— И что в результате? — он сел, привалившись спиной к статуе какого-то древнего полководца или героя. Мраморный герой стоял в полном доспехе времён Исхода, воздев ксифос к небу, и смотрел куда-то вдаль. Краски на камне потемнели, но не стёрлись, и издалека его вполне можно было бы спутать с живым человеком.

— Мы исходим из того, что в явлении демонизма есть система, — она осталась стоять. — Значит, появление здесь северного существа нарушает её.

Магнус кивнул.

— Одна из основных теорий на этот счёт гласит, что демоны приходят из другого мира, непохожего на наш и чуждого ему, — сказал он. — Пространственные разломы не порождают их, они лишь открывают путь. Подтверждений этому на сегодня нет, но, думаю, так и есть на самом деле. Другие объяснения выглядят далеко не так логично, на мой взгляд, по крайней мере. Я не верю, что демоны самозарождаются в разломах, просто потому, что они бесполы.

— Но в Джумаре нет разломов. Демоны приходят из глубины пустыни, никто не знает, откуда.

— Вот это я и хотел бы узнать, — ответил некромант. — Если они есть, значит, теория верна, и те демоны, которых мы видим в пустыне, это просто какой-то другой их вид. Ведь и животные в нашем мире различаются в зависимости от условий, где они обитают. Но если разломов никто не видел, значит, они возникают именно там, далеко на юге. В самом сердце Феззе-Кавир.

— Кириос Шапур тоже так считает.

— А ты?

Вопрос был задан резко, коротко и прямо, без предписанного этикетом смягчения. Кто-нибудь другой сказал бы что-нибудь вроде «а как считает уважаемая кириа Джаана?», но не Магнус. Да уж, в Фец ему самое место — здесь, кажется, все такие.

— Раз нет других объяснений, значит, это верное.

— Не всегда, — вздохнул Магнус. — Но отчасти верно, других объяснений у нас нет, а это выглядит правдоподобно. Однажды мне удастся уговорить Джахандара на экспедицию туда, в пески. Но найдутся ли безумцы, которые рискнут отправиться со мной?

— Я готова пойти за тобой куда угодно, — без колебаний сказала Джаана, и в её словах не было ни крупицы лжи.

— Я рад, что у меня есть ты. Но этого недостаточно.

— Недостаточно знаний, кириос Магнус. Тех, что были в библиотеке у Серебряного Утёса.

— Да, если Ктесифонт придумал, как закрывать разломы, это могло бы склонить архагета на нашу сторону, — признал некромант. — Жаль, что мы упустили Фируза.

— Я спрашивала о нём у кириоса Шапура. Он ответил, что Фируз сгинул бесследно.

— И унёс с собой ценность, которую не купишь за всё золото мира, — вздохнул Магнус. — Что ж, какой толк пересыпать песок? Отдыхай, ученица. Потом продолжим.

— У меня вопрос.

— Да?

— Раньше я думала, что ты станешь учить меня магии, и удивлялась, почему кириос Шапур отдал меня мастеру Смерти, а не умелому лекарю. Теперь понимаю. Ты учишь не колдовать, а думать.

— Быть может.

— И я не понимаю. Когда-то ты сказал, что эти знания получил не от кириоса Шапура, хотя учился у него. Но от кого тогда?

— Это был не человек, — помолчав, ответил Магнус. — А чума.

Повисла тишина, лишь где-то далеко у входа свистела буря.

— Когда-то давно, когда я ещё жил в долине Ледяного ветра, туда пришла болезнь. Мы называли её бледной чумой, и, насколько я сейчас знаю, нигде больше она не встречалась. Единственная вспышка продлилась семь месяцев и закончилась. Лекари пытались найти способ хоть как-то помочь больным, я тоже помогал отцу — он исследовал болезнь — и тогда-то и понял то, что знаю сейчас. В науке нельзя руководствоваться эмоциями. Из-за них человек может принять неверное решение, помочь одному, но убить многих. На классическом имперском это зовётся irratio, «неразумие».

— Я знаю, что такое irratio.

