Однако сразу после коронации Александра II произошло событие, которое едва не погубило все замыслы и предположения. Не случайно князь Барятинский, узнав о своем производстве в генералы от инфантерии, напомнил императору о старшинстве Муравьева и князя Суворова. Генерал-лейтенанты не стерпели того, что их обошли чином, и, будучи оба генерал-губернаторами, подали в отставку. Князь Александр Аркадьевич, встретив Николая Николаевича в приемной императора, после приветствия сказал в своей обычной язвительной манере:

— Мы с вами стали жертвами нежной дружбы, Муравьев. Как поется у Бетховена: «За друга готов я пить воду, да жаль, что с воды меня рвет». Не знаю, как вы, а я чувствую себя оборванцем.

Суворова в высшем свете хорошо знали как человека, острого и злого на язык, поэтому, наверное, на его дерзость на обратили внимания, тем более что в отставку он не вышел.

А Николай Николаевич усмотрел в действии царя лишение доверия, которым очень дорожил. Он всегда считал и не раз писал в письмах родным братьям и Корсакову, что без доверия государя не видит смысла в своем генерал-губернаторстве.

— Дело не в чинах и орденах, как таковых, — говорил он в кругу близких людей, — но именно они свидетельствуют окружающим о том, что государь одобряет исполнение мною долга перед ним и Отечеством.

Свое заявление об отставке Николай Николаевич направил государю, но оно попало в руки великого князя, и тот уговорил генерала отказаться от пагубного для его положения намерения. Константин Николаевич был довольно наблюдательным человеком и, несмотря на свою молодость, успел изучить тонкости натуры Муравьева. А потому основным доводом убеждения избрал не тщеславие или честолюбие, не заботу о личном благополучии, а любовь генерала к Престолу и Отечеству. Должно быть, от отца своего, Николая Павловича, воспринял он как духовную опору стихотворение Гавриила Державина «Вельможа», а может быть, знал достоверно, что Муравьев весьма его чтит, но, исчерпав обычные аргументы, напомнил генералу бессмертные строки:

Читая их, великий князь вдруг увидел, как повлажнели глаза генерала.

— Я остаюсь, сказал Муравьев. — Но у меня имеется просьба, ваше императорское высочество. Так или иначе, срок моего пребывания на посту генерал-губернатора окончится, и я не хочу, чтобы главное дело моей жизни попало в равнодушные руки.

— У вас есть кто-то на примете? — поднял брови генерал-адмирал.

— Да. Уже несколько лет я постепенно ввожу в круг моих занятий полковника Корсакова, начальника Забайкальской области…

— Знаю, знаю, перебил Константин Николаевич. — Это он в 54-м привозил донесение о первом сплаве. Толковый офицер!

— Очень толковый и — полный мой единомышленник. Он в курсе всех дел и, если что со мной случится, всегда готов принять на себя обязанности. А главное, для него «польза, слава, честь» — не пустые слова.

— А что же Венцель, который в ваше отсутствие всегда исправляет дела генерал-губернатора.

— Карл Карлович — отличный заместитель! Исключительно надежен! Но он всего лишь исполнитель, а Корсаков…

— Я вас понял, Николай Николаевич, — снова перебил великий князь. — Извините мою неучтивость, но я спешу к государю. А с Корсаковым продолжайте идти прежним курсом. И знаете что? Он, если не ошибаюсь, второй год наказный атаман Забайкальского войска — пора бы и на генерала представлять.

— Я представил и буду счастлив, если государь утвердит представление.

— Я замолвлю за него.

Китайцы не пропустили посольство Путятина сухим путем. Адмиралу пришлось сплавляться по Амуру, а в Николаевске (так стал называться центр новой, Приморской области) он со всем своим сопровождением пересел на военный пароходо-корвет «Америка», закупленный в США вместе с двумя железными речными пароходами капитаном первого ранга, а теперь уже контр-адмиралом Казакевичем, и отправился в Китай морским путем.

Посол потребовал, чтобы кораблем его командовал кто-то из лучших морских офицеров, и выбор Муравьева пал на капитан-лейтенанта Чихачева.

Николай Матвеевич, герой Амурской экспедиции, любимец Невельского, успел после нее послужить командиром корвета «Оливуца» и начальником штаба Сибирской флотилии, а также принять участие в третьем сплаве. Генерал-губернатору он был хорошо знаком, и Николай Николаевич с легким сердцем доверил ему это специальное плавание.

Муравьев вообще оказывал Путятину подчеркнутое уважение и содействие. Потому как совсем не хотел, чтобы кто-то подумал, будто он из ревности препятствует послу в его миссии. Специальным письмом к Корсакову генерал приказал, чтобы начальники с ординарцами являлись представиться адмиралу, а сам с большим пиететом проводил его по Амуру до Айгуна.

Генерал был более чем уверен, что с посольством ничего положительного не выйдет, и всю весну писал Корсакову в Читу, чтобы тот готовил войска на случай военного давления на цинское правительство, которое чувствовало себя весьма неустойчиво. Он даже не исключал падения правящей династии и отделения от Китая Монголии и Маньчжурии с превращением их в самостоятельные княжества под покровительством России. Вторжение в Китай Муравьев предполагал вести тремя отрядами — один направить через Кяхту на Ургу, второй десантировать с Усть-Зейского поста в Айгун и далее двигать его по хорошей дороге в глубину Маньчжурии, третий, конный, перебросить через Аргунь из Цурухайтуя на Кайлар и Чигиляр. Он всегда помнил слова покойного императора, один на один вполголоса сказанные ему в 1853 году: «Китайцы должны исполнять справедливые наши требования, а если не захотят, то у тебя теперь есть войско, и мы можем их заставить». Однако вслед за тем вслух было заявлено о том, чтобы на Амуре военным порохом не пахло, поэтому генерал надеялся, что Пекин все-таки преодолеет свое упрямство и согласится на предложения России. Надежда подкреплялась тем, что китайцы, хотя и не давали письменного ответа, но и не препятствовали ни словом, ни делом тому, что русские плавали по Амуру вверх и вниз, перевозили войска и переселенцев и, как говорится, явочным порядком занимали левый берег. До Муравьева доходили сведения, что китайские чиновники очень боятся его гнева, полагая, что этот русский генерал способен на любые действия, и он исподволь начал пользоваться сложившейся ситуацией.

Сформировав от Усть-Стрелки до Хинганских Ворот первое отделение Амурской линии, он дал следующие указания временному ее начальнику Хилковскому: во-первых, сохранять с властями Айгуна дружеские отношения, наносить им визиты и принимать их с соответствующими почестями; во-вторых, ни в коем случае не обижать простое население, при этом объявить жителям левого берега, что с новой навигацией они станут подданными России, поэтому, кто не желает, должен заблаговременно переселиться на китайскую сторону. Но вместе с тем следует внимательно наблюдать, не ведутся ли на правом берегу военные приготовления, и при малейшем проявлении недружелюбия или появлении войск высадить десант, всех разоружить и расположиться в городе с войсками и артиллерией, объяснив китайцам, что действия эти совершаются по воле русского царя, а если они чем-то недовольны — пусть жалуются генерал-губернатору Муравьеву в Иркутск или Правительствующему Сенату в Санкт-Петербург. Начальник линии просто выполняет приказ.

Особо генерал подчеркнул, чтобы уходящие на правый берег жители за свои дома не беспокоились: все будет в целости и сохранности. В них поселятся казачьи семьи, а следующей весной за эти дома бывшим хозяевам будут уплачены хорошие деньги.