Из На Транга в 16.58 вылетал самолет малайзийской авиакомпании, и, купив на него билет, я еще раз пять пытался связаться с Челтенхемом, но каждый раз терпел неудачу. От этого сукиного сына пользы мне было, как от дохлой курицы.

Взлетели мы с опозданием минут на десять, но, поскольку дул попутный ветер, сели в 19.47. Луну затянули густые облака, и на полосе вскипали пузырями лужи, воздух был густой, влажный и пах цветами. Я показал свои таиландские документы, мне не задали никаких вопросов, и я, воспользовавшись выходом с надписью “Только для персонала аэропорта”, оказался на аллее, а когда, обогнув стоянку такси, оглянулся в поисках укрытия, из дверей показался человек в плаще…

— Прошу прощения.

Я был в темных очках, пилотском шлеме, и он присматривался ко мне. Затем кивнул.

— Как прошел полет? — Пепперидж.

— Нормально. Что…

— Первым делом тебе надо убраться отсюда. Идем-ка. Он втащил меня в машину с затемненными стеклами и дипломатическим номером, за рулем которой сидела Кэти. Да, надо отдать ему должное — все это было проделано в отличном стиле.

— Чем ты пользовался?

— Окисью углерода, — сказал я ему. — А ты?

— Попытался нажраться валиума. — Он был тощ в бледен, со впавшими глазами, но еще молод, около тридцати лет. — Но можешь съесть целый флакон этого добра и все равно не сработает.

— Так было в последний раз?

Двое санитаров в дверях перехватили пациента и осторожно уволокли его куда-то.

— Да.

— Как давно?

— Неделю назад. Поэтому меня сюда и доставили. Жена его и двое детей погибли в автокатастрофе. А полицейский чиновник просто позвонил ему по телефону и осведомился: “Это мистер Дэвид Томас? Так вот…” Как только могут выдержать такое?

— Сейчас лучше чувствуешь себя? — спросил я. — Есть какие-нибудь изменения?

— Похоже, что да. Вот когда я выйду отсюда и вернусь домой, где все… — Он не мог продолжить.

— Пусть все идет своим чередом, Дэвид.

— Теперь у меня ничего не осталось в жизни.

— Но не стоит биться головой о стенку.

— Все равно их не вернуть.

Нэнси Чонг ждала его, и он поднял глаза.

— Прошу прощения, — сказал он и последовал за ней. Меня доставили сюда с диагнозом “параноидальное стремление к самоубийству, неагрессивен, здоровье в целом нормальное, душевная травма после авиакатастрофы; пациент сам обратился за помощью, согласен на режим лечения и ограничения, которые будут установлены после психиатрического обследования”.

— Преимущества налицо, — объяснил мне Пепперидж в машине по пути. — Ты будешь тут в роли пациента, так что у тебя нет необходимости как-то засвечиваться. Тебя будут подзывать к телефону, ты имеешь право на неограниченное количество звонков, так что ты будешь на постоянной связи со мной, выходя на меня то ли напрямую, то ли через того, кто круглосуточно будет дежурить у телефона.

— Как вам удалось устроить меня сюда?

Теперь он заметно отличался от того, каким я видел его в последний раз в Лондоне; собранный весь, нечего лишнего не болтает. Может, потому что бросил поддавать.

— Клиника под британским управлением, и я переговорил с главным врачом в Комиссариате. Сошлись на объяснении, что ты пережил тяжелые времена и тебе просто надо прийти в себя. Тебе не будут задавать никаких вопросов, не будут обследовать, назначать лечение и вообще ничего. Ясно?

— Да. — Неужели это превращение объясняется тем, что он перестал пить? Тут было что-то еще. Он снова стал профессионалом и весьма толково справлялся с делами — вытащил Кэти из офиса в раздобыл машину с дипломатическим номером, для чего нужны первоклассные документы.

— Так что эту маленькую проблему мы решили. — Он вытащил из кармана плаща экземпляр “Тайме” и кинул его мне на колени.

Первая страница: фотография Веиекера.

“…Расследуя инцидент со взрывом машины в прошлую среду, полиция опознала в жертве Джеймса Эдварда Венекера, английского подданного. Было проведено тщательное расследование…” и так далее. Последнюю точку ставила фотография: у команды Шоды больше не было никаких сомнений, кто оказался жертвой их взрыва.

