Меч ставлю к стенке.

У крыльца скопилось уже порядочно мусорных мешков. Скоро придется на свалку ехать. Перевожу взгляд на чистенькие аккуратненьки соседские дома — подстриженные лужайки, свежевыкрашенные двери, а потом обратно на нашу берлогу. На окнах кривые ставни, одно стекло разбито, краска облупилась, кедровые доски посерели. Дом гниет изнутри.

Оттаскиваю от дорожки проклятущий стул. По лестнице спускается дед, покачивает у меня перед носом ключами.

— Жду к ужину.

Сжимаю ключи так, что металл с силой врезается в ладонь. Бог с ним, со стулом. Твердой походкой направляюсь к машине, как будто у меня и правда прием назначен и опаздывать не дело.

Доктор Черчилль принимает в Принстоне, на Вандевентер-авеню. Так, во всяком случае, написано в Интернете. Паркуюсь около соседнего ресторанчика и внимательно осматриваю себя в зеркале заднего вида. Пальцами приглаживаю волосы. Похож я на хорошего, правильного мальчика? Руки до сих пор грязные от черной жирной пыли, хотя я их три раза помыл, когда останавливался у магазина выпить кофе. Вхожу в приемную. Так и хочется пальцы о джинсы вытереть.

Подхожу к стойке. Там женщина отвечает на телефонный звонок. Кудряшки выкрашены в рыжий, очки висят на нитке с бусинками. Сама, интересно, нанизывала? Рукоделие у меня подсознательно ассоциируется с дружелюбием. Лет пятьдесят на вид. Седина пробивается, лицо в морщинках.

— Здравствуйте, у меня назначено на два.

Не улыбается, смотрит серьезно и что-то выстукивает у себя на клавиатуре. Я-то знаю, ничего она там не увидит, в компьютере. Мне того и надо. Все по плану.

— Как вас зовут?

— Кассель Шарп.

Как можно больше правды — а вдруг потребуются детали, попросят удостоверение. Она стучит по клавишам, пытаясь попять, кто же из нас ошибся, а я изучаю обстановку. На двери в кабинет только один доктор указан — Эрик Черчилль, д. м. н., значит, та дамочка в сиреневой униформе — медсестра. На шкафу темно-зеленые конверты с историями болезни. Впереди на стойке скотчем приклеено объявление о часах работы. Бланк фирменный. Тянусь к нему.

— Не могу вас найти, мистер Шарп.

— Правда?

Рука останавливается на полпути. Если сейчас стащу объявление — заметит.

— Какая досада!

Надо прикинуться расстроенным. Пускай пожалеет бедного мальчика и еще поищет, а лучше — пойдет и спросит кого-нибудь.

Не очень-то она купилась на мое липовое отчаяние. Похоже, даже разозлилась, никакого сочувствия.

— Кто вас записывал на прием?

— Мама. Может, она свою фамилию продиктовала?

Медсестра достает зеленую папку и кладет на стойку, совсем близко от меня.

— Никакого Шарпа. Может, ваша мама перепутала? — Взгляд у регистраторши непреклонный.

Глубоко вздыхаю и концентрируюсь. Здесь важно не выдать себя. Лгуны обычно дотрагиваются до лица, путаются в словах, вздрагивают. Десятки очевидных предательских мелочей: они часто дышат, говорят сбивчиво, краснеют.

— Ее фамилия Сингер. Проверьте, пожалуйста.

Поворачивается к монитору, а я стягиваю со стойки папку и прячу под курткой.

— Нет, никакого Сингера. — Теперь уже явно злится. — Не хотите позвонить матери?

— Да, пожалуй.

С сокрушенным видом поворачиваюсь и одновременно сдергиваю объявление. Заметила или нет — сказать не берусь. Заставляю себя не оглядываться, твердо иду к выходу, одной рукой придерживаю папку под курткой, а другой прячу объявление. Все шито-крыто.

Позади открывается дверь, слышу женский голос (пациентка, может быть, даже та, чью историю болезни я стащил):

— Не понимаю. Если меня прокляли, почему не сработал амулет? Посмотрите, тут же изумруды; вы что, хотите сказать — это подделка? Как в дешевых лавчонках?…

Ровным шагом иду к выходу.