— И, как любой человек, смешиваешь в себе оба начала. Иначе и быть не может, если оставить в мире только ratio, он станет безумно скучным. Но иногда приходится это делать, как тогда, в тысяча пятьсот девяносто третьем. Знаешь, почему болезнь не пошла дальше? Тогдашний король выставил стражу на горных перевалах, и дозорные убивали всех, кто пытался пройти. А тех, кто отказывался, король казнил самолично. Он и сам умер почти в самом конце эпидемии, но не дал ей пойти по всей Амальтее.

Магнус помолчал и добавил:

— Отец умер, потому что позволил себе нарушить собственные правила. Человек, который заразил его, не выжил, так что жертва оказалась напрасна. Всё, что он сделал — это воодушевил умирающего. Глупо.

— Я не смогу так, — тихо проговорила Джаана. — Нет, не смогу.

— Идти согласно логике. Так, как говорит здравый смысл. Я знаю, что не сможешь. Но, по крайней мере, я научу тебя, как попытаться.

Будучи студентом, Йон не очень-то беспокоился насчёт подозрений в свою сторону. Он позаботился о том, чтобы аккуратно посещать церковь и вести себя как добрый октафидент, что на людях, что у себя в комнате, и никогда не делал ничего, что могло бы бросить на него тень. Даже если был уверен, что никого рядом нет.

Как сейчас, например, когда Вампир стоял в часовне и, склонив голову и сложив руки в молитвенном жесте, думал о своём.

На этот раз он выбрал не Сефрана, хранителя знаний, и не Ротруду, к которой уж точно обращаться сейчас не стоило, а Хильдерика — архонта созидания и разрушения. Два начала, перетекающие друг в друга. Два пути, которыми он мог воспользоваться.

Путь созидания заключался в том, чтобы бросить, наконец, все эти шпионские игры, вытребовать у Чёрного короля деньги на лабораторию и заняться наукой. Возможно, даже набрать учеников, хотя общение с Магнусом уже поколебало уверенность Йона в значимости этого дела. Сперва стоит набраться опыта. Но, по крайней мере, он может найти людей, владеющих хотя бы небольшой толикой магии, и обучить их простым вещам — например, создавать свет в темноте без факелов и ламп. Это может быть даже полезнее, чем боевая теургия.

Путь разрушения означал, что Йон продолжит игру. Что он останется при дворе Тостига и будет ждать удобного случая, чтобы ударить в спину. От этой перспективы теурга мутило. Он никогда не считал себя способным на предательство, и старые отговорки уже не помогали. Раньше Йон считал себя лазутчиком в стане врага: ему нужно было найти определённых людей и раскрыть определённые тайны, и только. Работа со знанием, как раньше. Это вполне укладывалось в его моральные устои. Но одно дело — натянуть личину и узнать что-то запретное, и совсем другое — войти в доверие для того, чтобы обнажить кинжал. А Гарольд потребует от него именно этого, да и Гирт тоже. Слишком уж удачно у Вампира получилось угодить прямо к королю.

Выбор был очевиден. Почти. Потому что если он выберет созидание, разрушений будет гораздо, гораздо больше.

Лично его это, наверное, не затронет. Если только Гарольд не проиграет войну, но и тогда есть шансы уйти в долину Ветерхельм или ещё куда. Может, даже на Исолльские острова. Там тоже Окта, но у них своё учение, и теурги им нужны.

Была и ещё одна проблема в выборе второго пути. Эдмунд. И хотя в коридоре ещё не звучали тяжёлые шаги королевских хускэрлов, следовало подумать заранее о том, что будет, если его раскроют.

И, в общем-то, все мысли сводились к одному: побегу.

Йон разрывался между этими двумя путями, и хотя знал, что архонты ему не помогут, всё равно пришёл сюда. Тишина часовни странным образом действовала на него. Успокаивала, очищала разум — что ни говори, но в святых местах Окты была своя магия. Будь у язычников свои святилища, наверное, там была бы такая же.

Но у них не было ни святилищ, ни жрецов. Была просто вера в силы природы, которые, вообще говоря, не требовали поклонения, и которыми можно было управлять с помощью гоэтии. Может, поэтому новая вера так легко вытесняла старую. Упорядоченное всегда сильнее аморфного.

Значит ли это, что нужно упорядочить язычество?

Йон опустил руки, взглянув в каменные глаза Хильдерика. Архонт мягко улыбался ему.