— Дорогой братец, — сказала Оттерли и наклонилась ближе, массируя плечи. — Ты действительно натворил дел. Сначала ты нанял ангелолога.

— Я этого не делал, — возразил Персиваль. — Он обычный искусствовед.

— Потом ты отдал ему карту.

— Архитектурные чертежи, — поправил Персиваль.

— А затем вылез на улицу посреди ночи и довел себя до такого жуткого состояния.

Оттерли погладила разлагающиеся остатки крыльев как раз тогда, когда Персиваль хотел отодвинуть руку сестры. Он нашел это ощущение восхитительным.

— Я не знаю, о чем ты говоришь.

— Мама знает, что ты уходил, и попросила меня проследить за тобой. А что, если бы ты упал в обморок прямо на улице? Как бы мы объяснили твое состояние врачам в Ленокс-Хилл? [46]

— Скажи Снейе, что ей не о чем волноваться, — ответил Персиваль.

— Но у нас есть причина для волнения, — возразила Оттерли, вытирая руки о полотенце. — Верлен до сих пор жив.

— Я думал, ты послала в его квартиру гибборимов. [47]

— Так и было, — сказала Оттерли. — Но дела приняли неожиданный поворот. Еще вчера мы просто беспокоились, что Верлен сбежит с информацией. Но теперь мы знаем, что он гораздо более опасен.

Персиваль сел и оказался лицом к лицу с сестрой.

— Как он может быть опасен? Наша анаким по сравнению с человеком, подобным Верлену, — просто исчадие ада.

— Он работает с Габриэллой Леви-Франш Валко, — проговорила Оттерли, бросая каждое слово, как камень. — Ясно, что он — один из них. Все, что мы делали, чтобы защититься от ангелологов, оказалось напрасным. Одевайся. Поедешь со мной.

Часовня Поклонения, церковь Девы Марии Ангельской,

Милтон, Нью-Йорк

Эванджелина окунула палец в чашу со святой водой, прошла по широкому центральному проходу между скамьями в церкви Девы Марии Ангельской и оказалась в тихой часовне Поклонения, где так хорошо было думать и созерцать. Девушка тяжело дышала. Она еще ни разу не пропускала поклонения — это немыслимый проступок, и она даже не могла себе представить, что когда-нибудь совершит его. Она превратилась в другого человека. Вчера Эванджелина солгала сестре Филомене. Сегодня пропустила свой час поклонения. Сестру Филомену, должно быть, изумило ее отсутствие. Эванджелина присела на скамью рядом с сестрами Мерседес и Магдаленой, партнерами по ежедневной молитве с семи до восьми утра, в надежде, что не помешает им. Она закрыла глаза и приготовилась к молитве. Ее лицо горело от стыда.

Молиться не получалось. Она открыла глаза и стала рассматривать часовню, скользя взглядом по дарохранительнице, алтарю, бусинкам четок в руках сестры Магдалены. Внезапно девушку поразили витражные окна с изображениями небесных сфер. Она будто впервые их увидела — их размеры, сложность, прекрасных, словно живых ангелов. Окна освещались небольшими галогеновыми лампами, расположенными вокруг них. Многочисленных ангелов на синих и красных стеклах окружали арфы, флейты, трубы — инструменты были рассеяны подобно золотым монетам. Печать, которую Верлен показал ей на чертежах, располагалась на этом самом месте. Она подумала об открытках Габриэллы и красивых изображениях ангелов на них. Как случилось, что Эванджелина так часто смотрела на эти витражи, но никогда не понимала их значения?

Под одним окном она прочла отрывок, вырезанный в камне:

Эванджелина читала этот отрывок каждый день многие годы, и каждый день эти слова казались ей неразрешимой загадкой. В этом гладком и непостижимом изречении разум не находил ни единого крючка, чтобы зацепиться и вытащить скрытый смысл. Теперь же слова «наставник», «могила» и «умилостивление» встали на свои места. Сестра Селестина была права — однажды начав смотреть, она повсюду найдет живую дышащую ангелологию.