— Мистер Шарп. — Мужской голос. Почти добрался до двери, только пара шагов еще, но я останавливаюсь. План не сработает, если меня здесь запомнят, а пациента, за которым пришлось гоняться, запомнят наверняка. — Да?

Доктор Черчилль загорелый и худой, белоснежные вьющиеся волосы коротко подстрижены. Рассеянным движением он сдвигает очки с толстыми линзами на кончик носа.

— Не знаю, кто напутал с вашей фамилией, но у меня как раз есть немного времени, проходите.

— Что? Но вы же сказали…

Удерживая папку, поворачиваюсь к регистраторше. Та хмурится.

— Вам нужен врач или нет?

Ничего не остается, кроме как идти в его кабинет.

Посреди комнаты кушетка для осмотра пациентов. Медсестра дает мне анкету, куда надо вписать адрес и информацию по страховке, и уходит. Пялюсь в одиночестве на график с разными стадиями сна и соответствующими формами волн, потом чуть-чуть надрываю подкладку у куртки (совсем немного — чтобы туда папку можно было засунуть) и сажусь вписывать личные данные. Пишу почти полную правду.

На столе несколько брошюр: «Четыре типа бессонницы», «Симптомы негативного воздействия ГИГИ», «Остановка дыхания во сне — насколько это опасно», «Все о нарколепсии».

Рассматриваю одну, про ГИГИ. «Негативное воздействие ГИГИ» — юридический термин, то, что мамочка с тем миллионером провернула. Негативное воздействие. Симптомы перечислены в столбик. Внизу предупреждение: дифференциальная диагностика (что это такое, интересно знать?) допускает широкое толкование некоторых признаков:

— Головокружение.

— Слуховые галлюцинации.

— Зрительные галлюцинации.

— Головная боль.

— Переутомление.

— Повышенное беспокойство.

Вспоминаю про Мауру с ее музыкой. Какую, интересно, форму принимают галлюцинации?

В кармане звенит телефон, достаю его на автопилоте, голова все еще занята брошюрой. Ничего нового — например, давно знаю, что частые головные боли у меня из-за мамы. Обычно родители в угол ставят, а она вот всегда применяла магию эмоций. Но все-таки странно читать о таком в медицинском проспекте.

Открываю мобильник, и листовка выпадает из рук. «Кассель, давай немедленно сюда: у нас большая неприятность». Первая, наверное, за всю мою жизнь эсэмэска, где знаки препинания расставлены. Сэм.

Набираю номер, но попадаю в голосовую почту. Наверное, на уроке еще. Проверяю время — точно, до школьного обеда полчаса. Печатаю второпях: «Что ты выкинул?» Не самый тактичный вопрос, но вдруг действительно катастрофа?

Может, Сэм попался с блокнотом и сдал меня с потрохами. Неужели теперь так и буду слоняться по семейной свалке, пока дед не подыщет какую-нибудь работенку?

Телефон снова гудит: «Выплата».

Фу, слава богу. Кто-то удачно поставил, а у моего соседа, конечно, налички нет. Я как раз набираю: «Скоро приеду», когда входит доктор.

Черчилль изучает анкету, на меня и не глядит вовсе.

— Долорес говорила о какой-то ошибке?

Долорес? Видимо, суровая регистраторша.

— Мама сказала, что записала меня на сегодня.

Вру без запинки, даже тон получается немного обиженный. Всегда так — если повторяешь одну и ту же ложь несколько раз, в какой-то момент сам начинаешь в нее верить.

Он поднимает глаза. Такое впечатление, что видит меня насквозь. За пазухой под подкладкой ворованная папка — ему достаточно руку протянуть, и я ничего не смогу сделать. Надеюсь, без стетоскопа будет осмотр, ведь сердце стучит как бешеное.

— А почему она записала вас к специалисту по сну? На что жалуетесь?

Молчу. Может рассказать, как проснулся на крыше? Как ходил во сне? Про странные кошмары? Но тогда он наверняка меня запомнит. Ни один врач в здравом уме не напишет нужную мне справку, а Черчилль явно в здравом уме. Рисковать нельзя, так что пускай вовсе ничего не пишет.

— Давайте угадаю.

Это на секунду выбивает меня из колеи. Как, интересно знать, можно угадать, зачем пациент пришел?

— Хотите пройти тест?

Какой еще тест?

— Ну да, хочу.

— А запись на прием наверняка отменил ваш отец?