Говорил он коротко и быстро.

— Думаю, уже слишком поздно, — сказал я ему.

— Прости, мне пришлось уехать из Лондона. Поэтому твой звонок меня и не застал. Что еще я могу сделать?

— Я обложен со всех сторон, и Шода послала за своим головорезом.

— За кем?

— Кишнаром.

— Маниф Кишнар, да, он работает исключительно на нее. Шансы?

— Близки к нулю. — Часы на стене показывали три минуты девятого.

— Почему бы не связаться с таиландским посольством?

— Нет смысла. Я…

— Тогда в полицию, попроси их прислать автоматчиков.

— Нет, это…

— Я могу позвонить в Верховный Комиссариат. Они…

— Не сработает.

— А, мать твою!..

Ситуация была тупиковой, и она ему не нравилась. Нам они никогда не нравились.

Причина ее в том, что на этот раз бал правила Шода, и уже сейчас-то она не позволит мне скрыться; она приказала в любом случае расправиться со мной, и если я даже сумею убедить Раттакула пойти на риск дипломатических осложнений, что противоречит всем принципам разведки, если я уговорю сингапурскую полицию прислать мне на подмогу автоматчиков, в конце концов все кончится тем же самым — эта публика доберется до меня и, если необходимо, самым откровенным, даже самоубийственным образом, вступив в перестрелку с полицейскими, несмотря на желание Шоды покончить со мной тихо и спокойно, без шума и следов.

Три минуты девятого, но это уже не важно. Куда более существенным фактором были те двадцать минут, в течение которых Кишнар мог добраться до меня из аэропорта. Скорее всего, его встречала машина с опытным водителем; знающим дорогу и все городские закоулки, но при этом дожде и неизменных заторах ему потребуется не меньше двадцати минут, чтобы добраться до места. То есть он может быть тут самое раннее в восемь двадцать три.

Значит, пора действовать.

— Я могу прислать тебе, если нужно, прикрытие, — говорил Пепперидж. — Могу подбросить трех или четырех, если…

— Нет. Но мне нужна связь, с которой я мог бы переслать письмо. Одного человека.

— Послушай, у тебя может быть больше, чем…

— Одного. Только одного человека. Помявшись, он сказал:

— Хорошо. Есть, чем писать?

— Да. — Я подтянул к себе блокнот.

— Его зовут Вестерби. По номеру 734—49206.

— Описание?

— Тридцать лет, рост пять-одиннадцать, тринадцать стоунов, темно-каштановые волосы, карие глаза.

— Засек. Еще одного на замену.

— Ли Яо. Азиат. Он…

— Нет.

— Хорошо. — Короткая пауза, когда я слышал шорох перелистываемых бумаг. — Венекер, по 734—28930. Тридцать пять лет, пять-десять, одиннадцать стоунов, черные волосы, темно-голубые глаза, разряд по стилю “шотокан” — сандан.

— То, что надо.

— Слушай, немедленно звони ему. Он тут же прибудет…

— Только не майся бессонницей, — успокоил я его, потому что знал, как он себя сейчас чувствовал: втянул меня в это дело, а через двенадцать дней я уже загнан в угол и приговорен к смерти, и, хотя в том нет его вины, он понимал, в какой я оказался ситуации, понимал, потому что все же был ветераном. И тут уж было не до смеха.

Нажав на рычаг аппарата, я набрал затем номер Вестерби, услышал звонок вызова и стал ждать. Часы. Прошло девятнадцать минут. Звонки продолжались, но трубку никто не снимал. “Господи, в Бюро такого не могло случиться.” Я набрал номер Венекера и снова стал ждать. Ал говорил с тремя азиатами; они показывали ему рулон шелка, над стойкой мерцал экран телевизора, “Мэри явится сюда тотчас же, а Синди на бейсболе с Бобом, и мы не можем сообщить ей новости”, этим сукам не приходится думать, как уберечь свои жизни, звонки все продолжались…

— Алло?

— Венекер?

— Да.

— Джордан.

— Да, сэр.

— Я хочу, чтобы вы тут же явились в “Красную Орхидею” на Чонг-стрит, сразу же за заливом Чайна-тауна. Она расположена…

— Я знаю, где она.

— Отлично. Как быстро вы сможете тут очутиться?

— Через десять минут.

