Я слегка злился на такое холодное поведение. До помутнения сознания хотелось зажать Лену где-нибудь в лифте или на лестнице. Застать ее в кабинете и запереть дверь изнутри. Преследовать ее после работы, чтобы поймать рукой входную дверь ее квартиры, прежде чем та захлопнется. Сколько раз я представлял это стоя в душе, сидя в своем кабинете или даже где-нибудь на рабочем собрании. Но с Леной нельзя грубо — это никогда не работало. Доказать ей, что я и есть животное, каким она меня, возможно, представляет спустя долгие годы и тонны новостей, раздутых обо мне СМИ, — последнее, чего я желал. Так что я делал то, чего она от меня меньше всего ждала — был хорошим и милым мальчиком. От ожидания, когда же лед треснет, я действительно заводился, словно мальчишка, и продолжал свою игру.

Я вдруг почувствовал вкус к чему-то, кроме работы. Жизнь из делового ежедневника в люксовой обложке превратилась в увлекательную и яркую книгу. Я впитывал каждую строчку. Простейшие вещи, например, утренняя прогулка от медцентра до кофейни или вечерняя пробежка по Битцевскому лесу, вдруг стали приносить удовольствие. Кто-то сказал, что радость — нормальная реакция на жизнь. Кажется, я начал вспоминать, что такое жить.

Конечно, не забывал и о работе. Изучил каждый уголок операционного этажа. Попросил Виталия Сергеевича о моем личном присутствии во время операций, чтобы лучше понять то, как хирурги работают сейчас. Вызубрил наизусть всю последовательность движений в операции, для которой создавался аппарат. Выбрал русских инженеров, подключил к рабочей группе и составил подробный план разработки аппарата. Задавал неудобные вопросы как хирургам, так и инженерам. Делал все, чтобы будущая машина учитывала каждую мелочь. Для меня было важно, чтобы аппарат не только облегчал процесс, но делал его быстрее, безопаснее, эффективнее.

Еще когда приступал к проекту, понимал, что многое в исходном техническом задании придется поменять. Сейчас я недоумевал насколько много. Если бы аппарат четко создали по тому заданию, которое было выставлено на обзор инвесторам, получилась бы чуть более технологичная "лупа". Взамен той, на которой хирурги умудрялись делать свою магию сейчас. Я же хотел обучить этой магии сам аппарат.

Наконец, после подробного изучения процесса, десятка мозговых штурмов и черновиков я был готов внести окончательные изменения. Затем нужно было передать проектное решение на разработку моделей и чертежей команде инженеров. Эту ночь я провел в медцентре. Сначала был поздний конференц-колл совместно с американской частью команды, а потом я углубился в детализацию документов, не заметив, как стало светать.

Я встал, потянулся и посмотрел на мирный предрассветный пейзаж за окном. Вот-вот забрезжат первые лучи. На часах еще не было шести утра. Я снял галстук и распустил ворот рубашки. От отсутствия сна и утренней прохлады, проникающей сквозь открытую форточку, тело знобило, так что я надел свою легкую кожаную куртку и решил, что стоит выпить горячий кофе, дождаться утренней планерки, а затем можно будет отправиться в гостиницу и впасть в летаргический сон.

Вышел из кабинета, пошел по пустынным коридорам. На административном этаже не было ночных смен, поэтому встретить здесь людей по ночам было практически невозможно. Зеркало лифта отразило сонного и взъерошенного красавца.

Работая над документами, я по привычке сидел в позе “Мыслителя” Родена и ежеминутно трепал волосы над лобной долей, так что они сейчас торчали в разные стороны, словно я сделал неумелую и давно немодную укладку, но в такую рань мне, в общем-то, было на это наплевать.

Спустившись на основной этаж, поздоровался с дежурным хирургом и парой медсестер, снующих по коридорам в потоке дел, а затем пошел к небольшому кофе поинту на этаже.

— Ай! Черт! Черт!

Кто-то пронзительно вскрикнул от того, как резко я толкнул дверь. Опомнившись, я увидел Лену. На полу валялся разлитый бумажный стакан и пакетик чая, а девушка скакала и махала руками.

— Прости! Сильно задел?

— Кипято-о-о-к! — затянула Лена по-русски и зачем-то стала дуть на воздух перед собой.

