Муравьевы обедали, за столом сидели также Вагранов и адъютант князь Енгалычев. Возле Екатерины Николаевны притулился Федя Алексеев и грыз очищенное яблоко. Муравьева яблоки любила, и они у них не переводились круглый год. Когда вошел Сеславин, генерал, обычно радушный и гостеприимный, на этот раз глянул мрачно:

— Ну, что там, подполковник? Могила готова?

— Никак нет, ваше превосходительство — землю размораживают.

Муравьев кивнул и жестом пригласил за стол, но Сеславин остался стоять.

— У тебя что-то еще?

— Так точно. — Сеславин подтянулся и твердо сказал: — Имберга нельзя расстреливать, ваше превосходительство. Он показал себя отличным офицером, а десант не смог отразить по не зависящим от него обстоятельствам.

Каким-таким обстоятельствам? — грозно спросил Муравьев.

— Во-первых, противник в двадцать раз превосходил команду поста, а во-вторых, у есаула цинга, он был прикован к постели, казаки уносили его на руках.

— Командовать можно и прикованному к постели. Он допустил поругание российского флага!

Генерал снова начал распаляться.

— Николя, — быстро сказала Екатерина Николаевна, — Je demande à vous arrêter[99].

— Нет! — закричал Муравьев и ударил ладонью по столу. — Такое не прощают! Так опозориться! И перед кем — перед англичанами!

— Ваше превосходительство, — вдруг сказал Вагранов, — Николай Николаевич! Вы ведь целый город приказали эвакуировать ради спасения людей, за что же Имберга расстреливать? Он тоже людей спас, а это куда как важно!

— Что касается флага, — добавил Сеславин, — то спуск его перед наступающим противником означал бы сдачу поста. Казаки этого не сделали, они пост не сдали. И то, что наш флаг остался целым, только простреленным, а английский сорван с фала, говорит о поражении англичан. Это они опозорились, уже в который раз.

— Что ж Имберг смолчал? — хмуро спросил Муравьев. — Я приказываю расстрелять, а он плачет, но молчит!

Сеславин пожал плечами.

— А может, у него гордость есть? — негромко сказала Екатерина Николаевна. — Ему не в чем оправдываться — вот и молчит.

Генерал быстро взглянул на нее и опустил голову. Его гнев уже угас, он явно чувствовал себя неловко. Встал, прошелся и остановился перед подполковником.

— Кто тебе рассказал про флаг? Ты же не мог этого видеть.

— Войсковой старшина Скобельцын побывал в Де-Кастри.

Муравьев кивнул:

— Скобельцыну верю.

— Он, кстати, сказал, что один из расстрелянных, казак Устюжанин, спас вас на первом сплаве.

— Ты мне не говорил, — удивленно взглянула на мужа Екатерина Николаевна.

— Как-нибудь расскажу… — смутился Муравьев. — Устюжанин… Устюжанин… нет, не помню такого. — Он покачал головой и вздохнул. — Их уже похоронили?

— Да.

— Надо бы крест поклонный поставить, с именами, — раздумчиво сказал генерал. — Семья есть? У Шлыка, я знаю, жена осталась в Петровском Заводе, надо будет помочь, а у этого… Устюжанина?

Говорят, никого нет.

Генерал снова походил, покивал, видимо, своим мыслям.

— Ваше решение по Имбергу? — напомнил Сеславин.

— А? Да! Расстрел, разумеется, отменить. Передайте, пожалуйста, есаулу мои извинения.

— Этого мало за пережитое унижение, — опять негромко сказала Екатерина Николаевна. — По сути, этот человек — герой.

— Потом, позже, я найду что-нибудь для его удовлетворения, — согласился генерал и обратился к Сеславину: — А Скобельцыну дайте полусотню казаков с полным вооружением — пусть снова займет Де-Кастри, но окопается в лесу. Хотя нет, полусотни будет мало. Надо не меньше сотни и пару пушек. Что-то мне подсказывает, что англо-французы снова туда наведаются.

В раскрытое окно влетел пароходный гудок. Муравьев выглянул:

— О-о, «Надежда» на подходе. Наверняка с Невельским. У меня к нему серьезный разговор наедине, господа.

И вот уже целый час в походном «кабинете» главнокомандующего бушевали страсти. Сеславин ушел отменять расстрел. Молодой Енгалычев тоже куда-то запропастился, а Екатерина Николаевна и Вагранов «любовались» закатом. Федю отправили отдыхать в каюту.

Так что там за спасение Николая Николаевича? — спросила вдруг Екатерина Николаевна. От чего его спасли? Кто этот Устюжанин?

