— При условии, что я знаю, — сказал он, положив на место кочергу и возвращаясь к столу. — Мне нет никакого смысла говорить одно, когда вы в своем письменном отчете пишете совершенно другое. — Он кивнул, будто пытаясь убедить себя. Меня убеждать не требовалось.

— Да, — сказал я. За окном на крыше суетились скворцы. В рассветных сумерках проступали уродливые очертания домов с кровавыми разводами на грязных стеклах. Электрический свет лампы Доулиша постепенно уступал дневному свету. Доулиш со вздохом опустился в кожаное кресло. Сняв очки, он вынул из кармана накрахмаленный носовой платок и осторожно промокнул им свое лицо.

— Ты не раздобудешь для меня чашечку настоящего кофе? — спросил он, но Алиса уже отправилась варить его.

Доулиш прочитал вырезку из газеты, которую я дал ему.

"ШВЕЙЦАРСКИЕ БАНКИ ВЕРНУТ ВКЛАДЫ ЖЕРТВ ФАШИЗМА

Швейцарский парламент в четверг одобрил правительственный законопроект, касающийся раскрытия банковских счетов давно умерших жертв фашизма.

Новый закон получил единодушную поддержку ста тридцати депутатов, он приподнимает завесу секретности, которая опутала многие иностранные вклады, лежащие на тайных номерных счетах.

Закон о секретности банковских операций будет приостановлен на десять лет, так что правительство сможет воспользоваться невостребованными вкладами.

В соответствии с новым законом банки, страховые компании и другие организации обязаны обнародовать данные о невостребованных вкладах, принадлежащих людям, судьба которых неизвестна со времени войны, или же иностранцам, преследовавшимся по религиозным, расовым или политическим мотивам, а также лицам без гражданства.

Правительство предложило этот законопроект с целью отвести от себя всякие подозрения в том, что Швейцария готова извлечь выгоду из уничтожения европейских евреев в гитлеровских концлагерях.

Передача вкладов должна осуществляться по федеральному декрету, причем необходимо учитывать происхождение умершего обладателя.

Закон, по оценкам, должен принести прибыль еврейским благотворительным организациям, а возможно, и государству Израиль.

Наследникам тех, кто считается пропавшим без вести или умершим, предоставляется пять лет для востребования вкладов, но швейцарские власти считают, что большинство наследников тоже умерли к настоящему времени и что число обращений будет невелико. Никто не знает, каковы суммы, подпадающие под действие закона, хотя Швейцарская ассоциация банкиров оценивает их в пределах одного миллиона швейцарских франков.

Берн, 21 октября, Рейтер".

Доулиш прочитал газетную вырезку четыре раза.

— Деньги, — сказал он. — Валкану нужны были только деньги.

— Очень верное умозаключение, — сказал я.

— Деньги — это еще не все, — произнес серьезно Доулиш.

— Не все, — согласился я. — Но они все могут купить.

— И все же я не совсем понимаю, — признался Доулиш.

— А тут и понимать нечего, — сказал я. — Все предельно просто. В концлагере сидит очень богатый человек по имени Брум. Семья Брума оставляет ему состояние в четверть миллиона фунтов в Швейцарском банке. Человек, который сможет доказать, что он Брум, становится обладателем двухсот пятидесяти тысяч фунтов. Чего ж тут понимать? Валкану нужны были эти документы, чтобы доказать, что он и есть Брум. А все остальное чистое совпадение. Валкан вынудил людей Гелена попросить нас сделать документы, чтобы они выглядели солиднее.

— А чего же хотела девчонка? — спросил Доулиш.

— Семицу, — сказал я, — для выполнения израильской научной программы. Она агент израильской разведки.

— Угу, — отозвался Доулиш. — Валкан хотел передать Семицу израильскому правительству. Взамен они были готовы подтвердить его права на состояние Брума. Швейцарские банки очень внимательны к просьбам израильского правительства. Прекрасно придумано.

— Прекрасно, — согласился я с Доулишем, — да не совсем.

