— Я знаю: ты тянешь время — постоянно смотришь на часы. Кассель, завязывай со своими глупостями. Писай или не писай, и поехали.

— Ладно.

Заходим в туалет. Без двадцати одиннадцать. Сколько еще получится тянуть кота за хвост?

У зеркала причесываются несколько мужчин. Около раковины тощий блондин с припухшими веками нюхает кокаин, он даже не оборачивается в сторону двери. Запираюсь в первой кабинке, усаживаюсь на крышку унитаза и пытаюсь успокоиться.

Десять сорок три.

Лила, интересно, специально вышла? Хочет все провалить? А это вообще она была или у меня уже галлюцинации на нервной почве?

Снимаю пиджак, расстегиваю рубашку и приклеиваю скотчем пакет с фальшивой кровью, прямо на голую кожу. Потом ведь сдирать придется вместе с волосами, но сейчас лучше об этом не думать. Протягиваю провод, слегка надрываю карман брюк. Еще немного скотча. Десять сорок семь.

За бачком приклеена бутылка с рвотой. Кто же из них согласился на эту приятную процедуру? Улыбаюсь.

Десять сорок восемь. Подсоединяю пусковое устройство.

— Ты там жив? — интересуется дед, кто-то хихикает.

— Секундочку.

Нарочито громко прокашливаюсь и выливаю в унитаз половину содержимого бутылки. Три дня эта дрянь простояла. Кабинку наполняет отвратительный резкий запах. Меня, наверное, сейчас вырвет по-настоящему.

Выливаю остатки и аккуратно приклеиваю бутылку обратно за бачок. Теперь нужно наклониться над унитазом. Мерзость. Снова сводит желудок.

— Кассель, все в порядке? — Теперь у деда голос взволнованный.

Все в норме. — Сплевываю, спускаю воду, застегиваю рубашку и накидываю пиджак. Открывается дверь, Антон кричит:

— Все на выход. Нам нужен туалет.

Пошатываясь от облегчения, выхожу из кабинки и облокачиваюсь о дверь. Мои манипуляции с бутылкой и так уже почти всех распугали, мимо Антона протискиваются последние запоздавшие — пара мужчин и любитель кокаина. Около раковины стоит Захаров.

— Дези Сингер, — он вытирает рот рукой, — сколько лет, сколько зим.

— Превосходная вечеринка. — Дедушка торжественно кивает Захарову, только что не кланяется. — Не знал, что ты занялся политикой.

— Раз нарушаешь законы, умей их контролировать. Кто, как не мы, в конце концов.

— Говорят, самые прожженные плуты рано или поздно уходят в политику.

Захаров улыбается, но вдруг замечает меня и вмиг становится серьезным.

— Здесь никого не должно быть, — говорит он Антону.

— Простите, — качаю головой. — Напился немного. Такая вечеринка, сэр.

Дед было хватает меня за руку, но вмешивается Антон.

— Младший братишка Филипа. — Он ухмыляется, словно удачно пошутил. — Порадуйте пацана.

Его дядя медленно протягивает мне руку.

— Кассель, правильно?

— Ничего, сэр. — Наши взгляды встречаются. — Можете не жать, если не хотите.

— Давай-давай. — Он по-прежнему не отрывает от меня глаз.

Беру протянутую руку, накрываю его запястье левой ладонью, просовываю пальцы под манжет и дотрагиваюсь до кожи через дырочку в перчатке. Захаров открывает рот от изумления, словно получил удар током, отшатывается. Дергаю его на себя и шепчу прямо в ухо:

— Притворитесь мертвым. Ваше сердце только что превратилось в камень.

Старик делает пару неуверенных шагов и потрясение оглядывается на Антона. Неужели сейчас что-нибудь скажет? Тогда мне крышка. Но Захаров резко наклоняется, цепляясь за дверь кабинки, откидывается, ударяется головой о сушилку для рук, беззвучно открывает и закрывает рот, а потом сползает по стене, вцепившись в воротник рубашки.

Мы все стоим и смотрим, как он хватает ртом воздух.

Захаров сам аферист почище многих.

— Что ты наделал? — кричит дедушка. — Кассель, верни все как было. Что ты…

Он смотрит так, словно видит меня впервые в жизни.

— Заткнись, старик. — Антон со всей силы ударяет кулаком по двери кабинки, прямо у деда над головой.

Еле сдерживаюсь, чтобы не броситься на него: времени нет. Нужно изобразить отдачу.