Ее потрясло, что сестры так много от нее скрывали. Вспомнив голос Габриэллы по телефону, Эванджелина подумала: наверное, надо собирать вещи и ехать в Нью-Йорк. Может быть, бабушка поможет ей во всем разобраться. Притяжение монастыря, которое властвовало над ней еще накануне, исчезло после всего, что она узнала.

Ей на плечо легла рука, прервав размышления. Сестра Филомена жестом приказала Эванджелине следовать за нею. В смятении и гневе Эванджелина повиновалась и покинула часовню Поклонения. Сестры не доверили ей правду. Как теперь могла Эванджелина доверять им?

— Идемте, сестра, — сказала Филомена, как только они вышли из часовни.

Филомена, должно быть, сердилась на Эванджелину из-за того, что та не пришла на поклонение, но она была необъяснимо вежливой и уступчивой. В поведении сестры Филомены сквозило лицемерие. Эванджелина точно знала, что это так, хотя и не могла сказать почему. Они прошли по главному коридору монастыря, мимо фотографий выдающихся матерей и сестер и портрета святой Розы из Витербо, и остановились перед знакомой деревянной дверью. Естественно, Филомена привела ее в библиотеку, где можно поговорить без посторонних. Филомена отперла дверь, и Эванджелина вошла в темную комнату.

— Садитесь, дитя, садитесь, — сказала Филомена.

Эванджелина устроилась на зеленом бархатном диване возле камина. В комнате было холодно из-за постоянных сквозняков. Сестра Филомена подошла к столу и включила электрический чайник. Когда вода закипела, она заварила чай в фарфоровом чайничке. Она заковыляла к дивану и поставила поднос с двумя чашками на низкий столик. Усевшись на деревянный стул напротив Эванджелины, она открыла жестяную коробку и предложила Эванджелине рождественскую выпечку СФНА — песочное печенье, которое сестры пекли, покрывали глазурью, упаковывали и продавали на ежегодном рождественском благотворительном базаре.

От аромата черного чая с сушеными абрикосами Эванджелину затошнило.

— Я не очень хорошо себя чувствую, — извиняющимся тоном сказала она.

— Вчера вы пропустили ужин, а сегодня утром — поклонение, — сказала Филомена.

Она взяла печенье в виде рождественской елки, покрытое зеленой глазурью, и налила в чашки чаю.

— Но я почти не удивлена. Думаю, это стало большим испытанием для Селестины.

Филомена выпрямилась на стуле и поставила чайную чашку на блюдце. Эванджелина поняла, что Филомена собирается приступить к сути дела.

— Да, — ответила Эванджелина, ожидая, что Филомена выкажет раздражение.

Филомена откашлялась и заговорила:

— Я знала, что вы обязательно когда-нибудь узнаете правду о своем происхождении. Я точно не знала как, но всегда чувствовала, что прошлое невозможно похоронить полностью, даже в столь закрытой общине, как наша. Мне кажется, Селестине было очень трудно молчать обо всем. Всем нам было трудно бездействовать перед лицом опасности, которая нас окружает.

— Вы знали о причастности Селестины к этому…

Эванджелина помедлила, пытаясь подобрать правильные слова. Она вдруг подумала, и мысль эта не доставила ей радости, что, по-видимому, она была единственной сестрой-францисканкой от Непрестанной Адорации, которая ни о чем не догадывалась.

— Этой… дисциплине?

— О да, — ответила Филомена. — Все старшие сестры знают. Сестры моего поколения много занимались изучением ангелов: Бытие 28:12–17, Иезекииль 1:1–14, Лука 1:26–38. Видит Бог, ангелы утром, днем и ночью!

Филомена устроилась поудобнее — деревянный стул заскрипел под ее тяжестью — и продолжала:

— Однажды я углубилась в программу, предписанную ангелологами из Европы, нашими давними наставниками, а на следующий день монастырь был почти разрушен. Все наши познания, все усилия по избавлению мира от нефилимской заразы показались тщетными. Неожиданно мы превратились в обычных монахинь, наша жизнь была посвящена только молитве. Поверьте, я долго пыталась снова вернуть нас к борьбе, объявить им войну. Те, кто считает, что это слишком опасно, — дураки и трусы.