А потом он вздохнул еще раз. Глубоко и медленно. Но этот вздох был исцеляющим. Герцог Девонбрук твердо решил, что зрение вернется к нему.

Он не отступит. Он снова будет видеть. Он сядет в свое кресло и будет час за часом, день за днем смотреть перед собой, пытаясь разглядеть окружающие предметы, — до тех пор, пока не увидит их воочию. Свет и тьма. Неясное движение. Он что-то видел. Просто надо поднапрячься и вынырнуть наконец из окружающей тьмы.

Он сумеет справиться с этой бедой. Он не будет беспомощным слепцом до конца жизни, инвалидом, за спиной которого всегда слышен сочувственный шепот. Да, он вернет себе зрение, потому что не сможет уйти в мир иной, так и не увидев своей Катрионы.

Достав из шкафа корзинку с рукоделием, Мэри Макбрайан выглянула в окно. Заметив Катриону, стиравшую рубашки Энгуса под большим старым буком, женщина улыбнулась.

Девушка по одной вынимала рубашки отца из воды и, выжав, развешивала их на заборе. Рядом с корытом стоял котелок с мылом из мыльного корня, которое Мэри сварила утром специально для стирки рубашек мужа.

Выпрямившись, Катриона положила руку на поясницу — все ее тело онемело от долгой стирки в неудобном положении. Юбки и рукава ее одежды были до того мокрыми, что Мэри усмехнулась: непонятно, что было мокрее — выстиранные рубашки Энгуса или платье ее дочери. Голова Катрионы, стоящей спиной к матери, была повязана широкой лентой, из-под которой торчали каштановые кудряшки — тоже мокрые, разумеется. Вытерев лоб рукой, девушка снова вернулась к корыту.

Мэри отвернулась, но потом снова посмотрела на дочь.

Затем ее взгляд упал на забор, на который девушка вешала рубашки. К ее удивлению, несколько рубашек валялось рядом на траве. Одна все еще отчаянно пыталась удержаться за прутья забора, зацепившись за него рукавом. Мэри ничего не могла понять: Катриона как ни в чем не бывало продолжала возиться с бельем.

— Катриона! — закричала женщина, распахивая дверь. Вздрогнув, девушка едва не полетела в высокое корыто, которое доходило ей почти до колена. Потом она повернулась к матери, и та только сейчас увидела, что верхняя часть лица девушки закрыта платком.

— Да, мамочка? — отозвалась Катриона.

— Что с тобой, детка? — встревоженно спросила женщина, подходя к дочери.

Приподняв платок, Катриона посмотрела на Мэри.

— Как это что? — удивилась девушка. — Я выжимаю, папины рубашки. — Она еще не повернулась к забору. — Ты что, не видишь?

— Я-то как раз все вижу, — улыбнулась Мэри, — и, по-моему, получше тебя.

Обернувшись, Катриона наконец заметила, что чуть не половина рубашек валяется на земле.

— Ох, мамочка, прости, — засмеялась она. — Сейчас я их перестираю.

Спереди юбки Катрионы были еще более мокрыми, чем сзади. Мэри молчала, пока дочь собирала с земли мокрые вещи. Даже не задав вертящийся на языке вопрос, женщина уже знала ответ на него.

— Катриона, что ты делаешь? — все же спросила она.

— Как что? Стираю папины рубашки, — пожала плечами девушка.

— Нет, дочка, я не об этом. Я спрашиваю, зачем ты повязала глаза платком?

— Ах, мама, вот ты о чем! — Катриона медленно сняла с головы платок. — Я хотела представить себе, каково быть слепым.

Помолчав, Мэри утвердительно произнесла:

— Это из-за молодого господина, который ничего не видит.

Девушка подошла к матери, забыв о рубашках.

— Роберт так огорчается, когда не может что-то сделать сам, — проговорила она. — Теперь, когда я вижу, каковы результаты моих усилий постирать с завязанными глазами, мне легче понять его.

Мэри заглянула дочери в глаза:

— Ты… ты испытываешь чувства к этому человеку… этому Роберту, ведь так, Катриона?