Концентрируюсь, представляю, как на меня самого обрушивается меч, пытаюсь вновь почувствовать магию — магию, которую провоцирует опасность.

Нужно психануть хорошенько. Вспоминаю Лилу, как стоял над ней с ножом; вспоминаю ужас и опустошающую ненависть к себе. Фальшивая память — сильная штука.

Голова чуть дергается от усилий, и плоть вдруг становится жидкой, тягучей. Пусть моя рука превратится в руку отца. Рисую в уме мозолистые ладони, огрубевшие пальцы.

Славное дополнение к его костюму.

Маленькая трансформация; надеюсь, и отдача получится слабой.

Тело содрогается, пытаюсь прислониться спиной к стене, но ноги не слушаются, они как будто вытянулись, растаяли.

Антон достает выкидной нож-бабочку — лезвие вспыхивает на свету, словно рыбья чешуя, — наклоняется над дядей и осторожно срезает с галстука розовый самоцвет.

— Теперь все пойдет по-другому. — Он кладет Бриллиант Бессмертия в карман и поворачивается ко мне, все еще сжимая нож.

У него свой план? Мне конец.

— Наверняка не помнишь, — голос у Антона тихий и зловещий, — но ты сделал мне амулет. Так что даже не пытайся надо мной работать.

Работать! Да я сейчас только и могу, что ползать на коленях. Тело сотрясается в судорогах. Перед глазами все дрожит и расплывается, но я вижу, как дедушка склонился над Захаровым.

На спине вырастают плавники, у меня теперь пять, нет, шесть рук, голова мотается в разные стороны, язык раздвоился, как у змеи, кости выламываются из суставов. Смотрю на потолок тысячью одновременно моргающих глаз. Скоро все кончится, кончится. Но отдача все не проходит.

— Ты преданный мастер, — Антон подходит к дедушке, — поэтому мне очень неприятно так поступать.

— Стой, где стоишь, — огрызается тот.

Антон качает головой.

— Я рад, что Филипу не придется это видеть. Он бы не понял, но ты-то все понимаешь, старик? Глава клана не может позволить, чтобы о нем болтали невесть что.

Надо перевернуться, но ноги стали копытами и с грохотом бьют по кафельному полу. Как на них ходить? Пытаюсь закричать, но голос не слушается: я чирикаю по-птичьи. На лице, похоже, вырос клюв.

— Прощай, — говорит Антон дедушке. — Сейчас я войду в историю.

Кто-то колотит в дверь. Нож замирает у самого дедушкиного горла.

— Это Баррон, — кричат с той стороны. — Открывайте.

— Я открою дверь, — командует дед. — Убери нож. Если я кому-то и предан, так это вон тому мальчонке на полу. И если у тебя на него планы — подумай хорошенько.

— Антон! — Чертовски трудно выговаривать слова длинным извивающимся языком. — Дверь!

Он оглядывается на меня, прячет лезвие в рукоятку и идет открывать.

Надо скорее убрать трансформированную руку в карман.

Входит Баррон. Двигается он нехотя, словно его подталкивают сзади.

— Руки держи на виду! — слышится девичий голос.

На Лиле немыслимо короткое, облегающее красное платье и никаких украшений — только огромный серебристый пистолет, сверкающий в свете лампы. Дверь захлопывается. Внушительное получилось оружие. Она направляет его на Антона.

Тот беззвучно открывает рот, безуспешно пытаясь выговорить ее имя.

— Ты меня слышал.

— Он убил твоего отца. — Антон указывает на меня сложенным ножом. — Не я, это он.

Лила переводит взгляд с него на тело Захарова и целится в меня.

Нащупываю мешок с кровью под рубашкой. Только бы пальцы не изменили форму. Язык вроде бы стал прежним:

— Ты не понимаешь, я не хотел…

— Я устала от бесконечных оправданий. — Пистолет в руках у Лилы дрожит. — Ты сам не знал, что делаешь. Ты не помнишь. Ты не хотел.

По-моему, сейчас она говорит вполне искренне. Пытаюсь подняться.

— Лила…

— Заткнись, Кассель.

Она стреляет.

По рубашке растекается кровь.

Хватаю ртом воздух и закрываю глаза.

Дедушка выдыхает мое имя.

Да уж, всего один выстрел, и ты король вечеринки.

Больно. Так и думал, что будет больно, но из меня буквально дух вышибло. Мокрая от «крови» рубашка прилипла к телу.