С самого суда Филип с мамой не в ладах. Брат — мастер физической силы, может кончиком мизинца сломать кому-нибудь ногу. Тогда мать принудила его надавить на свидетелей, и вряд ли он ее простил.

К тому же отдача получилась довольно болезненной.

Вздыхаю. А куда, спрашивается, мне еще деваться, если не к деду? Что-то сильно сомневаюсь, что Филип попросит остаться.

— Скажи, что я буду на него батрачить самое большее неделю, только пока в школу обратно не возьмут.

— Сам и скажи.

Маура складывает руки на груди. Без перчаток, так странно. Словно голая. Мать запрещала их дома носить. Говорила: в семье все должны друг другу доверять. Филип, наверное, того же мнения.

Маура — моя невестка, но не прямая родственница. Поэтому смотреть на ее голые руки очень непривычно. С усилием перевожу взгляд на худые ключицы.

— Пускай не заставляет тебя ехать в тот странный дом, — говорит она.

— Мы все там жили раньше, между прочим! — Филип достает пиво из холодильника. — И потом, я не заставляю.

Открывает бутылку, делает большой глоток и расстегивает ворот белой рубашки. На шее у брата целое ожерелье из длинных шрамов. Это его хозяин вырезал, а потом насыпал в раны золу. Символ того, что Филип как бы умер для прежней жизни. Теперь вокруг горла словно червяк обвился. У всех мелких криминальных сошек-мастеров такие. Как русская братва — те розы выкалывают на груди, или якудза, которые за каждый проведенный в тюрьме год зашивают под крайнюю плоть пениса по жемчужине. Шрамы у Филипа появились три года назад. Теперь все вздрагивают, когда он расстегивает рубашку. Я не вздрагиваю.

В тридцатые годы на Восточном побережье власть захватили шесть правящих семей мастеров. Нономура. Голдблюмы. Вольпе. Раисы. Бреннаны. Захаровы. Они и по сей день контролируют все, начиная с дешевых поддельных амулетов, которые в супермаркетах продают вместе с зажигалками, и предсказателей по гадальным картам таро из торговых центров (за двадцатку у них обычно можно купить небольшое проклятие) и заканчивая наемными громилами и убийцами. Этих не многие могут себе позволить, к тому же надо еще знать, кому именно платить. Моему брату, к примеру. Или дедушке, но он отошел от дел.

Маура отворачивается и мечтательно смотрит на засохший газон под окном.

— Слышите музыку? Там, на улице.

Филип бросает мне быстрый предостерегающий взгляд.

— Кассель не прочь пожить в старом доме. Маура, нет никакой музыки. Нет, и все тут. Слышишь?

Она убирает тарелки и тихонько мурлычет себе под нос.

— Ты в порядке? — спрашиваю я ее.

— В порядке. Просто утомилась. Она очень устает, — отвечает вместо жены Филип.

— Ну, пошел домашку делать.

Никто не возражает, и я отправляюсь наверх, в кабинет. Диван застелен, сбоку лежат одеяла, как и обещала Маура. Белье свежее и пахнет порошком. Пару раз поворачиваюсь в кожаном кресле и включаю компьютер.

Загорается монитор. На рабочем столе в беспорядке разбросаны папки. Загружаю почту. А там письмо от Одри.

Жму на ссылку так быстро, что открывается сразу два окна.

«Волнуюсь за тебя».

И все. Даже не подписалась.

С Одри мы познакомились в начале девятого класса. В обед она обычно сидела со стаканом кофе на бетонной ограде около парковки и читала что-нибудь из Танит Ли[1], такие старые книжки в бумажных обложках. Например, «Не хватайся за солнце». Эту я тоже читал — у Лилы в свое время одалживал. И сказал тогда Одри, что «Сабелла» лучше.

— Потому что ты романтик. С парнями всегда так. Нет, правда. А девчонки — прагматики.

— Ну нет.

Уже потом, когда мы начали встречаться, мне временами казалось, что она права.

Ответ сочиняю почти двадцать минут: «Эту неделю дома. Телик буду сутками смотреть».

На вид вроде вполне безобидно, хотя сочинять пришлось долго.

Наконец отсылаю с тяжелым вздохом. Глупо, как же все глупо.

