Я питомничный. От рождения раб, рабом рождён. Мне что вспоминать? Всё рабское. Каша… из рабской крупы. Хлеб… рабский, кофе рабское, мыло рабское. Сапоги на мне, куртка… всё рабское. Мне как быть, сэр?

Фредди прикусил изнутри губу. Всё-таки завёлся Эркин. Жаль. И тут же рассердился на себя. А на хрена он будет успокаивать Эркина, оберегать этого русского?

— Потому и чай любишь? — неожиданно спросил Гольцев.

— Да, — резко ответил Эркин. — И поэтому. И ты сюда не за чаем пришёл. Тебе тот раб, телохранитель, нужен. За хозяина всегда раб ответчик. Что ни случись, всегда на нашей шкуре отзовётся. Раб всегда виноват.

— А может, убили его? — быстро спросил Гольцев.

— Может, и убили, — так же быстро ответил Эркин. — А может, и сбежал, а может, и здесь остался. Его дело. Его хозяина убили, ему и думать.

— А с чего ты так завёлся? — резко изменил тон Гольцев.

Эркин напряжённо свёл брови, глядя в костёр, и заговорил уже медленно, размеренно.

— У раба ничего нет. Ни имени, ни родителей, ни детей, ни одежды своей, ни дома. И когда мы находим что-то своё и прячем, приходят белые и отбирают.

— Ты что, поверил тому…?! — вмешался Андрей.

— Заткнись, — бросил, не глядя на него, Эркин. — Мне двадцать пять полных, а я и не жил ещё, считай. И все мы так. У каждого своё, каждый нахлебался. Что захотим сказать, то и скажем. Не захотим, не выбьешь. Битые все. Каждый сам по себе живёт и сам за себя отвечает. Это в имении, один кусок господский стырил, так всех перепороли. А теперь… каждый свои счёты сам сводит. Как рабы жили, интересно тебе, что ж, рассказать можно. Да слушать неприятно будет. Не для такого костра рассказы.

Гольцев неожиданно улыбнулся.

— Что каждый своего хлебнул и за себя отвечает, это ты хорошо сказал. Обидеть я тебя не хотел. И не выспрашивал ничего. Чай я, в самом деле, люблю.

Эркин на мгновение опустил ресницы и тут же поднял на Гольцева глаза, спокойно улыбнулся.

— Можно ещё заварить, сэр.

— Не надо, спасибо. Кипятку долейте и всё.

— Это мы знаем, — Андрей заглянул в чайник и налил туда кипятку из котелка. — Сейчас настоится малость и по второму заходу.

— И по сколько чайников за вечер выдуваете? — рассмеялся Гольцев.

— А не считаем. Пока место есть, пьём. А летом, на выпасе, с вечера заварим и в тенёк, помнишь, Эркин?

Эркин, улыбаясь, кивнул.

— Помню. На первой стоянке, там у корней яма была и всегда холодно.

— Ага. В жару с дневки прискачешь, сам весь в мыле, лопух снимешь и через край, — мечтательно вздохнул Андрей.

— Как это ты нутро не застудил? — усмехнулся Фредди.

— Моё нутро любую жратву выдержит, — захохотал Андрей. — Мне всё на пользу.

— Оно и заметно, — хмыкнул Эркин.

Андрей, самодовольно ухмыляясь, разлил чай.

— А поморы — это русские? — спросил Фредди, почти без напряга выговорив новое слово.

— Русские, — кивнул Гольцев. — Нас так называют, потому что на побережье живём. По-русски «po moryu». Рыбаки, моряки… Русские, но… чуть другие.

— Вроде ковбоев в Аризоне, — задумчиво улыбнулся Фредди.

— Вроде, — быстро глянул на него Гольцев и с видимым искренним наслаждением стал пить чай.

— А бывает чай с травами разными, душистый, — мечтательно сказал Андрей.

— Мне и такой нравится, — улыбнулся Эркин.

— Хороший чай, — выдохнул Гольцев. — А что за сорт?

Парни переглянулись. Эркин встал, вытащил из вьюка жестянку и подал её Гольцеву.

— Вот, сэр.

— Ого! — удивился тот, рассматривая банку. — Я и не видел такого. И сколько же стоит?

— Пятьдесят кредиток, сэр, — ответил Эркин, садясь к костру.

— У Роулинга брали?

— Да, сэр, — Эркин улыбнулся. — У него всё есть.

— Я уже заметил, — рассмеялся Гольцев. — Шёл мимо, заглянул. И сигареты русские, и спиртное.

Фредди усмехнулся.

— Раз есть русские покупатели, есть и русский товар. Роулинг умеет крутиться.

— Такая у него работа, — ответно улыбнулся Гольцев, допил свою кружку и поставил её вверх дном. — Спасибо за чай, за разговор. Спокойной ночи.

— Спокойной ночи, на здоровье, спокойной ночи, сэр, — ответили они вразнобой.

Гольцев на прощание ещё козырнул им и ушёл. Так же бесшумно, как и приходил.

Эркин решительно завинтил крышку на банке с джемом и спрятал во вьюк обе банки. Андрей зевнул.

— Ну и глазастый, всё видит, всё слышит… А ты чего заводился, Эркин?

— А ну его, — Эркин выругался, затягивая ремень на вьюке. — Ловко выспрашивает. Ну, я и решил показать ему… Чтоб не думал…

— Этого… телохранителя ты ему аккуратно подставлял, — усмехнулся Андрей. — И сказал, и ничего не сказано. Ловко.

— А пусть тот пасть не разевает, а раззявив, думает, чего несёт, — Эркин вернулся к костру и залпом допил свою кружку. — Отбились, — и с интересом посмотрел на Фредди. — Я не понял, ты ему нарочно зацепку дал?

— Какую зацепку? — поднял глаза на него глаза прикуривавший от веточки Фредди.

— А насчёт Аризоны, — спокойно ответил Эркин.

— Точно, — кивнул Андрей, — он на тебя сразу глазом вильнул.

Фредди с секунду сидел, оцепенев, и тут же разразился такой отчаянной руганью, что Андрей развёл руками.

— Вот это да! Ну, даже не знал, что так можно.

— Ты к стаду идёшь или посуду моешь? — остановил его восторги Эркин.

— Я к стаду, — Фредди встал и, уже выходя, бросил. — А вы ложитесь.

— Поздно гуляешь, Саша.

— В машине доберу, — Гольцев, не зажигая света, сел на койку и стал раздеваться.

— Нашёл чего?

— Что мог, собрал, — Гольцев лёг на заскрипевшую под его тяжестью койку. — Практически всё. Мне бы ещё потолкаться тут, поболтать за выпивкой и куревом… Да времени нет…

— И много ты из индейца выжал? — засмеялись в темноте. — Ты в седьмом долго сидел.

— Больше, чем надеялся, но меньше, чем хотелось. — Гольцев зевнул. — С ним только дружеской беседой, на цыпочках и поглаживая. И то…

— Упирается?

— Уходит. Чуть-чуть нажмёшь, он уже в стороне.

— А остальные?