Я вернул ему газету.

— Ты знаешь, где сейчас Кишнар?

— Нет. Но в клинике ты будешь в полной безопасности. — Он внимательно смотрел на меня своими желтоватыми глазами, заметно прояснившимися после Лондона. — Можешь мне верить.

— Начинаю убеждаться. — Он хорошо воспринял мою иронию и не отвел взгляда. — Что ты выяснял?

— Займемся этим попозже.

Клиника Рэдисона находилась на Пекин-стрит, и Кэти прямиком доставила нас к ней. Как только Пепперидж вылез, она сразу же повернулась ко мне.

— С тобой все в порядке, Мартин?

— Да. А с тобой?

— Как всегда.

Пока Пепперидж осматривал улицу, мне оставалось лишь ждать.

— Отлично, — сказал он, и я, притронувшись к руке Кэти, вслед за ним пересек мостовую.

Когда меня зарегистрировали, он повлек меня за собой на маленький угловатый газон, где мы уселись в тени на садовой скамейке, еще сыроватой после дождя. На веранде стояли светильники и по ней сновали люди в белых халатах. В воздухе стояла давящая духота.

— Я здесь, — объяснил мне Пепперидж, — в определенной степени потому, что мисс Маккоркдейл позвонила мне в Челтенхем и сказала, что, кажется, ты наткнулся на что-то очень важное. Она сказала, что ты смог выйти на систему электронного прослушивания Марико Шоды. Это верно?

— Да. У нее был твой номер в Челтенхеме?

— Я дал ей его несколько дней назад, когда в последний раз звонил ей в Верховный Комиссариат. Для любителя она более чем талантлива — уверен, что и ты обратил на это внимание.

— Да. Но я не хотел бы втягивать ее во все эти дела, особенно, когда за спиной маячит Кишнар. Я не хочу подвергать ее риску.

Задумавшись на несколько секунд, он тихо заметил:

— Ты же знаешь, что она и сама может за себя постоять. И довольно успешно.

— И все же придерживай ее на заднем плане, Пепперидж.

— Понятно.

Он сидел рядом со мной, и я видел его угловатый профиль, когда он, задумавшись, над чем-то размышлял; внезапно он повернулся ко мне.

— Понимаешь, нам надо привести в порядок все известные данные. Как и говорил тебе, я вкалывал в Лондоне не разгибая спины и еще больше здесь, пользуясь безупречными источниками — в основном, занимаясь Марико Шодой и ее окружением. Он замолчал.

— Ты прибыл, чтобы сообщить мне об этом?

— Нет. Хочу сказать тебе, что притащил через границу кучу сырой информации, и сейчас она анализируется. Когда появится что-то, представляющее для тебя интерес, я дам тебе знать.

Он опять сделал паузу, но я не нарушал затянувшееся молчание, потому что теперь до меня дошло, куда он клонит, и мне нужно было время, чтобы обдумать ситуацию.

— Твоя задача ныне, Квиллер, заключается в том, чтобы ты в точно рассчитанный момент появился на сцене и настиг цель. Но это не получится, если кто-то не будет осуществлять оперативного руководства.

— Понимаю.

— Еще бы. — Он склонил голову набок. — И я решил сам заняться этой работой.

Мне уже все было ясно. В Лондоне он выглядел всего лишь очередным сладившимся “духом”, и у него оставалось всего лишь несколько сохранившихся связей в нашем деле, с такими людьми, как Флодерус и несколько типов в Челтенхеме, которые чутко держали нос по ветру, и знай я, что он предложит мне работу далеко за границей, за морями, без оперативного руководства на месте, я бы и пальцем не пошевелил ради той миссии, которую он предложил, напрочь отказался бы; но я был просто вне себя после разговора с этим подонком Ломаном в Бюро и до смерти перепуган; вот сейчас-то меня наконец выкинули и мне придется завершать карьеру, готовя новобранцев или помогая Костейну в организации промышленного контр-шпионажа, который он в то время организовывал — промышленного, Иисусе, оперативник в мягком кресле, конец, черт побери, всей жизни, без будущего, без риска; поэтому я и согласился без размышлений.