Иногда встречно или в стороне промелькивали слуги, узнаваемые по ливреям, офицеры, женщины в простых чистых платьях, видимо, служанки. В небольшой комнате с голубыми стенами люди, главным образом офицеры, попросту толпились; несколько человек сидели за столами и что-то писали в толстые журналы. При виде Корсакова все встрепенулись и повернулись к нему, но что выражали их лица, подполковник схватить не успел. Дворецкий мчал его дальше — через зал, стены которого были увешаны картинами с изображениями морских сражений, затем был еще один — с огромными портретами Петра Великого и трех императриц — Анны Иоанновны, Елизаветы Петровны и Екатерины Великой; в этом зале на возвышении стоял трон, обитый красным бархатом с вышитым золотом на спинке двуглавым орлом, — но и он был не последним. Дворецкий протащил Корсакова через белую простоватую комнату с большим обеденным столом, видимо, столовую, и ввел его в небольшой кабинет, стены которого были украшены китайскими пейзажами и иероглифами.

В комнате сидели в креслах у овального стола два человека в военных мундирах, в усах и бакенбардах. Темный шатен был постарше, рыжеватый блондин — моложе. Сидели, курили сигариллы и, видимо, беседовали. Приход дворецкого с посетителем прервал их разговор. У обоих лица стали недовольными.

— Ваше императорское высочество, — обратился дворецкий к шатену, и Корсаков понял, что это — наследник, а второй — наверняка генерал-адмирал. Он поспешно козырнул. — Курьер от генерала Муравьева. Извините, что в таком виде, но вы приказали…

Цесаревич, только услышав, что явился курьер, вскочил, уже не слушая дворецкого, и схватил Корсакова за плечи:

— Что? Как? Какие новости?! — И подтолкнул к свободному креслу. — Садитесь, подполковник, и поскорее давайте письма.

Корсаков торопливо, путаясь от волнения в застежках портфеля, вынул и подал братьям два пакета и остался стоять, не решаясь воспользоваться приглашением цесаревича.

Оба читали с жадным любопытством, которое ясно отражалось на их лицах, и постепенно радость от хороших известий засветилась в одинаковых голубовато-серых глазах.

— «Мы стали твердою ногою на Амуре; я надеюсь, что никто у нас его больше не отнимет», — вслух прочитал Александр Николаевич фразу в конце письма, остро глянул на смирно стоящего подполковника и сказал: — Да уж, надеюсь. — И добавил; — Что ж вы стоите, подполковник? Садитесь!

— Благодарствуйте, — пробормотал Корсаков и осторожно опустился в кресло.

— Ты обратил внимание, Саша? Он пишет: «вся честь этого дела принадлежит Невельскому, Казакевичу, Корсакову»! — воскликнул Константин Николаевич. — А себя опять забыл!

— Да он всегда так пишет, — махнул рукой цесаревич. — Ему, ему вся честь! — И глубоко вздохнул. — Ну, вот, слава богу, есть хотя бы единственное светлое известие государю после Альмы. Да, кстати, где пакет для его величества?

Корсаков вынул из портфеля еще один запечатанный конверт и, встав, с поклоном, подал его цесаревичу. Тот принял, осмотрел.

— Завтра же утром представлю вас государю. Его величество за такую новость щедро всех вознаградит. А теперь, подполковник, расскажите нам о плавании своими, неказенными, словами.

— Пусть он останется с нами обедать и за обедом всем расскажет, — предложил великий князь.

— Да-да, конечно, — согласился цесаревич. — Вы не против, подполковник? Кстати, как вас звать-величать?

— Корсаков, ваше императорское высочество!

— Ах, вы и есть Корсаков! Рад пожать вашу руку. А имя-отчество?

— Михаил… Семенович…

Он хотел сказать о своем внешнем виде, но Александр Николаевич его опередил. Цепким взглядом осмотрел офицера с головы до ног:

— О, я сразу не обратил внимания — вы же с дороги! — Корсаков виновато развел руками. — Ну, да это ничего, сейчас вас приведут в порядок. — Он позвонил в бронзовый колокольчик и сказал возникшему в дверях слуге в ливрее: — Проводи господина офицера к дворецкому: помыть, побрить, одеть в свежий мундир. Подполковник Корсаков приглашен к обеду.

