Девушку звали Энн Брэдстей. Она попала в «Питтсфилд» за поджог. Они с бойфрендом, прежде чем их поймали, успели поджечь шесть хранилищ картофеля, расположенных между Прескью-Айл и Марс-Хилл. Подожгли, по их словам, потому что не могли придумать себе другого занятия. И им нравилось наблюдать, как горят хранилища. Энн сказала, что Кертис приходил к ней и говорил: «Пойдем поглядим, как готовится картофель фри», – и они шли. Судья (он потерял в Корее сына, которому тогда было столько же лет, сколько и Кертису Пебблу) не оценил такой скуки, не проявил ни малейшего сочувствия. И приговорил бойфренда Энн к шести годам в «Шоушенке», тюрьме штата Мэн.

Энн получила год в – как говорили девушки – «Питтс-филдской фабрике „Котекс“».[54] Если на то пошло, она ничего не имела против. Отчим изнасиловал ее, когда ей было тринадцать, старший брат бил, когда напивался, что случалось часто. В сравнении с такой семейной жизнью «Питтсфилд» казался увеселительной поездкой.

Энн не была побитой жизнью девушкой с золотым сердцем – просто побитой. Озлобленностью не отличалась, а вот от своего не отказывалась, блестящее высматривала, как ворона. Той, Брайан Уик и еще двое парней из «Саут-Портленда» объединили свои ресурсы и предложили Энн четыре доллара за соблазнение Блейза. Безо всякого мотива, кроме любопытства. Никто ничего не сказал ни Джону Челцману (боялись, что он передаст Блейзу), ни Дугу Блуноуту, но все остальные знали.

Каждый вечер кто-нибудь из юношей, которые жили в домах-на-стремнине, шел в большой дом с двумя ведрами для воды: из одного пили, из другого умывались. В этот вечер идти предстояло Тою, но он сослался на боль в животе и предложил Блейзу четвертак, если тот принесет воды.

– Не надо, все нормально, я и так принесу, – ответил Блейз и взял ведра.

Той подмигнул сэкономленному четвертаку и пошел к своему другу Брайану.

Ночь выдалась темной и благоухающей. Оранжевая луна только что поднялась. Блейз шел мерным шагом, ни о чем не думая. Ведра, которые он нес в одной руке, стукались друг о друга. Когда ладонь легла на его плечо, он едва не подпрыгнул.

– Могу я пойти с тобой? – спросила Энн и подняла свои ведра.

– Конечно, – ответил Блейз. А потом его язык прилип к нёбу, и он начал краснеть.

Бок о бок они пошли к колодцу. Энн тихонько посвистывала сквозь почерневшие зубы.

Когда пришли, Блейз сдвинул крышку. Глубина колодца не превышала двадцати футов, но галька, сброшенная в эту каменную, уходящую вниз трубу, падала в воду с загадочным, глухим всплеском. Вокруг забетонированной площадки в изобилии росли тимофеевка и розы. Полдюжины дубов, как часовые, стояли полукругом. Луна светила сквозь крону одного из них, подсвечивая листву.

– Могу я набрать тебе воды? – спросил Блейз. Его уши горели.

– Да? Это будет чудесно.

– Конечно, – ответил он, не задумываясь над ее словами. – Конечно, будет.

Он подумал о Марджи Турлау, хотя девушка ничем ее не напоминала.

На колодце лежала веревка, привязанная к вделанному в бетон железному кольцу. Блейз привязал свободный конец к одному из ведер. Бросил в колодец. Раздался всплеск. Они подождали, пока ведро наполнится.

Энн Брэдстей соблазнять не умела. Поэтому просто положила руку на промежность Блейза и ухватилась за член.

– Эй! – в удивлении воскликнул он.

– Ты мне нравишься, – сказала она. – Почему бы тебе не трахнуть меня? Хочешь?

Блейз смотрел на нее, остолбенев от изумления… хотя одна часть его тела, в ее руке, ясно давала понять, каким будет ответ. Девушка подняла подол длинного платья, обнажив бедра. Худенькие, конечно, но лунный свет льстил ее лицу. Как и тени.

Блейз неуклюже поцеловал ее, облапив руками.

– Слушай, а у тебя тут целая дубина, да? – спросила она, жадно хватая ртом воздух (и еще сильнее сжимая член), – Только осторожнее, хорошо?

– Конечно, – ответил Блейз и поднял ее на руки. Унес с бетона, уложил на тимофеевку. Расстегнул ремень. – Но я ничего об этом не знаю.

