Учтено.

…И еще бульон.

— Не добавить ли чеснока?

— Для меня достаточно. Просто восхитительно.

— Я не думала, что ты придешь.

— Почему?

Она подцепила на вилку несколько спагетти.

— Господи, как мне всегда нравилось уплетать за обе щеки. Да потому, что на другой день в посольстве ты устроил мне допрос третьей степени.

В тот день я бы даже собственной матери не доверился.

День, когда разбился самолет.

— Да, теперь я тебя понимаю, но для этого потребовалось какое-то время. А тогда я была просто вне себя.

— Но ты даже не подала виду.

— Слава Богу, по крайней мере, для меня, твоя мать еще жива?

— Что? Ах, это… Нет.

— А отец?

— Нет.

— Я так и думала. — И она в упор уставилась на меня своими серо-голубыми глазами. — У тебя сиротский вид.

Ну что ты на это скажешь?

Поднятые жалюзи пропускали последние отсветы дневного солнца; я мог бы попросить опустить их, но еще слишком рано. Этим вечером Кэти была какая-то нервная, что сказывалось в ее поведении: в легких непроизвольных движениях, которыми она привычным для меня образом поднимала худенькие плечи и коротким рывком вскидывала голову, когда хотела о чем-то умолчать; руки беспомощно взлетали в воздух, когда она не могла найти нужных слов. И все же она видела, что я ей снова доверяю.

— Ты потерял их еще в молодости? Мать, отец…

— Не помню.

Она коротко хмыкнула.

— Как в все свое прошлое. Извини. На другой стороне улицы что-то хлопнуло; заметив мою реакцию, она тихо спросила:

— Мартин, неужели тебе нравится такая жизнь?

— Я отнюдь не страдаю паранойей, но просто слишком многие стараются добраться до меня. — Она не сочла это смешным.

Я налил ей еще вина.

— И ты уверен, что это никому не удастся?

— Во всяком случае, пока.

— Здесь ты в безопасности, дорогой. — И тут же добавила: — Не так ли? — Повернувшись, она выглянула в окно.

— Я бы и близко к тебе не подошел, если бы сомневался.

— Не хотелось бы вызывать огонь на себя.

— Могу заверить тебя, что этого не произойдет. Прежде чем позвонить в колокольчик внизу, я провел не меньше часа, минуя улицу за улицей, переходя от дома к дому, растворяясь в толпе и возникая снова, пока не убедился, что совершенно чист. Что удивило меня; я-то был уверен, что соглядатаи вцепились в меня как клещи и мне придется потратить уйму времени, чтобы избавиться от них, после чего придется звонить к ней и извиняться за опоздание. Но таким образом я получил хоть относительное представление о Шоде: единственное, что она умела делать — это убивать и подавлять всякую возможность сопротивления. Женщины, которых она натравливала на жертву, более чем хорошо подходили для такой задачи, но только если они четко видели цель, ибо выслеживать ее в поле по-настоящему они явно не умели. В тот день, когда мы с Кэти сидели за ленчем в “Эмпресс-плейс”, они должны были засечь и ее, выяснить, где она работает, и висеть на ней день и ночь, исходя из предположения, что рано или поздно она опять встретиться со мной. То азы слежки.

У Сайако был совершенно иной подход.

— Ты довольно часто бываешь в таиландском посольстве, не так ли?

Кэти посмотрела мне в глаза.

— Мы поддерживаем с ними связь. А что?

— Ты говорила там обо мне?

— Я не занимаюсь сплетнями.

— Знаю. Но не стоит предполагать, что, если я работаю с ними, они настолько мне доверяют, что не пустили кого-нибудь за мной по следу.

Это было довольно правдоподобное предположение.

Ее рюмка застыла на полпути к губам.

— Это имеет значение, не так ли?

— Более чем.

— Хорошо. — Она поставила рюмку, и ее тонкие, без колец, пальцы скользнули по стопу к моей руке. — Ты можешь полностью доверять мне.

Так ли? Я не был в этом полностью уверен.

— Не думаю, что ты сознательно хочешь причинить мне какие-то неприятности.

Она резко отдернула руку, и я увидел, что у нее повлажнели глаза.

— Ну, ты и сукин сын, — бросила она. — А я еще из кожи вон лезу ради тебя.

— Понять не могу, почему.

— Потому что ты — это ты. — Она резко отодвинула тарелку и несколько минут не глядела на меня, стараясь, как мне показалось, перебороть вспышку гнева.

