С этими словами один из кондотьеров оторвался от группы и бросился к толпе следом за ослом.
— Эй, что ты там сказал про мою сестру? — прокричал еще один кондотьер, очевидно, Карл. — Да я тебе сейчас сердце вырежу, если ты украл ее цветочек!
Он тоже выхватил меч и ринулся в толпу за кондотьером, который ловил осла. Ну и тут началась невообразимая буча. Кондотьеры, обнажив мечи, с криками и воплями стали гоняться друг за другом в толпе, которая окружала меня. Осел ревел и визжал, расшвыривая народ копытами и цапая зубами. Отряд Николо Сильвано в смятении отступил, не зная, как остановить схватку.
Доменико ругнулся и отступил со своим факелом.
— Отойдите, назад, назад, прочь! — крикнул он, размахивая факелом.
Ему пришлось затушить его, потому что орущие наемники были повсюду. Они перемешались с его людьми, а в темноте было почти невозможно угодить пылающим факелом в цель. Кондотьер, гнавшийся за ослом, подскочил ко мне и выхватил меч, будто бы отражая удары Карла. Двое начали драться прямо у меня под носом, выплясывая вокруг меня и размахивая мечами, так что моим чуть было не состоявшимся палачам пришлось отступить в сторону. Они осыпали друг друга отборной бранью, проклиная родню противника до пятого колена, поминая гениталии и жен, и прочее и прочее самыми срамными словами. Кондотьеры наскочили на факелоносцев, и факелы попадали на землю, брызнули пламенем и потухли. Тьма обволокла нас еще плотнее. Карл, рослый светловолосый мужчина, мне подмигнул. Не глядя, он разрубил связывавшие меня веревки. Его меч двигался так проворно, что никто ничего не заметил, как будто удара, освободившего меня, и не было вовсе. Тем временем он продолжал выкрикивать ругательства:
— Стефан, дряблый член, твоя мамаша еще пострашнее твоей сестрицы, чего ты так переполошился? Только не говори, что не пробовал ее! Пока я до нее добрался, она и так уже была подпорченная!
Не дожидаясь специального приглашения, я отскочил от столба, перепрыгнул через дрова, один из кондотьеров уже поджидал меня и вручил сверток с одеждой.
— Надевай! — коротко крикнул он и заслонил меня собой, чтобы факел Доменико не осветил мое лицо.
Кондотьеры горланили мою песню о пышногрудой неаполитанской красотке, а сами тем временем размахивали мечами, не подпуская ко мне людей Николо. Я развернул плащ, и он оказался цвета одежды иностранных наемников. Я быстро накинул его на себя и надел на голову капюшон, низко опустив его на лоб. Ко мне подбежал осел, а за ним кондотьер, набросившийся на меня с пьяными объятиями.
— Ах, Фридрих, я не хотел тебя обидеть, ты ж хороший малый! Кто ж, если не ты, прикрывал мне спину, когда мы дрались с этими блохастыми, вшивыми миланцами! — Он украдкой сунул мне короткий клинок и поднял голову, настойчиво впившись мне в глаза. — Не пускай его в ход! — прошептал он без всякого акцента. — Он нужен для виду!
Я было начал возражать, но он опять забормотал свои извинения, и вдруг все кондотьеры принялись обниматься и извиняться друг перед другом, и я понял, что надо делать. Я обнял кондотьера за плечи, уткнулся ему в грудь головой, так что не видно было моего лица, делая вид, что принимаю его извинения и сам извиняюсь перед ним. Другой рукой я схватил уздечку осла. Люди Николо между тем призывали друг друга поскорее зажечь погасшие факелы, а я, на заплетающихся ногах, изображая пьяного, стал выбираться из толпы, крепко прижимаясь лицом к мускулистому плечу пространно извиняющегося кондотьера. Один факел уже подняли с земли и зажгли от него факел Доменико. Из-под надвинутого капюшона я краем глаза увидел в нескольких шагах от себя Николо. Хотя мне и не надо было его видеть: я бы почувствовал его присутствие с закрытыми глазами — холодное, пустое присутствие зла. У меня тело покрылось гусиной кожей, пальцы зачесались от нестерпимого желания вонзить свой клинок в Николо, залить его кровью всю площадь, на которой меня только что хотели заживо сжечь. Кондотьер почувствовал, как я напрягся, и ущипнул за сломанное ребро рукой, которой обнимал меня за пояс, не переставая рассыпаться в слезных извинениях. Николо, наверное, тоже меня почувствовал, потому что оглянулся на нашу парочку — меня и слезливо объясняющегося со мной кондотьера. Он ничего не сказал, хотя подозрительно нахмурился, и мое сердце застучало так громко, что мне казалось, он услышал. Мы прошли мимо прямо у него перед носом, провожаемые его пристальным взглядом.