Энн улыбнулась, не без горечи.

– Это легко, – ответила она. Задрала платье выше бедер. Трусиков на ней не было. В лунном свете он увидел треугольник темных волос и подумал, что умрет, если будет слишком долго на него смотреть.

Она деловито указала:

– Сунь свою штуковину сюда.

Блейз стянул штаны и взгромоздился на нее. С расстояния двадцати футов, спрятавшись в высоких кустах, Брайан Уик посмотрел на Той-Джема широко раскрытыми глазами.

– Ну и агрегат у него там, – прошептал он.

Той постучал себя по виску и также шепотом ответил:

– Похоже, Бог, когда взял здесь, прибавил там. А теперь заткнись.

Они повернулись, чтобы наблюдать за происходящим у колодца.

На следующий день Той упомянул, что, судя по разговорам, Блейз сходил вчера к колодцу не только за водой. Блейз враз стал пунцовым и оскалил зубы перед тем, как выйти из домика. Больше затрагивать эту тему Той не решался.

Блейз стал кавалером Энн. Ходил за ней хвостом, дал ей второе одеяло, чтобы она не замерзла ночью. Энн все это нравилось. По-своему она влюбилась в Блейза. До конца уборочного сезона за водой ходили только она и он, и никто не сказал ни слова. Да и кто бы посмел?

Вечером предпоследнего дня (назавтра они возвращались в «Хеттон») Гарри Блуноут спросил Блейза, не сможет ли тот задержаться после ужина на пару минут. Блейз ответил: «Конечно», – но ему стало как-то не по себе. Поначалу он подумал, что Блуноут рассердился, узнав о том, чем они с Энн занимались у колодца. Его это огорчило, потому что мистер Блуноут ему нравился.

Когда все ушли, Блуноут раскурил сигару, дважды прошелся вдоль стола, с которого уже убрали грязную посуду. Откашлялся. Взъерошил и без того растрепанные волосы. Потом чуть ли не рявкнул:

– Послушай, ты хотел бы остаться?

У Блейза отвисла челюсть. Он не мог осознать разницу между тем, что, по его мнению, собирался сказать мистер Блуноут, и сказанным в действительности.

– Ну? Хотел бы?

– Да, – выдохнул Блейз. – Да, конечно. Я… конечно.

– Хорошо. – На лице Блуноута отразилось облегчение. – Потому что «Хеттон-хауз» – не место для такого, как ты. Ты – хороший мальчик, но тебя нужно вести за руку. Ты очень стараешься, но… – Он указал на голову Блейза. – Как это произошло?

Рука Блейза незамедлительно поднялась к вмятине на лбу. Он покраснел.

– Ужасная, правда? Если смотреть на нее. Жуткая.

– Конечно, зрелище не очень, но я видел и похуже. – Блуноут плюхнулся в кресло. – Как это произошло?

– Мой отец сбросил меня с лестницы. У него было похмелье или что-то такое. Я этого не помню. И потом… – Он пожал плечами. – Вот и все.

– Вот и все, значит? Что ж, полагаю, так и есть. – Блуноут встал, подошел к кулеру в углу, налил воды в бумажный стаканчик. – Я сегодня ходил к врачу… откладывал все, но пошел, из-за этих трепыханий в груди… и он сказал мне, что все у меня в порядке. Меня это обрадовало. – Он выпил воду, смял стаканчик, бросил в мусорную корзину. – Человек стареет, и никуда тут не денешься. Ты об этом еще не знаешь, но у тебя все впереди. Человек стареет, и прожитая жизнь начинает казаться ему сном, который он увидел, прикорнув после обеда. Ты понимаешь?

– Конечно. – Блейз не услышал ни слова. Жить здесь, у мистера Блуноута! Он только начал осознавать, что все это значило.

– Я просто хотел убедиться, что поступлю правильно, если поеду и заберу тебя. – Блуноут указал на портрет женщины на стене. – Она любила мальчиков. Родила мне троих, умерла при последних родах. Дуги – мой средний сын. Старший в штате Вашингтон, строит самолеты для «Боинга». Младший несколько лет назад погиб в автоаварии. Это печально, но мне нравится думать, что он сейчас со своей мамочкой. Возможно, это глупая идея, но мы ищем утешения где только можно. Верно, Блейз?

– Да, сэр, – ответил Блейз. Он думал об Энн у колодца. Об Энн в лунном свете. Потом увидел слезы в глазах Блуноута. Они его потрясли и немного испугали.