— Николай Николаевич вам все сам расскажет, а фамилию эту я слышал в связи со смертью Элизы, неохотно сказал Иван Васильевич. Он до сих пор чувствовал себя виноватым в том, что убийцу так и не обнаружили. — Неподалеку от места убийства нашли картуз с этой фамилией, а хозяин картуза жил в одном из постоялых дворов Иркутска. Жил и внезапно исчез. И я, похоже, видел его возле Элизы в момент убийства, но в его руках не было ружья.

— А если он исчез, испугавшись, что его посчитают убийцей? — задумчиво, как бы сама себя, спросила Екатерина Николаевна. — А он совсем ни при чем…

Вполне возможно.

— За что же все-таки ее убили?

— Я много думал над этим. — Вагранов внимательно посмотрел на Екатерину Николаевну — на лице ее была печаль, не более того, — и вдруг решился: — Скажите, Екатерина Николаевна, вы писали Элизе из заграницы, что не хотите ее видеть?

Муравьева вскинула брови:

— Она вам показала письмо?

— Нет, я догадался.

— Она меня предала, и я предложила ей уехать как можно скорее.

— Больше ничего?

— А разве этого мало?

— Да-да… конечно… Вы правы. Простите меня!

Он сказал так горячо, что теперь она внимательно посмотрела в его глаза:

— Пожалуйста. Ничего особенного, вы же были с ней близки и, естественно, хотите все знать. — Она помолчала и перевела разговор: — А как у вас с Настей? Она очень мила!

— Спасибо! Лучше некуда! — Получилось, что он сразу ответил на вопрос и согласился с оценкой жены. Смущенно улыбнулся: — Мы как будто давно были вместе, даже не пришлось привыкать друг к другу.

— Это замечательно! — с искренней радостью сказала Екатерина Николаевна. — У нас было точно так же… — Она оборвала фразу и прислушалась: — Что-то тихо стало. Странно…

С треском распахнулась дверь «резиденции». Выскочил Невельской, за ним — Муравьев. Оба красные, взъерошенные. Невельской, даже не кивнув Екатерине Николаевне, бегом направился к сходням.

— По праву главнокомандующего я отдам вас под суд, контр-адмирал! — крикнул вслед генерал и замолк, словно удивившись собственным словам. И добавил без всякой надежды: — Геннадий Иванович, вернитесь!

Невельской сбежал на причал и широкими шагами направился к домикам поста.

Муравьев оглянулся на жену и Вагранова:

— Каков недотрога! Слова ему укорного не скажи — тут же все перья дыбором!

Екатерина Николаевна открыла было рот, но муж не дал ей и слова сказать — поднял обе руки, отмахиваясь или защищаясь:

— Вот только этого не надо: «Николя, ты не прав, нужно быть деликатнее…» Я и так деликатный сверх меры: его действительно следовало отдать под суд: шпион у него, видите ли, не только под боком сидел, но еще и сбежал из-под замка. Дознаватель из Петербурга приехал, а допрашивать некого! Это ли не бардак?! А ведь придется и тут прикрывать нашего героя! Не-ет, мавр сделал свое дело, получил награды и потихонечку-полегонечку — в сторону. Со всем почетом и уважением. Я сам — увижу, что никуда не годен, уйду немедленно.

Муравьев говорил, горячась, а Вагранов думал: «Эх, Николай Николаич, знали бы вы, что шпионка целых три года была у нас под боком, ела-пила за одним с нами столом, не говоря уж про постель, слыла своим человеком, наверняка что-то важное сообщала своим хозяевам в Париж и уехала бы с миром во Францию, если бы не тот выстрел…

Нет, такое лучше не знать. Никому!»

На следующее утро генерал-губернатор Восточной Сибири издал приказ о закрытии Амурской экспедиции и новых назначениях: контр-адмирала Невельского — начальником штаба при главнокомандующем всеми войсками, полковника Корсакова — командующим сухопутными силами, контр-адмирала Завойко — морскими, с подчинением ему как военному губернатору Камчатки территории Нижнего Амура; административным центром губернаторства определен Николаевский пост. Приказ сосредоточивал внимание начальствующего состава на двух главных задачах — организация обороны на случай нового нападения неприятеля и подготовка зимних квартир для войск. Для успешной обороны необходимо было соорудить береговые батареи на мысах Мео, Чныррах и Куегда; четвертую батарею, Константиновскую, следовало оборудовать на островке посреди устья Амура зимой, так как в лед удобнее бить сваи и по льду проще доставить на место тяжелые орудия. Самим войскам главнокомандующий определял действия так: «Войска, на устье Амура сосредоточенные… нигде от неприятеля не отступают, в плен не сдаются, а побеждают на своих местах или умирают, памятуя слова Великого князя нашего Святослава: «ту ляжем костьми; мертвии бо срама не имут». Герои Петропавловского порта покажут нам пример самоотвержения, Русской силы и безусловного повиновения…».