Кроме обычного спама в ящике куча писем со ссылками: кто-то уже вывесил в YouTube видеофайлы со мной на верхушке Смит-холла. И пара сообщений от учителей с домашним заданием на неделю. Ну и ладно, значит, не собираются выгонять из школы окончательно, несмотря на безобразие на крыше. Надо бы завершить вчерашнюю работу, но сперва займусь другими делами. Необходимо убедить уиллингфордовское начальство в собственной благонадежности. Google выдает список терапевтов — специалистов по сну. Два адреса как раз в часе езды отсюда. Распечатываю данные и сохраняю картинки с логотипами контор на флешке. Неплохо для начала. Ясное дело: ни один врач не подпишет нужную мне справку — зачем рисковать репутацией? Но можно ведь и по-другому все обстряпать.

Чувствую себя в ударе. Попробуем-ка заодно натянуть нос деду. Звоню Баррону на мобильник. Тот отвечает после второго гудка запыхавшимся голосом.

— Занят?

— Для братца — любителя крыш найду минутку. В чем там у тебя дело?

— Увидел странный сон, а потом проснулся на крыше. Ерунда полная, но теперь придется торчать у Филипа, пока до директрисы не дойдет, что я вменяемый.

Вздыхаю. В детстве мы с Барроном не ладили, а теперь из всех родственников я только с ним и могу нормально поговорить.

— Филип на тебя наезжает?

— Скажем так: если зависну здесь подольше — действительно руки на себя наложу.

— Главное, ты в порядке.

Тон у него, конечно, покровительственный, но все равно приятно.

— А можно к тебе?

Баррон изучает юриспруденцию в Принстоне. Смешно, если вдуматься, — ведь он неисправимый лгун. Постоянно забывает, что именно тебе наврал, но свято верит в свои слова. Так что иногда и сам начинаешь сомневаться. В суде наверняка сразу начнет выдумывать какие-нибудь немыслимые байки про клиента.

— Надо соседку по комнате спросить. Она встречается с послом, все время в Нью-Йорк ездит на представительской машине. Не знаю, согласится ли.

Типичное вранье.

— Если она все время в отъезде, может, и ничего. Я поищу, куда голову приткнуть. На автобусной остановке переночую на крайняк.

Явно перебор.

— А почему у Филипа не хочешь пожить?

— Он сдал меня деду, а тот хочет разгрести бардак в старом доме. Филип прямо не сказал, но ему явно не терпится меня сплавить.

— Глупости. Не будь параноиком.

Вот Баррона он бы охотно пригласил.

В семь лет я вечно увивался за тринадцатилетним Филипом, играл в супергероев. Брат вроде как был Бэтменом, а я Робином или еще кем-нибудь второстепенным. Мне нравилось воображать, что он меня спасет из беды. Например, старая песочница превращалась в гигантские песочные часы, и меня могло засыпать насмерть, а в дырявом детском бассейне подстерегали акулы. Я всегда звал Филипа на помощь, но в конце концов вместо него являлся десятилетний Баррон.

Вот он-то точно дружил с Филипом. Уже тогда доделывал то, на что у брата времени не хватало.

Например, со мной возился. Почти все детство я страшно завидовал Баррону и хотел очутиться на его месте. Злился.

А потом понял, что мне никогда им не стать.

— Может, хотя бы на пару дней?

— Ладно-ладно. — Но это он несерьезно, опять увертывается. — А что за странный сон? От которого ты на крышу полез?

Фыркаю.

— Кошка украла язык, хотел его вернуть.

Брат смеется.

— Ну и бардак у тебя в голове, пацан. В следующий раз пускай забирает язык насовсем.

Ненавижу это слово — «пацан», но спорить смысла нет.

Прощаюсь и ставлю трубку на зарядку. Отправляю по почте домашку.

Маура заходит в кабинет, а я как раз шарю по папкам на рабочем столе у Филипа. Куча картинок с обнаженными девицами. Валяются на спине, стягивают длинные бархатные перчатки, трогают грудь голыми руками. Изображение парня с бриллиантовой подвеской и в идиотских шароварах явно не туда затесалось. Скука, в общем-то, никакого криминала.

— Держи. — Маура протягивает кружку и две таблетки. Судя по запаху — чай с мятой. Взгляд у нее блуждает. — Филип просил тебе отнести.