Если мужчина в рубашке, классовой разделительной линией является локоть. В жаркий день мужчины из низов общества закатывают рукава выше локтя. Представители более высоких сословий поднимают рукава до линии чуть ниже локтя; исключение составляют те случаи, когда они заняты физическим трудом, например, работают в саду. Правило оголенности тела применимо и к ногам. Взрослых мужчин из верхушки среднего класса и высшего общества вы редко увидите в шортах. Подобное они себе позволяют только тогда, когда занимаются спортом, ходят по горам или работают в саду возле дома. Представители среднего слоя и низов среднего класса носят шорты в отпуске за границей. Но только мужчины из рабочей среды демонстрируют свои ноги на людях в своем родном городе.

Общий принцип следующий: что зимой, что летом мужчины из высших сословий носят больше одежды. Больше слоев, больше плащей, больше шарфов, шляп и перчаток. Представители этой категории населения также более склонны носить зонты, но только в городах. Существует старое неписаное табу, запрещающее джентльменам ходить с зонтами за городом. С зонтами они могут появиться лишь на скачках и других светских мероприятиях, где им, возможно, придется продемонстрировать галантность, укрывая нарядных леди от дождя. Поэтому в городах зонт иногда может указывать на принадлежность к высшему классу, но зонт в руках мужчины, прогуливающегося за городом, — это всегда признак низкого происхождения. Если только вы не викарий: по непонятным причинам запрет на ношение зонтов на сельских священников не распространяется.

Мужчины из английского высшего общества при соблюдении правила «не выделяться» доходят до крайности: одеваются так, что сливаются не только друг с другом, но и с окружающей средой. За городом — твид зеленых и коричневых тонов, в городе — строгие серые и темно-синие костюмы в тонкую полоску, Нечто вроде аристократического камуфляжа. Ни мужчины, ни женщины не вправе носить за городом неподобающую «городскую» одежду; это серьезное нарушение приличий. В некоторых кругах родовитой сельской аристократии данное табу распространяется на любую одежду, которую хотя бы отдаленно можно назвать модной: чем более непривлекательно и старомодно вы выглядите, тем выше ваш социальный статус.

В 1949 г. венгр Джордж Майкс заявил: «В Европе хорошая кухня, а у англичан хорошие застольные манеры». Позже, в 1977 г., он заметил, что наша кухня стала лучше, а вот застольные манеры испортились. Однако он по-прежнему не выражал восторга по поводу английской кухни и признавал, что за столом мы ведем себя все еще «вполне прилично».

Спустя почти тридцать лет комментарии Майкса по-прежнему отражают общее международное мнение относительно английской кухни, как это выяснил автор книг о путешествиях Пол Ричардсон, когда сообщил своим друзьям о том, что он намерен полтора года посвятить работе над книгой о британской гастрономии. Его испанские, французские и итальянские друзья, говорит он, сказали ему, что британской гастрономии не существует, поскольку понятие «гастрономия» подразумевает страстную любовь к еде, которой у нас явно нет. Они имели в виду, что «наши взаимоотношения с пищей, которую мы употребляем, — это брак без любви».

От своих зарубежных друзей и респондентов я тоже слышала много жалоб по поводу английской кухни; в частности, они отмечали, что для нас еда — это привилегия, а не право. У нас также нет приличной региональной кухни. Семьи больше не едят все вместе за одним столом, а потребляют готовую кулинарную продукцию перед телевизором. Наша диета включает главным образом соленые или сладкие закуски — чипсы, хрустящий картофель, шоколад в плитках, полуфабрикаты и пиццы, которые следует разогревать в микроволновой печи, и т. п. Даже те, кто предпочитает вкусную здоровую пищу и может себе позволить ею питаться, обычно не имеют ни времени, ни сил, чтобы купить в магазине свежие продукты и приготовить из них домашние блюда, как это делают в других странах.

