Антон забирает у меня из рук кружку и выплевывает зубочистку прямо туда.

— Не глупи. Пацаны вроде тебя должны не о домашке думать, а о вечеринках. Живо наверх, в душ.

Послушно поднимаюсь по лестнице. Горячая вода иголками впивается в кожу, мышцы расслабляются. Все-таки пропустил одного паука — он притаился в уголке и караулит яйца. Намыливаю волосы. Капельки воды застревают в паутине.

Выхожу из душа. Ванная затянута паром, дверь в комнату открыта, и Баррон подает мне полотенце. Не успеваю ни вовремя его накинуть, ни повернуться другим боком.

— Что у тебя с ногой?

Я же без одежды, самое время проверить на амулеты.

— Слушай, я вообще-то голый. Моются обычно без посторонних, ты в курсе?

— Что у тебя с ногой? — Он хватает меня за плечо.

— Порезался. — Цепляюсь за полотенце изо всех сил.

Протискиваюсь в дверь, но в спальне ждет Антон.

— Держим его, — командует брат, и племянник Захарова сбивает меня с ног.

Падаю на кровать. Могло быть и хуже. И тут Баррон, навалившись на меня, прижимает шею локтем.

— Руки прочь!

Полотенце куда-то делось, я воплю и вырываюсь изо всех сил. Страшно и вдобавок стыдно. Антон вытаскивает из заднего кармана нож, из черной ручки с щелчком выпрыгивает лезвие.

— Что у нас тут? — Он тыкает прямо в покрасневшую, воспаленную рану.

Нож впивается в ногу, и мне остается только кричать.

— Умно. — Баррон прячет в карман все, что осталось от трех мокрых красных камешков — И долго ты морочил нам голову?

Любой, даже самый лучший план может пойти наперекосяк. Вселенная не любит, когда ею пытаются управлять, поэтому нужно уметь импровизировать. Но чтобы план провалился с самого начала?

— Засунь их себе в задницу. — Очень по-детски, но он мой брат — слова вырываются сами собой. — Ну, давайте отдубасьте меня хорошенько, выбейте пару зубов — в самый раз для вечеринки.

— Он все помнит, — качает головой Антон, — Баррон, нам хана. И все благодаря тебе.

Брат чертыхается сквозь зубы.

— Кому ты сказал?

— Я знаю, что мастер. Мастер трансформации! Так что это ты мне скажи, зачем было обманывать!

Переглядываются. Оба явно в бешенстве. Наверное, хотели бы сейчас взять тайм-аут и обсудить ситуацию вдвоем в соседней комнате.

Баррон первый берет себя в руки и присаживается на край кровати.

— Так хотела мама. У тебя очень опасные силы. Она думала, тебе лучше не знать, пока не подрастешь. Когда ты в детстве догадался, попросила стереть память. Так все и началось.

Оглядываю окровавленные простыни, открытую рану на ноге.

— Так она знает? Обо всем?

— Нет. — Брат качает головой, не обращая внимания на мрачный взгляд Антона. — Мы не хотели, чтобы она волновалась. В тюрьме и так несладко, к тому же из-за отдачи мама эмоционально нестабильна. Но с деньгами было туго еще до ее ареста, ты же знаешь.

Медленно киваю.

— У Филипа появился план. Киллерам платят сразу и много, а если ты надежный киллер и всегда избавляешься от трупов — можно вообще озолотиться. С твоей помощью у нас получилось. — Он как будто хвастается, словно я восхищаться должен их сообразительностью. — Благодаря Антону никто не знал, кто именно совершает убийства.

— И я покорно соглашался? Убивать?

— Ты был еще маленьким, — пожимает плечами брат. — Зачем травмировать ребенка? Мы делали так, что ты обо всем забывал. Пытались защитить…

— А когда ты бил меня ногами? Это за травму не считается? А это? — показываю на окровавленную ногу. — Это ты меня так защищаешь, Баррон?

Он беззвучно открывает рот: на этот раз ничего путного соврать не получается.

— Филип пытался тебя защитить, — вмешивается Антон, — по ты пасть не затыкал. Никаких больше поблажек, пора взрослеть.

