— Леонардо, ты еще полюбишь, — тихо ответил я, чувствуя жалость.

— Я все равно скоро уеду из Флоренции. Может быть, в Милан или в Венецию. Есть кое-какие задумки насчет нового оружия, — произнес он, точно говоря сам с собой.

Он ускорил шаг, и мне пришлось его догонять.

— Задумки об изобретениях… Напишу письмо, посмотрим, куда можно устроиться. Но не сейчас.

— Леонардо, мы всегда останемся друзьями, — ответил я.

Он шел, не сбавляя шага, и я помедлил у поворота на мою улицу. Он оглянулся через плечо, увидел, что я сейчас сверну, и остановился.

— А ты, Лука? Ты? Полюбишь снова? Если Маддалена не станет твоей? — спросил он с такой горечью в певучем голосе, какой я не слышал ни до, ни после этого разговора.

Я не ответил, потому что ответ был очевиден. Для меня существует лишь Маддалена. Отныне, если она не станет моей, женщины для меня перестанут существовать.

Леонардо кивнул:

— Я так и думал! Любовь бывает лишь однажды — и на всю жизнь!

Несколько недель спустя я столкнулся с Маддаленой в дверях аптеки неподалеку от церкви Санта Мария Новелла, фасад которой двадцать лет назад обновил Альберти. Средства на реконструкцию выделил Джованни Ручеллаи, двоюродный брат Ринальдо. Своей реконструкцией Альберти добился того, к чему стремились гуманисты, а возможно, и все мы остальные тоже. Он сумел слить прошлое с настоящим. Он сумел соединить традиционные для церквей витраж-розу, замысловатую инкрустацию по дереву и арочные ниши с классическим стилем в духе нашего времени. Он использовал острые арки для обрамления ниш, колонны, чтобы создать устремленность здания ввысь, и увенчал центральную арку цилиндрическим сводом. Он мастерски включил симметричные геометрические узоры и увенчал их треугольным фронтоном, напоминающим древнегреческие и древнеримские храмы, которые, как утверждал Фичино, несли поколениям истину. Меня интересовала не столько истина Фичино, сколько выдающаяся работа мастера, заключенная в этой церкви. И, оказываясь поблизости, я заходил в доминиканскую церковь полюбоваться чудесной фреской Мазаччо «Троица». Эта фреска восхищала меня пристальным вниманием к архитектуре и перспективе и спокойной треугольной композицией, увенчанной изображением Бога Отца, возвышавшегося над распятием, в середине которого располагалось изображение Христа. Я, конечно, затруднялся поверить в то, что Бог Отец выглядит именно так, как на этой фреске. Каким бы ни был Бог, я был склонен представлять его бестелесным смехом, а не белобородым старцем. Хотя, возможно, если бы художник изобразил его смеющимся, я бы в него поверил.

А в той самой аптекарской лавке в западной части города неподалеку от мощных городских стен можно было купить разнообразные склянки и мензурки, а я до сих пор восполнял утраченное во время учиненного мною разгрома. Я остановился на пороге и, бросив взгляд через плечо на церковь, стоящую по другую сторону площади, вошел в аптеку.

— Лука! — окликнул меня сзади грудной, манящий голос.

Я закрыл глаза и ничего не ответил, тогда она повторила мое имя, и я смог насладиться им на ее устах.

— Лука Бастардо!

— Маддалена, — выдохнул я и обернулся.

Она быстро шла мне навстречу через площадь, которая до сих пор серела прошлогодней травой. Сегодня на Маддалене было бледно-зеленое парчовое платье с желто-голубыми рукавами и алой вышивкой. Ее плотный шерстяной плащ светло-пурпурного цвета был оторочен белым мехом. Все на ней искрилось и переливалось многоцветными красками, как она сама, поэтому наряд был ей очень к лицу.

— Мне нужно поговорить с вами, — сказала она, остановившись на краю площади.

Я подошел к ней, не в силах усмирить биение сердца и судорожное дыхание. Я остановился чуть поодаль, потому что не смог бы контролировать себя, если бы приблизился к ней. Я готов был схватить ее в охапку и покрыть все лицо и шею поцелуями, осыпав ее мольбами и обещаниями.

— Я знаю о ваших чувствах ко мне, синьор.

— Правда?