На другой день рано утром в гостиницу явился обвешанный аксельбантами полковник и повез Михаила Семеновича в Царское Село.

В Александровском дворце царь принял его в Малиновой гостиной. Присутствовали также Долгоруков и незнакомый Корсакову пышноусый генерал.

— Подполковник Корсаков по вашему повелению явился, ваше императорское величество, — звякнул шпорами Михаил Семенович, преданно глядя в лицо русского самодержца и с тревогой замечая тяжелые темные мешки под глазами, серые щеки и обильную седину на висках и в усах. «Да, — подумалось ему, — нелегко живется императору. Оказывается, власть — не очень-то веселая штука».

— Здравствуй, Корсаков, — устало улыбнулся царь. Обнял и поцеловал онемевшего от радости офицера. — Прочитал я рапорт Муравьева, весьма доволен. Благодарю. Будешь писать генералу — можешь сообщить: все будут награждены — по представлениям. Нижние чины — все! — получат по три рубля серебром. — Николай Павлович оглянулся на Долгорукова, кивнул ему на Корсакова: — А на него, князь Василий, подготовь сегодня же указ, я подпишу. Ты доволен, полковник?

Корсаков снова звякнул шпорами, щелкнул каблуками:

— Простите, ваше величество, но я — подполковник.

— С этого момента ты — полковник.

— Служу царю и Отечеству!

— Служи, служи… — Император прошелся, заложив руки за спину, к окну, посмотрел на осенний парк, вернулся к неподвижному Корсакову. — Да, вот так… Хотел бы я послушать твой рассказ, да недосуг — война! Про Альму небось слышал уже? — Корсаков кивнул. — Значит, понимаешь. Но вы с Муравьевым — молодцы! — Император взял полковника за плечи, притянул, коснулся усами его щеки — поцеловал. — Ступай, братец, служи. Бери пример со своего генерал-губернатора, он того стоит. Такие люди встречаются нечасто. К великому нашему сожалению!

«Господи, что мне какие-то награды, — думал Корсаков, возвращаясь в гостиницу, — если сам император меня дважды поцеловал!»

Николай Николаевич не поверил своим глазам: на причале стояла с поднятой рукой — а в руке развевался белый кисейный шарфик — его Катрин… Катюша… Катенька!.. Как?! Откуда?! Почему здесь и в такое время?! Мысли заметались испуганно-радостно, пальцы вцепились в поручни плашкоута, который, раздвигая носом ледяную шугу, плывшую по Лене, подходил к пристани Киренска.

«Господи, как он по ней соскучился! Как ему не хватало ее все эти бесконечные четыре месяца! Сколько писем он ей написал, делясь своими сомнениями, радостями и надеждами! Писем, которые лежали вместе с деловыми бумагами в его рабочем портфеле, потому что отправлять их было не с кем и не было никакой возможности получить ответ. Вот оно, отсутствие достаточно быстрой регулярной почтовой связи», — мелькнула, казалось бы, неуместная мысль, которую тут же догнала другая: «Надо как можно быстрее наладить почту по Амуру».

Плашкоут стукнулся бортом о доски причала. Не дожидаясь, пока его возьмут на швартовы, Муравьев, как мальчишка, перемахнул через поручни, поскользнулся на обросших инеем досках, но устоял и устремился навстречу бежавшей к нему жене.

Словно юные влюбленные, они обхватили друг друга — не только руками, а, казалось, всем телом, и замерли в счастливом оцепенении, испытывая невероятное наслаждение от столь тесной близости, от восторженного обладания друг другом, ничуть не менее сладкого, чем интимное обладание. Да оно, по сути, и было интимным, хотя вокруг сновало множество людей, но что им эти люди — они видели только друг друга, что им окружающий мир, если все, что нужно, заключено в их сияющих любовью глазах.

Они даже забыли поцеловаться — так и пошли, бок о бок, бережно, словно боясь потерять, поддерживая друг друга.

Катрин привела мужа в заезжую избу, где они останавливались во время своего первого путешествия в Камчатку. Там у нее была комнатка, еще две занимали другие проезжающие, но по случаю прибытия генерал-губернатора их быстренько куда-то переселили, и вся изба вмиг стала гостиничными апартаментами — с гостиной, спальней и кабинетом. В гостиной их ждал накрытый стол, но они не обратили на него внимания, а прошли сразу в спальню и плотно закрыли дверь.