Может быть, ей просто не хватает мужика. Четыре месяца в разводе, в постели он был “просто потрясающ” и так далее… нет, не может все-таки леди уцепиться за первого встречного мужика, слишком она для этого горда, слишком ранима — мол, да плевать мне на всех, я их просто ненавижу.

Зазвонил телефон, и, встав, она сняла трубку. Я же осмотрел небольшую, но уютную квартирку: мебели в ней было немного — несколько бамбуковых стульев, шезлонг, стереоустановка, хрупкая этажерка с китайской вазой, тканый шелковый ковер; половину занимали полки с книгами, большинство в мягких обложках, и растрепанный вид многих из них говорил, что их неоднократно перечитывают.

— Нет, сейчас я не могу, — бросила она в трубку; Кэти стояла, прислонившись к стене и выгнув спину; в полосе света, падавшего из окна, она изучала ногти правой руки. — Слушай, позвони Холли, узнай, может ли она взяться — как правило, она жутко любит помогать. А я переговорю с ней утром.

Покончив со своим томатным соком, я встал из-за стопа и решил ознакомиться с акварелями на стене в алькове: вроде Ромни Марш “Поле ржи”. Лью Кресчент “Брайтон”. Тонкие, изысканные работы в серо-голубоватой гамме.

— Я очень извиняюсь, Мартин. Ты уже поел?

— Да. Это все ты рисовала?

— Все — мои собственные работы. — Когда она стояла рядом, от нее шел еле уловимый аромат, но не косметики, а ее кожи.

— Они просто очаровательны.

— Честно? У меня есть еще забальоне — взбитые в горячей воде яйца с сахаром и марсалой. — Она взяла меня за руку.

— Ты хочешь его попробовать?

— Сама не знаю. Может, попозже. Ты, наверно, хочешь узнать, что я для тебя сделала, какое задание выполнила. — Вернувшись к столу, она допила свое вино, после чего устроилась на полу, положив руку на ручку шезлонга. — Я тут кое-что написала для тебя, и когда ты уйдешь, прихватишь с собой. Не хочешь сесть в кресло?

— Мне нравится здесь.

— А у меня это осталось с детства, или я внушила себе, как-то догадалась, сама не знаю почему. Когда сидишь на полу, то уже никуда не упадешь. Словом, я занялась Марико Шодой. Я… я не хочу, чтобы эта сука добралась до тебя, так что я раскопала все; что смогла.

— Ты немало сделала для меня.

— Как я тебе говорила, все, что было в моих силах.

— И только потому, что я — это я. Верно? — Я не знал, была ли она в курсе того, чем я занимался, что ей изложили в таиландском посольстве. Но, как бы там ни было, она вела себя как настоящая женщина, и это не прошло мимо меня.

— Ты, черт побери, свалился откуда-то мне на голову, совершенно беззащитный, подвергаешься опасности и еще ухитряешься не терять сексуальности. — Ей не хватало воздуха, когда она искала слова. — Ты все время словно бы на лезвии. Словно бы, — она отвела глаза, — ты обречен. Так что мне просто хотелось бы помочь тебе, — густые пряди ее волос взметнулись, когда она повернулась ко мне, и взгляд ее обрел серьезность, — пока еще у нас есть время.

Ее слова прозвучали как аккорд рояльной струны. Дурацкое сравнение, которое я тут же отбросил. “Этот человек никогда не терпел поражения, убивая.” В сторону.

— Как бы там ни было, — продолжала Кэти, — надо дать тебе хотя бы общее представление. Ее отцом был принц Шода Фомвихейн из Камбоджи, и в 1975 году красные кхмеры штурмом взяли его дворец — в то время, как ты знаешь, они захватили всю страну. В то время ей было всего восемь лет, и, когда коммунисты атаковали дворец, отец попытался ее спасти. Он держал ее на руках, спускаясь по дворцовой лестнице, когда удар тесака расколол ему череп, и Шода упал, залив ребенка кровью с головы до ног. Мне рассказала эту история свидетельница, старуха из лагеря беженцев, которым мы оказываем помощь. Кто-то вытащил ее из свалки — но той же ночью следы девочки теряются где-то в джунглях. Это я узнала уже от человека, который познакомился с ней уже после того, как она оказалась в безопасности. — Кэти поднялась, разминая свои стройные ноги. — Порой мы не знаем и малой части того, что достается другим людям, не так ли?