— Если бы я не пришел, она осталась тут одна?

— Она уже знает, что жизнь нелегка. И может сама позаботиться о себе.

— Может ли сюда кто-нибудь заглянуть?

— Нет. Если кто-нибудь звякнет — конечно, в переносном смысле — она справится. Тебя ничего не побеспокоит. Я хочу сказать, что в любом случае мне придется довериться тебе кое в чем, чего не было бы, не окажись ты здесь, потому что она не говорит по-английски, разве что пару слов. — Мы сидели на обтянутых кожей табуретках, и из его кармана посыпались монеты, когда он полез за блокнотом; вытащив его, он что-то чиркнул и, вырвав страничку, дал ее мне. — По этому телефону ты сможешь позвонить мне в Лаос. У меня тут есть автоответчик, и я хочу, чтобы ты фиксировал все звонки, о`кей?

— О`кей.

— Их будет не так уж много, ничего особенного, потому что это место служит убежищем и для меня, как ты, надеюсь, догадываешься. Но если услышишь что-то важное, звони мне.

— Будет сделано. Он кивнул.

— Когда ты ел?

— Бог его знает.

— Чувствуется, тебя крепко достали?

— Не так уж крепко, как могло быть. — Меня снова охватило чувство вины, но на этот раз оно было не столь ошеломляющим. Досталось Венекеру.

Чен оставил мне и другой номер телефона, который был выдавлен на боку автоответчика.

— Я буду обратно примерно через пару дней, предполагаю, в среду. Если не появлюсь к четвергу или не выйду с тобой на связь, звякни по этому номеру и скажи там, что я запаздываю, ладно? — Он засовывал в сумку свой “Вальтер П38”. — В этой поездке я не знаю, чем она кончится. — Он затянул молнию до конца. — Если ты захочешь уйти пораньше, валяй. Она прекрасно справится и сама. Так что не беспокойся.

Этот разговор состоялся несколько часов назад, а сейчас она покоилась рядом, спокойно, как ребенок, каковым она в сущности и была, обхватив меня худенькой ручкой и дыша неслышно, как щенок. Я снова провалился в сон, и на этот раз разбудила меня наступившая тишина. Дождь прекратился, и занимался рассвет.

Она пошевелилась.

— Джонни?

— Нет. Он скоро вернется.

Она снова откинулась на подушки, а когда я проморгался и, привыкнув к свету, увидел ее лицо, то спросил:

— Ты чувствуешь дымок, Чу-Чу?

Она безмолвно уставилась на меня, и все.

— Я дымок чувствую, — втолковывал я ей. — И думаю, тут что-то горит.

Она даже не повернула головы, чтобы присмотреться.

— Есть тут где-нибудь огнетушитель, Чу-Чу? Мы не можем сгореть заживо.

Она уставилась на меня покорными и ничего не понимающими глазами, и я понял, что самое время звонить Пеппериджу.

— Венекер погиб.

Наступила краткая пауза, и я услышал, как что-то на том конце упало на пол, то ли будильник.. Там было одиннадцать вечера, и, может быть, он решил заблаговременно прикорнуть на тот случай, если я ему понадоблюсь ночью.

— Что произошло?

— Они подложили бомбу. И я должен был предусмотреть…

— Ты не можешь учитывать все на свете. Ты…

— Черт побери, я должен был!

Помолчав несколько секунд, он тихо сказал:

— Ты на войне. И мы должны быть готовы ко всему. Я успел взять себя в руки.

— Он, конечно, ничего не понял. — Слабое утешение.

— Что было для него наилучшим исходом. Но я не понимаю… Это не похоже на Кишнара.

— Да. Должно быть, то был один из тех, кто следил за мной. Я оставил машину снаружи, и они решили, что я ею воспользуюсь.

— А воспользовался он.

— Да.

Сомнительно, но все же можно было предположить то, о чем я дал знать Пеппериджу: Венекеру удалось бы незамеченным сесть в машину, и он направился бы в аэропорт. Они следуют за ним, но, когда он оказывается на свету, преследователи видят, что это не я, но к тому времени им было бы поздно что-то предпринимать: поскольку они сняли слежку за “Красной Орхидеей”, и я смог бы выскользнуть из нее… что я и сделал, но уже воспользовавшись гибелью другого человека.