Критика в адрес английской кухни в целом, в общем-то, справедлива, но не всегда оправдана. То же самое можно сказать и о другой крайности — современной тенденции в британской культуре — провозглашать, что английская кухня за последнее время улучшилась до неузнаваемости, что Лондон теперь — гастрономическая столица мира, что еда — это новый рок-н-ролл, что мы стали нацией гурманов и гастрономов и т. п.

Я не намерена здесь тратить много времени на споры о качестве английской кухни. На мой взгляд, она не настолько ужасна, как утверждают ее хулители, и не так уж превосходна, как заявляют ее нынешние поборники. Это что-то среднее. Некоторые блюда английской кухни очень вкусны, другие — несъедобны. В целом английская кухня вполне прилична. Качество английской кухни меня интересует лишь в той степени, в какой оно отражает наши взаимоотношения с едой, неписаные социальные правила, регулирующие наше поведение, связанное с принятием пищи, и то, как они характеризуют нашу национальную идентичность. В каждой культуре есть свои отличительные правила относительно еды — как общего характера, регулирующие отношение людей к еде и кулинарному искусству, так и особые, указывающие, кто и что может есть, в каком количестве, когда, где, с кем и каким образом, — и можно многое узнать о культуре, изучая принятые в ней нормы, связанные с едой. Поэтому меня интересует не английская кухня как таковая, а «английскость» английских правил относительно еды.

«Брак без любви» — довольно точная характеристика взаимоотношений англичан с едой, хотя «брак» — это, пожалуй, слишком сильно сказано. Наши взаимоотношения с едой и кулинарным искусством больше похожи на не очень счастливой сожительство без взаимных обязательств. Они носят двойственный характер, зачастую противоречивы и непостоянны. Бывают моменты искренней симпатии и даже страсти, но в целом будет справедливо сказать, что мы не испытываем глубокой, прочной, врожденной любви к еде, которая свойственна нашим европейским соседям, да и многим другим народам. Просто в жизни англичан еда — не самое главное, как у других наций. Даже американцы, у которых «общенациональная» кухня (в противоположность этнической) явно не лучше нашей, все же проявляют больше интереса к еде, требуя, чтобы каждая категория готовой кулинарной продукции имела сотни разных ароматов и сочетаний, в то время как мы, например, довольствуемся двумя-тремя разновидностями.

Во многих культурах не равнодушные к еде люди не стоят особняком; их не называют в насмешку или с восхищением «гурманами». Глубокий интерес к еде — это норма, а не исключение. Те, кого англичане называют «гурманами», по сути, самые обычные люди, проявляющие типичный, здоровый, адекватный интерес к еде. То, что мы воспринимаем как одержимость едой, в других культурах — самое обычное явление, а не нечто диковинное или даже примечательное.

Среди англичан подобный острый интерес к еде большинством расценивается в лучшем случае как странность, в худшем — как нравственное извращение, как нечто неприличное, неправильное. Наклонности гурмана у мужчины считаются признаком женственности и даже заставляют усомниться в его сексуальной ориентации. В данном контексте любовь к еде сравнима, скажем, с горячим интересом к моде и мягкой мебели. Знаменитые английские повара, выступающие по телевидению, из кожи вон лезут, чтобы продемонстрировать свою мужественность и гетеросексуальность: употребляют грубые словечки, играют мускулами, бравируют своей страстью к футболу, упоминают жен, подружек или детей и одеваются как можно неряшливее. Яркий образец стиля «посмотрите, какой я настоящий гетеросексуалист» — Джеми Оливер, молодой телеповар, сделавший очень много для того, чтобы развить у английских мальчишек интерес к профессии кулинара. Он ездит на мотороллере, слушает громкую музыку, женат на красивой сексуальной женщине, держится с развязностью кокни и исповедует молодцеватый подход к кулинарии: «кинем немного этого, потом немного того, и все будет отлично, приятель».