Снейя устроилась на стуле.

— Теперь говори, в чем дело, — велела она, слегка рассердившись оттого, что пришлось покинуть вечеринку.

Она достала из платинового портсигара сигарету и прикурила.

— Если тебе снова нужны деньги, Персиваль, обратись к отцу. Я понятия не имею, как тебе удается тратить так много.

Внезапно мать снисходительно улыбнулась.

— Ну, на самом деле, дорогой, я имею об этом некоторое понятие. Но все же придется поговорить с отцом.

Персиваль взял сигарету из портсигара матери. Она помогла ему прикурить. Как только Персиваль затянулся, он сразу же понял, что сделал ошибку — легкие как огнем опалило. Он закашлялся, пытаясь вдохнуть. Снейя подвинула к Персивалю нефритовую пепельницу, чтобы он погасил сигарету.

Отдышавшись, он сообщил:

— Мой источник оказался бесполезным.

— Как и следовало ожидать, — сказала Снейя, глубоко затянувшись.

— Открытие, которое он сделал, — а парень утверждает именно так, — не имеет для нас никакой ценности, — пояснил Персиваль.

— Открытие? — удивленно переспросила Снейя. — Правда? Новое открытие?

Пока Персиваль подробно рассказывал о встрече, уделив особое внимание смехотворной одержимости Верлена архитектурными чертежами монастыря в Милтоне и столь же выводящей из себя увлеченности загадкой древних монет, его мать водила по гладкому лаковому столу длинными белоснежными пальцами. Потом она вдруг резко выпрямилась.

— Это удивительно, — сказала она. — Ты действительно считаешь, что он не нашел ничего полезного?

— О чем ты?

— В стремлении проследить контакты Эбигейл Рокфеллер ты совершенно упустил из вида одну очень важную вещь.

Снейя затушила сигарету и прикурила другую.

— Эти чертежи могут быть именно тем, что мы ищем. Дай их мне. Я хочу сама увидеть их.

— Я отдал их Верлену обратно, — сказал Персиваль, сознавая, что его слова приведут ее в ярость. — К тому же в монастыре Сент-Роуз после сорок четвертого года нечего искать. Огонь уничтожил все следы. Вряд ли мы что-то упустили.

— Мне бы хотелось лично в этом убедиться, — ответила Снейя, даже не пытаясь скрыть, как она расстроена. — Мы сейчас же отправляемся в монастырь.

Персиваль ухватился за возможность оправдаться.

— Я позаботился об этом, — сказал он. — Мой источник как раз едет в Сент-Роуз, чтобы проверить свою находку.

— Твой источник — один из нас?

Персиваль мгновение смотрел на мать, не зная, что сказать. Снейя рассердилась бы, узнав, что он доверился Верлену.

— Ты не любишь, когда мы используем чужаков, но причины волноваться нет. Я его тщательно проверил.

— Разумеется, — сказала Снейя, выдыхая дым. — Так же, как ты раньше проверял других.

— Сейчас не та эпоха, — сказал Персиваль.

Он тщательно подбирал слова, чтобы не потерять хладнокровия.

— Нас не так легко предать.

— Ты прав, эпоха сейчас другая, — парировала Снейя. — Сейчас эпоха свободы и удобства, эпоха без слежки, эпоха невиданного богатства. Мы можем делать что пожелаем, ехать куда пожелаем, жить как пожелаем. Но это эпоха, когда лучшие из нас становятся ограниченными и слабыми. Эпоха болезней и вырождения. Никому — ни тебе, ни мне, ни любому из этих смешных существ, слоняющихся по моей гостиной, не выйти из-под контроля.

— Ты считаешь, что я ограниченный? — спросил Персиваль.

Он повысил голос, несмотря на все усилия сдержаться. Затем взял трость и собрался уходить.

— Не думаю, что в твоем состоянии может быть по-другому, — сказала Снейя. — Очень важно, что Оттерли тебе помогает.

— Это естественно, — сказал Персиваль. — Оттерли занималась этим так же долго, как и я.

— И твой отец, и я занимались этим еще до вашего рождения, — ответила Снейя. — И мои родители занимались этим до того, как я родилась, и их родители тоже. Ты — один из многих.