— Значит, у нас останется до критической минуты всего девять минут. Вы успеете?

Минуты стремительно утекали, и, черт побери, как мне не хотелось бы следить за их бегом…

— О, да… — Даже по такому дождю?

— Да, сэр. Десять минут — и я у вас.

— Возьмите какой-нибудь чемоданчик, чтобы выглядели как турист и зарегистрируйтесь у стойки… Затем я сразу же подойду к вам.

— Договорились.

— Сверим часы — на моих 20.05.

— 20.05.

— Теперь слушайте — крайний срок, когда вы должны оказаться здесь, 20.21, после чего у вас останется ровно две минуты, чтобы исчезнуть. Если не успеете, держитесь в стороне. Вам придется иметь дело с плотным оцеплением.

— Понятно, сэр. Но я буду.

Положив трубку, я попросил у Ала бумагу и ручку; затем я напрягся, чтобы уменьшить уровень адреналина в крови, но нервы прямо звенели от напряжения, и, выйдя из бара, я миновал холл и медленно, спокойно поднялся по лестнице, едва ли не вслух считая ступеньки, чтобы чем-то занять левое полушарие, ибо мне предстояло пережить еще шестнадцать минут, проверяя, все ли сделано, и привести себя в состояние полного спокойствия — все сделано, бикфордов шнур запален и дымится.

Пятнадцать ступенек, на втором этаже китаяночка с ребенком, мимо моего номера прошла Лили, направляясь на третий этаж…

— Вы сегодня вечером ели, мистер Джордан?

— Не помню, — сказал я, плохо соображая, что делается вокруг, где все смешалось: жизнь, смерть, предельное напряжение, — все очень медленно вращалось, говорят, ты никогда не терял хладнокровия… а может, тебе еще удастся увидеть рассвет — он уже направляется сюда, он спешит ко мне…

Не те, что надо, мысли крутятся у меня в голове, ну” да ладно, отбрось их, может, выпадет удача, и все обернется мне на пользу, может, я сумею ошеломить его и дотянуться до его горла и вышибить из него душу.

Свист.

Пятый этаж, и дождь непрестанно барабанит по крыше, в окне виден краешек желтоватого неба, последние отблески заката над морем, снова спуститься и опять подняться, я как крыса в колесе, в котором мне предстоит метаться эти девятнадцать минут, а затем я спущусь в холл и пройду мимо человека у стойки, не глядя на него, пройду в короткий коридор, что ведет на задний двор, и, повернувшись, буду ждать.

Ал делал записи в большой толстой книге с засаленной потрепанной обложкой и позеленевшими медными уголками, которая служила приметой солидности и давала понять, что вы попали не в какую-то занюханную ночлежку на набережной; он тщательно выводил каждую букву. Господи, нет времени для такой скрупулезности, но тут уж ничего не поделаешь, потому что жалюзи неплотно примыкают к окнам, и они его видят, человека у конторки, как они не спускали с меня глаз последние несколько часов из подъезда напротив.

Остается еще две минуты. Две. Совсем немного до критического предела, так что возьми себя в руки и успокойся.

Дверь с шумом распахнулась, пропуская кого-то с улицы, и я застыл в боевой стойке, ожидая… — но это была женщина средних лет, довольно потасканного вида, с собачкой на руках.

— О`кей, — сказал Ал у стойки. — Вам нужен бой поднести багаж?

— Нет.

Ему чуть за тридцать, пять футов и десять дюймов роста, одиннадцать или двенадцать стоунов, темно-голубые глаза, промокший плащ, и, хотя без машины, он успел добраться вовремя, хорошо, если у него в самом деле высокий дан по шотокану.

Подхватив сумку, он повернулся и увидел меня; я еле заметно кивнул ему, и он легким уверенным шагом последовал за мной в коридор…

— Венекер.

— Джордан.

— Погода только для водоплавающих. Я вручил ему конверт.

— Отвезите его в аэропорт и оставьте на стойке “Херца”; его должен взять человек, который прилетит сюда вечером.

— Это все?

— Да. — Я передал ему ключи от машины. — “Тойота” стоит, в тени за домом. Постарайтесь сесть в нее незаметно, да” при таком дожде все равно придется держать окна закрытыми. Если за вами будут следить, попытайтесь оторваться, но не лезьте из кожи вон: они постараются вас не отпустить.