Его отец протестовал против решения органов опеки как в полиции, так и, куда более активно, в нескольких барах. Грозил обратиться в суд, чтобы вернуть сына, но так и не обратился. Заявлял, что любит Клая, и, возможно, действительно любил, да только любовь эта оборачивалась синяками и ожогами. Так что в приюте мальчику было лучше.

Но не намного лучше. Приют «Хеттон-хауз» в южном Фрипорте особых удобств не предоставлял, и детство у Клая было жутким, пусть ситуация несколько выправилась после того, как зажило его тело. Тогда по крайней мере он смог ясно дать понять самым отъявленным задирам, что на игровой площадке им лучше обходить стороной и его, и тех детей помладше, которые обращались к нему за защитой. Задиры называли его Болваном, Троллем, Конгом, но он ничего не имел против этих прозвищ и оставлял задир в покое, если они не трогали его. Они и не трогали, после того, как он накостылял тем, кто пытался тронуть. Злым Клай не был, но, если его провоцировали, становился опасным.

Дети, которые не боялись Клая, называли его Блейзом, и со временем он так свыкся с этим прозвищем, что оно заменило ему имя.

Однажды он получил письмо от отца. «Дорогой сын, – говорилось в письме, – как ты поживаешь? У меня все отлично. Работаю в эти дни в Линкольне, катаю бревна. Все было бы хорошо, если бы эти б***и платили за сверхурочные. ХА! Я собираюсь купить небольшой ломик и пошлю за тобой, как только это сделаю. Что ж, напиши мне короткое письмо и расскажи своему старому папе, как у тебя дела. Можешь прислать фотографию». Завершала письмо подпись: «С любовью, Клайтон Блейсделл».

У Блейза не было фотографии, чтобы отослать отцу, но он мог бы ему написать (учительница музыки, которая приходила по вторникам помогла бы, в этом он не сомневался), да только на грязном измятом конверте не было обратного адреса. Лишь адрес получателя: «Клайтону Блейсделлу-младшему „Сиротский приют“ во ФРИТАУНЕ, МЭН».

Никаких других весточек Блейз от отца не получал.

За время пребывания в «Хеттон-хаузе» его отправляли в несколько семей, всякий раз осенью. Новые «родители» держали Блейза достаточно долго, он помогал им собирать урожай и сметать снег с крыш и дорожек. Но, едва приходила весна, они решали, что он им не подходит, и отсылали обратно в приют. Иногда в новой семье было совсем и неплохо. Но иногда (как у Боуи с их жуткой собачьей фермой) – действительно ужасно.

После расставания с «XX», Блейзу пришлось самостоятельно искать себе хлеб и кров в Новой Англии. Иногда он был счастлив, пусть и не хотел такого счастья, да и было это не то счастье, какое он видел у других людей. Наконец он осел в Бостоне (более или менее, корней не пускал нигде), потому что в сельской местности чувствовал себя очень уж одиноким. Там ему случалось ночевать в сарае, просыпаться глубокой ночью, выходить под открытое небо и смотреть на звезды. Их было так много, и он знал, что они были до него и будут после. Мысли эти вызывали у него и ужас, и восторг. Иногда, если он ловил попутку, и происходило это в ноябре, ветер обдувал его, трепал штанины, а он грустил о чем-то утерянном, вроде того письма, что пришло без обратного адреса. Иногда по весне он смотрел в небо и видел птицу. Бывало, этого хватало для счастья, но чаще он замечал, как что-то внутри него становится маленьким и может вот-вот разбиться.

«Нехорошие это ощущения, – думал он, – и раз уж они возникают, не следует мне смотреть на птиц». Но иной раз все равно поднимал глаза к небу.

Бостон пришелся ему по душе, но временами Блейз испытывал страх. В городе жили множество людей, миллион, может, больше, и никому не было никакого дела до Клая Блейсделла. Если они и обращали на пего внимание, то лишь из-за за внушительных габаритов да вмятины во лбу. Иногда он находил какое-то развлечение, иногда пугался. Он как раз пытался немного поразвлечься в Бостоне, когда встретил Джорджа Рэкли. А после того, как он встретил Джорджа, жизнь стала лучше.