— Скорее всего, они испытали большое искушение расправиться с тобой таким образом, — сказал Пепперидж.

— Они, должно быть, рехнулись. — Шода хотела, чтобы все прошло в полной тайне, для чего она и послала за своим агентом, умеющим работать бесшумно и не оставляя никаких следов, и когда она услышит о происшедшем, за его жизнь нельзя будет поручиться, над его шеей повиснет меч палача, ибо происшествие попадет в газеты, личность Венекера будет установлена, и ей станет ясно, что я успел ускользнуть и залечь на дно, так что пусть мне послужит слабым утешением, что он поплатится своей головой, око за око и так далее.

— Верно, — согласился Пепперидж. — Ей это явно не понравится. Где ты находишься?

— У Чена. — Я дал ему номер телефона.

— В каких ты условиях?

— Поблизости никого нет.

“А должен был быть. Иисусе, ему всего только надо было положить письмо и уехать — а он мертв.”

— У Чена, — сказал Пепперидж, — ты будешь в безопасности. Я лично ручаюсь за него. Но теперь тебе придется соблюдать осторожность. Кишнар не откажется от своего.

— Ничего не изменилось, если не считать того, что теперь я буду действовать тайно. — Я теперь не смогу показаться в таиландском посольстве или в “Красной Орхидее”, да и в любом другом месте с кем-либо встретиться, а выбраться отсюда я смогу лишь в закрытом фургоне — на этот риск придется пойти.

— Могу ли я что-нибудь для тебя сделать? — спросил Пепперидж.

— Нет. Теперь можешь спать.

— Заткнулся бы, — грубовато ответил Пепперидж. Он пытался подать ситуацию с Венекером с точки зрения моей пользы, но ему это плохо удавалось: первоклассного специалиста я отличаю с первого взгляда, и Венекер был именно таковым — подтянутый, легкий, точный, полный чувства ответственности.

— Как давно ты знал его?

— Кого?

— Венекера?

— М-да… — Он замялся. — Как-то довелось с ним работать. Он дал понять, что не собирается умирать в постели. — Еще одна пауза. — Да не переживай ты, старина.

— Это я послал его…

— Понимаю. — Он откашлялся. — Ты там пока еще не вышел на полковника Чоу?

— Нет. Его так и зовут — Ч-о-у?

— Да. Я пытался связаться с ним, но отсюда это нелегко. У меня появилась идея, чтобы ты попросил Чена выйти на него. Он должен звать его. Если хочешь, я сам с ним переговорю.

— Его здесь нет.

— Значит, когда ты его увидишь. Чоу может очень пригодиться.

— Ясно.

— Вот что мы должны еще выяснить, с какого бока к ней можно подобраться. Я имею в виду к Шоде. И кто может это знать.

Кэти сказала то же самое, почти слово в слово: “Я понимаю, что тебе сейчас нужно больше всего, ты хочешь выяснить, где у нее ахиллесова пята.”

— Я должен понять, как к ней подобраться, — объяснил я ему. — Но не думаю, что удача тотчас же придет ко мне.

Существовали две возможные опасности, но я не стал посвящать его в подробности. Ярость Шоды сейчас достигнет предела, и она решит, что уничтожить меня — дело ее чести; люди, обладающие большой властью, всегда ведут себя подобным образом: любой намек на противостояние им воспринимается как личное оскорбление, и они не успокоятся, пока с ним не будет покончено. Вторая опасность заключалась в том, что я сам был в ярости и был готов пойти на неоправданный риск, только чтобы добраться до нее, потому что мне не нравилось скрываться, то и дело прячась в дырах и норах, и мне решительно не понравилось, как они расправились с Венекером, человеком, который ценой своей жизни спас мою.

Кроме того, был еще и фактор воздействия ворожбы, вуду, и прошлой ночью в “Красной Орхидее” я почувствовал, насколько я беззащитен. Я никогда раньше не сталкивался с ним, что меня подсознательно беспокоило — я уже почти был готов принять неизбежность того, что Кишнар убьет меня, и от этого никуда не деться, разве что я буду метаться по дому, подобно загнанной крысе, в поисках плана спасения, который окажется бесполезным, едва лишь он окажется в здании. Эти непрестанные мысли расслабляли меня, лишали ясности мышления.

— Что еще скажешь? — Это Пепперидж.