Несколько шагов, и мы присоединились к остальным. Все взялись за руки. Один из кондотьеров выхватил у меня веревку осла, а другой завопил:
— Эй, я знаю, где идет настоящее веселье! У них самые лакомые девицы в городе… По крайней мере, почти у всех хотя бы зубы на месте… А некоторые даже не похожи на бабку Карла, зато с ними весело!
— Пошли, ребята! Люблю повеселиться в компании! — отозвался другой кондотьер, и вся группа пустилась рысью, а осел зацокал следом.
И вот уже мы бежим прочь от Синьории к Арно. Спустя секунду мы услышали яростные крики с площади.
— Игра окончена, — сказал мне голубоглазый кондотьер. — Пошли со мной!
И он побежал в другую сторону, отделившись от остальных кондотьеров, которые направились к Понте Веккьо. Я помчался следом, и мы бежали на запад вдоль реки к Понте Каррайя. Мы добрались до моста, но вместо того, чтобы перейти его, кондотьер повел меня к воде, где нас ждали два человека с лодкой. Лодка покачивалась на колышущейся поверхности реки, тронутой лунным светом. Один из поджидавших нас был гораздо ниже другого.
— Козимо! — выдохнул я, когда мы с кондотьером поравнялись с ними. — Ты переврал мелодию!
Козимо опустил капюшон накидки.
— Верно, ты же делал ударение на «огромный», а не на «конек», — кивнул он и улыбнулся.
Я потрепал его по волосам.
— В лодке деньги и оружие, — сказал Джованни ди Бичи де Медичи. — Мой человек Альберто вывезет тебя из города и прикроет на случай, если ты наткнешься на городской патруль, который начнет спрашивать, что ты делаешь на улице в неурочный час. Я распоряжусь о том, чтобы ты мог брать деньги у любого из моих агентов и в любом отделении по всему свету.
— Я так благодарен вам за помощь, синьор, — ответил я. — И тебе тоже, Козимо. Это ты придумал план, как освободить меня?
— Отчасти, — радостно кивнул мальчик, а его отец с гордой улыбкой положил руку сыну на плечо. — Ты мой друг, я же сказал. Если бы мы тебе не помогли, плохо бы тебе пришлось этой ночью!
— Если бы мы вовремя не подоспели, он бы превратился в жаркое, — мрачно сказал Альберто. — Они привязали его к столбу и уже поджигали трут, когда мы пришли.
— Очень вовремя, — заметил я.
Альберто и Джованни кивнули.
— Ты вернул мне сына целым и невредимым, — сказал Джованни. — Я этого не забуду и всегда буду помогать тебе, если потребуется. Но сейчас, Лука Бастардо, пора тебе покинуть Флоренцию, и советую тебе…
— Знаю, — сказал я, — никогда не возвращаться. Итак, я сел с Альберто в лодку, и мы в полночь уплыли из города, который я так любил. И мои стремления, и мои желания почти угасли.
ГЛАВА 16
— Я хочу войти, но боюсь, — произнес мальчик мелодичным голосом.
Он стоял, согнувшись и оперевшись рукой на колено, и, когда запрокинул вверх свою златовласую головку, чтобы взглянуть на меня, я впервые увидел его дивное лицо. Он был потрясающе красив, и мной чуть не овладело судорожное воспоминание, точнее кошмарная мысль о том, что Сильвано был бы не прочь заполучить такого мальчика к себе в публичный дом. Я так и видел, как Бернардо Сильвано с острым, как нож, носом и торчащим подбородком восхищенно кладет испещренную венами руку на голову мальчика, радуясь, сколько денег принесет ему такое сокровище. Я помотал головой, прогоняя эти ненужные мысли, и снова сосредоточился на мальчике. Он был даже еще красивее меня. Вовсе не тщеславие, а простое наблюдение привело меня к выводу, что я не встречал лица прекраснее своего до того самого момента, когда увидел этого тонкого, изящного мальчика одиннадцати или двенадцати лет. Даже сейчас, спустя много лет, красота и гениальность, дарованные Леонардо, поражают меня и в то же время успокаивают в этой тесной камере, где я, увечный калека, жду своей казни. Но этого не произойдет еще несколько десятилетий, пока ужасная трагедия не отнимет у меня волю к жизни. А тогда, давно, я все еще был Лукой Бастардо, мальчишкой с улицы, в прошлом шлюхой из публичного дома, а ныне опытным врачом, вечным путешественником, неугомонным искателем богатства и неутомимым любителем красивых женщин, который в очередную эпидемию чумы позволил себе осторожное возвращение во Флоренцию, по зову покровителя, который защищал меня еще шестьдесят лет. Возвращаясь сюда, я рисковал жизнью, но не мог отказать человеку, который столько времени берег мои тайны и деньги.