Маленький семейный магазин назывался «Тим-и-Джанетс куик-пик». Дальние от входа полки были забиты бутылками вина и шестибаночными упаковками пива. Огромный холодильный шкаф тянулся вдоль задней стены. На стеллажах двух из четырех проходов лежали расфасованные продукты. За кассовым аппаратом стояла бутыль размером с маленького ребенка, наполненная маринованными яйцами. В «Тим-и-Джанетс» продавали и предметы первой необходимости: сигареты, гигиенические прокладки, хот-доги, сборники кроссвордов.

Вечерами в магазине работал прыщавый парень, который днем учился в Портлендском отделении университета Мэна. Звали его Гарри Нейсон, и он писал диплом по скотоводству. Когда без десяти час в магазин вошел здоровенный мужчина с вмятиной на лбу, Нейсон читал книгу, которую взял с полки, заставленной женскими романами. Называлась книга «Большой и крепкий». Вечерний наплыв покупателей сошел на нет. Нейсон решил, что как только здоровяк купит бутылку вина или упаковку пива, он закроет магазин и пойдет домой. Может, возьмет с собой книгу и подрочит. Он как раз думал о том, что эпизод со странствующим проповедником и двумя похотливыми вдовами вполне для этого подойдет, когда здоровяк сунул ему под нос ствол и сказал:

– Вываливай все, что в кассовом аппарате.

Книга выпала у Нейсона из рук. Мысли о дрочке разом вылетели из головы. Он вытаращился на ствол. Открыл рот, чтобы сказать что-то умное. Какую-нибудь фразу из тех, что человек, на которого наставили пистолет, говорит в телевизионном сериале, если человек этот – главный герой. Но с губ сорвалось лишь: «А-а-а-а».

– Вываливай все, что в кассовом аппарате, – повторил здоровяк. Вмятина во лбу пугала. Достаточно глубокая, чтобы в ней разместился пруд с лягушками.

Тут Гарри Нейсон вспомнил (хотя голова работала плохо) полученные от босса инструкции на случай ограбления: не спорить с грабителем, сразу отдать все, что он требует. Магазин полностью застрахован. Нейсон вдруг осознал, что тело его очень нежное и уязвимое, в нем полным-полно всяких полостей и жидкостей. Мочевой пузырь расслабился. И тут же нестерпимо захотелось срать.

– Ты меня слышал?

– А-а-а-а, – подтвердил Нейсон и нажал на клавишу «NO SALE» на кассовом аппарате.

– Положи деньги в пакет.

– Хорошо. Да. Конечно. – Он сунул руку на полку под кассовым аппаратом, где лежали пакеты, свалил большую часть на пол. Наконец ухватился за один, раскрыл, начал скидывать туда купюры из отделений денежного ящика, который выдвинулся из кассового аппарата.

Дверь открылась, вошли молодой человек и девушка, скорее всего студенты. Увидели пистолет и остановились.

– Это что? – спросил молодой человек. Он курил сигариллу, а его пальто украшал круглый значок с надписью «РОТ ROCKS»[25].

– Ограбление, – ответил Нейсон. – Пожалуйста, не злите этого господина.

– Ну и ну. – Лицо парня со значком начало расплываться в улыбке. Он нацелил на Нейсона палец. С грязью под ногтем. – Так этот хрен тебя грабит?

Мужчина с пистолетом повернулся к Значку.

– Бумажник, – потребовал он.

– Слушай, – Значок все улыбался, – я на твоей стороне. Цены в этом магазине… и все знают, что Тим и Джанет Куарлес – первые реакционеры после Гитлера…

– Дай мне бумажник, а не то я вышибу твои мозги.

Значок внезапно осознал, что он может нарваться на серьезные неприятности, и это точно не кино. Улыбка сделала ему ручкой, и он перестал разглагольствовать. Несколько красных пятен проступило на резко побледневшем лице. Он вытащил черный «Лорд Бакстон»[26] из кармана джинсов.

– Когда нужен коп, его вечно нет, – холодно отметила девушка. В длинном коричневом пальто и черных кожаных сапогах. Волосы цветом соответствовали сапогам. Во всяком случае, на этой неделе.

– Брось бумажник в пакет, – потребовал здоровяк с пистолетом. Потом Гарри Нейсон не раз думал, что в тот момент мог стать героем, если бы оглоушил грабителя гигантской бутылью с маринованными яйцами. Только, судя по внешнему виду, у грабителя была крепкая голова. Очень крепкая.