Работа в нашем отделе была организована таким образом, что за финансовые вопросы отвечал я, хотя все, что можно было считать «счетами», обрабатывала Алиса, я же лишь визировал их. Именно мои знания в области финансов привели меня в УООК (П), они же заставляли отдел терпеть меня. Доулиш листал папку с бумагами, которую я приготовил для него. Было очень уютно сидеть в старом кресле Доулиша перед горящим камином, который время от времени извергал сноп искр.

Доулиш кратко и убедительно подводил итог каждому эпизоду. Мне иногда только приходилось вставлять «да» или «нет», если, конечно, Доулиш не просил моих объяснений или обоснований. Но это он делал редко.

Неожиданно он спросил:

— Вы что, заснули, старина?

— Я просто закрыл глаза, — ответил я. — Так легче думается.

— Обычно вы наблюдаете за людьми, а теперь вот приходится наблюдать за вами.

— Да, — сказал я. — Чувствую я себя паршиво.

— Это из-за Валкана, старина? — Я не ответил, и Доулиш продолжал: — Конечно, вы сражались с ним здесь и на континенте целых полтора года Приятного мало. — Доулиш какое-то время молча смотрел в огонь. — А может, вас беспокоит письменный отчет.

— Да, он немного путаный.

— Угу, — сказал Доулиш, — путаный. — Он захлопнул папку, которую держал на коленях. — Давайте на время оставим эту тему, идите домой и отоспитесь.

— Пожалуй, я так и сделаю, — согласился я. Неожиданно я почувствовал себя совершенно разбитым.

— Кажется, я смогу помочь вам получить беспроцентный кредит, если вы, конечно, все еще в нем нуждаетесь. Если я не ошибаюсь, речь шла о восьмистах фунтах?

— Тогда пусть уж будет тысяча, — сказал я.

— Пусть, — согласился Доулиш. — А если вы оставите пистолет здесь, я отошлю его с посыльным в военное министерство.

Я отдал ему браунинг и три полных магазина к нему. Доулиш положил все это в большой конверт и написал на нем: «Пистолет».

Лондон, вторник, 5 ноября

К себе домой я добрался к десяти утра. Молочник как раз подошел к соседнему дому, и я купил у него две пинты джерсейского молока и полфунта масла.

— Я смотрю, у вас те же беды, что и у меня, — сказал молочник.

— Какие же? — спросил я.

Он с такой силой хлопнул себя по животу, что его лошадь дернулась.

— Вы любите сметану и масло. — Он громко захохотал. Лошадь медленно пошла к следующему дому. — Не носите сегодня вечером старую одежду, — сказал он.

— Почему? — спросил я.

— Сгорите. — И он снова засмеялся.

Я с трудом открыл дверь, за которой скопилось очень много почты. Номера «Таймс» и «Ньюсуик», счета за электричество, рекламные проспекты, вы можете слетать в Париж всего за девять фунтов и семнадцать шиллингов, Обществу защиты животных требуется старая одежда, вы имеете возможность купить поврежденные огнем ковры всего за десятую часть их первоначальной стоимости. В квартире стоял затхлый дух, под раковиной завелась плесень. Я поставил кофе, находя удовольствие в том, что имел дело со знакомыми вещами в очень знакомой обстановке. Я зажег газовую горелку в камине, положил в него длинное полено и придвинул стул поближе. Снаружи утреннее солнце сменилось низкими темными облаками, готовыми засыпать город снегом.

Засвистел чайник. Я открыл банку кофе «Блю маунтин» и высыпал солидную порцию во французскую кофеварку. По кухне поплыл густой аромат, в гостиной затрещало разгоревшееся полено. Я включил электрическое одеяло и постоял немного у окна спальни. Мусорщики выгружали содержимое баков в кузов большого грузовика, мистер Боутмен чистил окна бара Дальше по улице молочник хлопал себя по животу и смеялся, беседуя с почтальоном. Я задернул занавеси, и все исчезло. Я вернулся на кухню и налил себе кофе.

Солнце едва пробивалось сквозь плотные тучи, мужчина через пять домов от меня пытался разжечь костер из старого садового мусора и готовил свой маленький садик с голыми деревьями к суровым испытаниям зимы. Дым от костра поднимался прямо вверх — ветра не было совсем. В садах лежали приготовленные к сожжению кучи мусора, на одну из них водрузили сломанную куклу в цилиндре.