Он замолкает, а потом продолжает, но уже не так уверенно:

— В твоем возрасте я знал свое место и не перечил мастерам из знати. Мать вырезала отметины на шее, когда мне было тринадцать, и, пока не исполнилось двадцать, вскрывала их каждый год и насыпала в раны золу. Чтобы хорошо помнил, кто я такой. — Он дотрагивается до белесых шрамов. — Помнил, что боль — лучший учитель.

— Просто скажи, кому ты разболтал, — требует Баррон.

Честного человека нельзя обвести вокруг пальца. Только отчаявшиеся и алчные готовы все бросить ради приманки, ради того, чего они не заслуживают. Многие именно так оправдывают мошенничество, папа в том числе.

— Хочу свою долю. — Я обращаюсь к Антону. — Если уж заработал, сам решу, куда потратить.

— Идет.

— Я сказал соседу по комнате, что мастер. Но не сказал, какой именно.

— И все? И больше ничего? — Антон облегченно вздыхает, а потом принимается хохотать.

Баррон тоже смеется, и вскоре мы уже гогочем втроем, словно я невесть какую шутку отколол.

Шутку, в которую готовы поверить отчаявшиеся и алчные.

— Ну и славно, — наконец успокаивается Антон. — Костюм только надень — не на школьные танцульки идем.

Хромая, подхожу к шкафу, роюсь в рюкзаке, как будто в поисках подходящего наряда. Откладываю в сторону школьную форму, джинсы, достаю чистую белую рубашку.

— Так это была идея Филипа? А ты просто согласился? Не очень на тебя похоже. — Пошатываясь, направляюсь к дверям. Что-то «случайно» задеваю ногой, падаю прямо на Баррона, ловкость рук и никакого мошенничества. — Черт, прости.

— Осторожнее.

Прислоняюсь к косяку и зеваю, прикрывая рот ладонью.

— Ну и?… Скажешь, так прямо с Филипом и согласился?

— Нечестно, — лицо брата искажает кривая ухмылочка, — что именно тебе достался самый ценный дар, Священный Грааль, а я всего лишь мастер памяти, гожусь, только чтобы подчищать за другими. В быту, конечно, полезно: в школе смухлевать, заставить кого-нибудь позабыть обиду, но по большому счету это ничто. Ты хоть знаешь, сколько мастеров трансформации появилось в мире за последние десять лет? Всего один. И то не факт. Ты родился с потрясающими способностями и даже не смог их оценить.

— Я не знал!

— Ты просто недостоин. — Он кладет мне на плечо руку без перчатки. Волоски на шее встают дыбом.

Притворяюсь, будто вовсе не я стащил и проглотил последний целый камешек, который вырезали у меня из ноги. Может, мастером трансформации я быть и недостоин, зато карманник хоть куда.

В конце концов нахожу в бывшей комнате родителей старый папин костюм. Мама, конечно же, ничего не выкинула, так что все пропахшие нафталином брюки и пиджаки аккуратно висят в шкафу, словно отец вот-вот вернется откуда-нибудь из долгого отпуска. Двубортный костюм, как ни странно, оказывается точно впору. В кармане полосатых штанов — смятый носовой платок, все еще пахнущий его одеколоном.

Иду следом за Барроном и Антоном к «мерседесу», а сам сжимаю платок в кулаке.

Антон курит одну сигарету задругой и нервно оглядывается на меня в зеркало заднего вида.

— Помнишь, что должен делать? — спрашивает он, когда мы въезжаем в манхэттенекий туннель.

— Ага.

— Ты справишься. Потом, если захочешь, вырежем тебе ожерелье. И Баррону тоже.

— Ага.

В папином костюме я почему-то сам себе кажусь опасным.

Сверкающие двери в ресторан распахнуты, по бокам сверяются со списком приглашенных два огромных здоровяка в солнечных очках и длинных шерстяных пальто. Женщина в переливающемся золотом платье под руку с каким-то стариком недовольно надувает губки, перед ними в очереди трое мужчин дымят сигарами. Два швейцара распахивают для нас двери «мерседеса». Один из них на вид младше меня, на мою улыбку он не отвечает.

Охранники машут руками, мы проходим впереди всех, никаких приглашений, только проверяют, нет ли пистолетов.

Внутри уже собралось порядочно народу. Возле бара — настоящее столпотворение, напитки передают назад, чтобы их отнесли на столики. Какие-то молодчики разливают водку.

— За здоровье Захарова!