На ее блузке отчетливо проступило буро-розовое пятно в районе груди от любимого малинового чая. Кажется, девушке было плохо. Я метнулся к холодильнику и достал из морозилки пачку мороженого в стаканчике, о котором вчера говорила Маруся.

— Расстегни блузку, посмотрю!

— Нет!

Я взял пачку в зубы и стал расстегивать пуговицы. Девушка продолжала размахивать руками.

— Отвали… А-а-а… — скулила Лена уже на английском.

Она попыталась отойти на шаг назад, но я притянул ее за талию. Бежевый кружевной бюстгальтер также пострадал от черного чая.

— Картина не очень, но жить будешь.

Я приложил пачку мороженого к красному пятну на нежной молочно-белой коже. Девушка замычала одновременно от боли и облегчения. Скорее всего, без ожога не обойдется. Блядь! Я корил себя за резкие движения от недосыпа, но не ожидал, что в такую рань на кухне кто-то будет.

— Как же ты меня задолбал… — обреченно прошептала девушка по-русски, не решаясь поднять взгляд и посмотреть мне в глаза.

Это звучало так… Больно, черт возьми! Я чувствовал, как под рукой тает мороженое, словно это плавятся остатки моего терпения. Но я обещал себе, что не притронусь к Лене, пока она сама не попросит. Поэтому, собрав волю в кулак, я нащупал ее руку, прижал к мороженому и отошел на несколько шагов назад.

— Извини меня, Лина. Я не ожидал этого. Так вышло. Теперь тебе придется с этим жить.

Лена, наконец, посмотрела на меня, дав понять, что двойной смысл фразы дошел до нее.

— Ты можешь просто оставить меня в покое? — спросила девушка со слезами на глазах.

— А ты как думаешь?

— Я не хочу ничего думать! — повысила голос она.

— Лед тронулся.

— Ты ошибаешься, — зашипела Лена.

— Я крайне редко ошибаюсь, — прорычал я.

Почувствовав, что могу сделать лишнее и напугать девушку, я стремительно вышел из помещения. Злость разрывала меня изнутри, а цвет тусклых больничных стен начинал играть красными тонами. Со мной это случалось, когда я терял контроль. Сколько сил и времени было потрачено на частных психотерапевтов, различные практики и медитации. Я думал, что "Красный мир" для меня в прошлом. И вот, в бешенстве стою в коридоре, борюсь с аритмией и недостатком кислорода, пытаясь не стукнуть кулаком в казенную стену.

Любимая женщина отвергает меня. Как это вообще возможно?! Со мной?! Я люблю и меня отвергают, — будто ни одной из этих функций не было в платиновой программной оболочке моей прежней жизни. А теперь мою систему коротит, микросхемы горят, я не могу ничего решать. Задыхаюсь от дыма и слепну. Я, блядь, спекся!

Обернулся на дверь, из которой только что вышел, но Лена не спешила покидать кофе поинт. К лучшему. Плевать на планерку. Сейчас лучше всего пойти выспаться. Я с трудом оторвал от пола ноги налитые свинцом и поплелся в сторону лифта.

Сев в машину, включил громкую музыку, чтобы не уснуть. Откинулся на сиденье и всего на минуту прикрыл глаза. Я старался восстановить дыхание и анализировал пережитые ощущения. Ее сердце билось так, что я чувствовал его отчетливее, чем свое. Мое чутье никогда не подводит и сдаваться — не в моих правилах. Я доведу этот судьбоносный инвестиционный проект до конца, даже если потеряю способность ровно дышать на всю оставшуюся жизнь.

Август отмерил двадцатый день, а я разменял свой тридцать второй год. Я недолюбливаю этот день в году. Уже давно стараюсь не афишировать и не отмечать его.

Едва ли это циничное отношение к делу, скорее мой обманутый романтизм. В детстве было принято считать этот день каким-то особенным. Мама делала красивые праздники для меня и старшего брата Дани. Украшала дом, звала друзей, пекла торт и много улыбалась. Даже уговаривала отца отвлечься от всех его бесконечных дел. Но в один прекрасный день семейный очаг перегорел, словно старая электрическая лампочка. По ее вине. И тут же из нашей с братом жизни исчезло и волшебство.