Персиваль покрутил трость, уперев ее конец в деревянный пол.

— Думаю, в моем состоянии надо поторопиться.

— Все верно — болезнь придает охоте новый смысл, — сказала Снейя. — Но неуемное желание вылечиться ослепило тебя. Оттерли никогда не оставила бы чертежи, Персиваль. Напротив, Оттерли уже была бы в монастыре и проверяла бы их. А ты столько времени потратил впустую! Что, если твоя глупость стоила нам сокровища?

— Тогда я умру, — ответил он.

Снейя Григори дотронулась до щеки Персиваля гладкой белой ладонью. Ветреная женщина, которую он увел с дивана, превратилась в величественную красавицу, амбициозную и гордую — качества, которыми он восхищался и которым завидовал.

— До этого дело не дойдет, — сказала она. — Я этого не допущу. А теперь иди отдыхай. Я позабочусь о мистере Верлене.

Персиваль встал и, тяжело опираясь на трость, захромал из комнаты.

Женский монастырь Сент-Роуз, Милтон,

штат Нью-Йорк

Верлен оставил машину — подержанный «рено» восемьдесят девятого года, он купил его еще в колледже — перед Сент-Роузом. Ворота из кованого железа закрывали вход, и ему ничего не оставалось, кроме как перелезть через широкую стену из известняка, окружающую подворье. Вблизи Сент-Роуз превосходил все, что рисовало ему воображение, — обособленный и безмятежный, он походил на заколдованный замок, погруженный в сон. Неоготические арки и башни устремлялись в серое небо; повсюду росли березы и ели, как бы защищая здание со всех сторон. Мох и плющ цеплялись за кладку, словно природа медленно, но настойчиво предъявляла свои права на монастырь. Вдалеке виднелся берег Гудзона, покрытый коркой снега и льда.

Верлен шел по запорошенной снегом булыжной дорожке и дрожал. Ему было очень холодно. Он замерз сразу же, как только вышел из Центрального парка, и так и не смог согреться, пока ехал в Милтон. Верлен включил печку в машине на максимальную температуру в попытке избавиться от холода, и все же его руки и ноги закоченели. Он не мог объяснить, что именно так подействовало на него — сама встреча или чрезвычайно болезненный вид Персиваля Григори. В Григори было что-то жуткое и тревожащее, но Верлена не так-то просто обвести вокруг пальца. Он отлично чувствовал людей. За несколько минут общения он получал основную информацию о человеке, и первое впечатление его почти никогда не обманывало. В присутствии Григори Верлен слабел, накатывало какое-то опустошение, он сильно мерз.

Встреча днем была второй по счету, и Верлен надеялся, что последней. Если расследование пойдет, как запланировано, то этот работодатель больше никогда не возникнет на его горизонте. Кожа у Григори такая прозрачная, тонкая и бледная, что сквозь нее можно рассмотреть сетку голубых вен. Глаза покраснели от жара, он держался на ногах только с помощью трости. В таком состоянии человек обычно едва может подняться с постели, не говоря уже о деловых встречах на улице в метель. Но гораздо более странно, что он послал Верлена в монастырь без конкретных указаний. Это было импульсивно и непрофессионально для обычного нанимателя, но именно так Верлен, в общем-то, и воспринимал Григори — как ненормального коллекционера.

В стандартном договоре на проведение исследований имелся пункт с требованием разрешить посещение частных библиотек, но эта библиотека была гораздо консервативнее остальных. Он думал, что библиотека Сент-Роуза будет маленькой, старомодной, полной горшков с папоротниками и всяких дурацких изображений агнцев и детей, — то есть с той самой дрянной обстановкой, которую верующие женщины считают очаровательной. Он представлял библиотекаршу мрачной скрюченной старушенцией лет семидесяти, с одутловатым лицом, не понимающей всей ценности доверенных ей сокровищ. Он не надеялся найти в Сент-Роузе красоту и удовольствие — то, что заставляет примириться с жизнью. Раньше он не бывал в женских монастырях. Он вырос в семье агностиков и академиков, людей, которые не любили говорить о своих религиозных взглядах, как будто разговор о вере окончательно уничтожил бы ее.