— С чего ты взяла, мама? — изумленно переспросила девушка. Она была поражена, ей не верилось, что кто-то еще мог заметить то, что она так тщательно скрывала. Ну, разумеется, она испытывала чувства к Роберту. Она полюбила еще его портрет, даже не зная его имени. А познакомившись с ним, она стала еще сильнее любить его. Он пережил ужасную трагедию, вину за которую свалили на него. В ее девичьих грезах Роберт — человек, которого она считала своим защитником, своим телохранителем и рыцарем, — заботился о ней. Но теперь ему нужно, чтобы кто-то позаботился о нем. Однако она не могла рассказать об атом кому-нибудь, даже матери. Потому что глупо с ее стороны надеяться. И Мэри, несомненно, согласилась бы с этим.

— Катриона Макбрайан, я знаю тебя с твоего первого крика. Ты влюбилась в нашего господина, я вижу это по твоим глазам. Да и какая девушка не полюбила бы его? Он очень красив, наш герцог. — Она улыбнулась, а затем добавила: — Да уж, этот Роберт. И если ты не позаботишься о нем, то так и будешь всю жизнь стоять у корыта с грязными рубашками.

Поддав носком камешек, Катриона опустилась на землю возле матери. Мэри Макбрайан трудно было провести. Даже если в детстве Катриона пыталась украдкой накормить бездомную кошку сметаной или забывала собрать черники на варенье, заслушавшись рассказами старого полковника, Мэри всегда знала правду. Поэтому Катриона уже давно пришла к выводу, что не стоит что-то скрывать от матери.

— Да, мамочка, — призналась она, — он действительно мне нравится, но что толку? Роберт — герцог. Он принадлежит к высшей знати. Больше того, он англичанин. Ему нет дела до таких, как я. Мы принадлежим к разным мирам. Очень разным. — Она посмотрела в глаза матери. — Да, мам, боюсь, к очень разным.

«Да, вы разные, но не из таких уж разных миров, как может показаться». И тут ей вспомнилась та ночь… Темная ночь… Роковая… Несмотря на то что с тех пор минуло уже более двадцати лет, Мэри помнила все так отчетливо, словно это было вчера. Жара… Кровь… Охвативший ее ужас… Закрыв глаза, Мэри вспомнила крохотную девочку, которой помогла появиться на свет. В какую красавицу она превратилась!

И тут произошла удивительная вещь: Мэри готова была поклясться, что ветер, обдувающий ее юбки, нашептал ей на ухо:

— Время пришло, Мэри…

Тряхнув головой, женщина попыталась избавиться от наваждения, но таинственный шепот не умолкал:

— Она должна узнать…

Мэри открыла глаза — похоже, стоит признать правоту мудрых слов ветра. Время тайн прошло. Настала пора открыть дочери правду.

— Катриона, я хочу кое-что…

— Мама, но ведь ничего не поделаешь, — перебила ее девушка, — я дочь простого человека. Да, признаться, мне и не хотелось бы ничего менять. Ты, папа и Мерид — все для меня. Даже если бы Роберт относился ко мне так же, как я к нему, я бы в жизни не решилась встать у него на пути — ведь мы такие разные. Роскошные балы, дорогие платья — мне ничего не известно об этом, мамочка. Даже если бы он захотел, чтобы я была с ним, я… лишь поставила бы его в неловкое положение. Но этого я не хочу! Ни для него, ни для себя!

Не удержавшись, Мэри заметила:

— Детка, но он же знает, кто ты такая, так что если бы…

— Да, мамочка, он знает, но ведь он не видел меня! Ты не чувствуешь разницы? Не знаю, захотел ли бы он снопа взглянуть на меня, если мог видеть… Ведь Шотландия — чужой край для него, так же как для меня Лондон. Так что до тех пор, пока он не увидит меня, я не могу рассчитывать на… — Катриона так и не договорила, да в словах и не было смысла — мать и так все понимала сердцем. Ей лишь хотелось знать, как она должна поступить.

И тут ветер снова стал нашептывать ей на ухо:

— Время пришло…

Поднявшись на ноги, девушка опять направилась к своему корыту и рубашкам. Мэри задумалась на мгновение.

— А что, если бы ты смогла вернуть ему зрение? — наконец спросила она.

— Что-о? — недоуменно переспросила Катриона.

— Ты сказала, что сможешь рассчитывать на взаимность лорда лишь после того, как он увидит тебя, так? Что, если ты поможешь ему вернуть зрение?

— Мама, он же ослеп после того, как побывал в самом пекле, — прошептала девушка. — В пожаре! Никто не может сказать наверняка, сможет ли он видеть снова. Даже слабый свет приносит ему сильную боль, а доктор заявил, что если уж он к этому времени не прозреет, то, пожалуй, зрение так и не вернется к нему.