— Да. Но это разговор не для посторонних ушей. И это меня тревожит. Я хотела учиться у вас алхимии. Мой муж не заметил, как вы на меня смотрите, и согласился. Он хороший человек, и я никогда не опозорю его. — Ее многоцветные глаза смотрели совершенно серьезно, и мне показалось, что сегодня я вижу в них отблески серо-зеленого, каким бывает Арно, когда выходит из берегов и смывает мосты. — Он заслуживает моей преданности, несмотря ни на что. Я перед ним в неоплатном долгу и бесконечно благодарна ему за то, что он женился на мне, невзирая на обстоятельства, которые оттолкнули бы всякого другого мужчину.

— Не всякого, — перебил я. — Меня бы это не оттолкнуло.

Она покраснела, но продолжила, не обращая внимания на мои слова:

— У меня не было семьи, не было приданого. Я могла предложить только себя. И все же каждый день Ринальдо дает мне почувствовать, как он рад, что женился на мне. Я благодарна ему и всегда буду благодарна. Я надеюсь родить ему много детей и принести ему гордость и счастье.

Разумеется, Маддалена, как ему не радоваться? Предложив себя, ты отдала ему все. И снова тянущая боль терзала мое сердце, но я отмахнулся от нее. Ведь она разговаривает со мной!

— А чего вы хотите от меня?

— Я хочу, чтобы вы стали моим учителем и в дальнейшем строго соблюдали приличия. Только попробуйте еще раз отослать мою служанку! Во мне есть неутолимая жажда к знаниям. Я поздно пришла к этому и думаю, что наука как раз для меня. Я хочу быть достойной уважения, как другие флорентийские женщины из благородных семей, получившие блестящее образование. Я хочу, чтобы вы научили меня всему, что знаете сами!

Она порывисто шагнула ко мне, чуть раскрыв губы, и я увидел розовый кончик ее языка. Интересно, какой у него вкус? На меня пахнуло ее нежным лимонно-сиреневым ароматом.

— Не образованием определяется достоинство человека. Оно дано нам от рождения, а от нас зависит, упрочим мы его или потеряем, — ответил я.

Собственно, именно это я понял за свою чертовски долгую жизнь и хотел передать этот дар Маддалене, как бы она его ни оценила.

— Мне нужно доказать это самой себе. Я пожал плечами:

— Я неудавшийся алхимик.

— Я всем сердцем уважаю Леонардо. Это удивительный и необыкновенный человек. Он говорит, что вы лучший алхимик, которого он знает, после Фичино, конечно. Но Фичино слишком занятой и слишком важный человек, чтобы быть моим учителем.

— А я совсем не важный, — мрачно улыбнулся я и уставился на зелено-белый фасад Санта Мария Новелла, чтобы хоть как-то отвлечься и не выдать неприкрытого голода в глазах.

— Я не то имела в виду! — воскликнула она. — Вы очень, очень важный человек, я уверена. Когда я говорю о вас или расспрашиваю у людей…

— Зачем вы расспрашиваете обо мне людей, Маддалена? Что вы хотите знать? Я могу сам вам все, что угодно, рассказать. Все, что хотите. Вам стоит только попросить.

— Прошу вас, синьор, позвольте мне объяснить! — Маддалена покачала головой и отчаянно покраснела. — Фичино возглавляет Платоновскую академию. Люди говорят, что вы держитесь обособленно и открываетесь только немногим друзьям. Вы не любите появляться на людях. Именно это я называю «важным».

— Я понял, что вы хотели сказать.

— А знать я хочу, можете ли вы меня научить. Как друг и только друг, всегда помня о том, что я замужем и верна мужу!

Нет, кричало мое тело и душа, и разум, и каждая клеточка.

— Да, — вслух ответил я.

Вновь переведя взгляд на нее, я поклялся, что всегда буду говорить ей только «да». Если я не могу подарить Маддалене любовь, то в моей власти было дать ей другое — уверенность в том, что я всегда исполню любое ее желание. Каким бы оно ни было.

Прекрасное лицо Маддалены озарилось счастьем, и она в порыве радости коснулась рукой моей груди. А потом заметила, что делает, и торопливо отдернула руку.

— Благодарю вас, синьор! Может быть, начнем завтра? Я приду после завтрака к вам домой. Мне что-нибудь принести с собой? Мой муж разрешил мне покупать все, что понадобится для моих занятий!