Она была загадочной, элегантной женщиной, путешествующей в первом классе на лайнере «Иль-де-Франс» по пути в Нью-Йорк; она была прекрасной, сдержанной незнакомкой, обедавшей в одиночестве в Восточном экспрессе на пути в Стамбул; она была стройной большеглазой шикарной дамой, которая ни с кем не говорила во время путешествия по реке из Каира в Луксор; она была единственной женщиной, которая, не побоявшись свирепой дневной жары в Индии, восхищалась Красным фортом и Тадж-Махалем, залитым солнечными лучами, а потом мерцающим в свете луны. Она снова была единственной женщиной на борту грузового судна, плывшего из Калькутты в Рангун, и единственной женщиной в баре отеля «Раффлз» в Сингапуре. Ее приглашали пообедать, потанцевать, выпить в Гонконге, Дели, Вене, Буэнос-Айресе. Она была на вершинах гор в Боливии. И повсюду она вызывала интерес. Но Поппи никогда не принимала никаких приглашений. Она разговаривала только с гидами или горничными, стюардами и официантами – на всех судах или в отелях, где она только оказывалась. Она бежала от мира и от себя. Но без особого успеха.
Прошло четыре года с тех пор, как она видела Энджел, и все эти четыре года она пыталась забыть. Когда она рассталась с Энджел, она возвратилась в роскошный номер отеля в Сан-Франциско, от всей души желая умереть. Энджел возложила вину за все несчастья, постигшие семью Константов, на Поппи, и Поппи в итоге смирилась с этим. Она приняла это. Роган был тоже ее виной, как и бедное дитя, которое она решилась бросить еще до того, как девочка родилась. Полная скорби и горечи, Поппи бесцельно блуждала по южной Калифорнии. Добравшись до Лос-Анджелеса, она сняла номер в отеле «Беверли-Хиллз», где провела безвыходно целую неделю. Поппи думала.
В конце недели она позвонила своим адвокатам в Париж и велела им выставить на торги дом и все содержимое Numero Seize. Она не хотела оставлять себе ничего. Потом она позвонила детективам, которые так долго и безуспешно искали Рогана, и попросила их выяснить все, что возможно, о двух дочерях баронессы Энджел Ринарди, одна из которых, по слухам, была удочерена сразу же после рождения, и ей необходимо знать, какая. Поппи хотела знать, кто ее дочь, – неважно, как долго ей придется ждать. Она не собиралась отнимать ее у Энджел, но ей нужно было увидеть ее, потому что однажды ее дочь получит ее состояние.
Лос-Анджелес был молодым, растущим городом, и теплое солнышко и напоенный ароматом цветущих апельсиновых деревьев воздух немного подбодрил ее. Поппи купила себе машину, чтобы самостоятельно передвигаться по окрестностям среди долин и холмов, восхищаясь роскошными особняками и белокаменными изящными домиками звезд процветающей киноиндустрии – Пикфэйром и Грэйстоуном, и недавно выстроенным Гарольдом Ллойдом —
Гринакрзом, который стоил два миллиона долларов. Они были такими красивыми, сверкающими в лучах яркого калифорнийского солнца – словно обещали, что жизнь их обитателей будет приятной, безмятежной и легкой, и внезапно Поппи почувствовала искушение купить землю и построить такой же особнячок для себя. А почему бы нет, думала она, ведь в конце концов, она богатая женщина и может себе это позволить; она может позволить себе все, что захочет – теперь. Она знала, что не вынесет возвращения назад в Монтеспан… Может быть, она найдет покой здесь, в Калифорнии?
Она купила участок в пять акров на вершине холма на Беверли-Драйв, к северу от бульвара Сансет, и пригласила архитектора, чтобы тот построил гасиенду в испанском стиле, которая очень напоминала дом Константов. Потребность покупать землю снова обуяла ее, и, помня совет Франко, она бродила по растущему городу, покупая участки земли на бульварах Сансет, Уилтшир и Санта-Моника, которые, казалось, никому не нужны пока; потом она двинулась дальше и покупала землю в долине Сан-Фернандо – Бог знает где… Затем она отправила своих агентов купить старый дом Мэллори – и столько земли, сколько захотят продать Константы. Поппи хотела выкупить назад свое наследство, чтобы потом оно принадлежало ее детям.
Изнывая от одиночества, она старалась забыться, тратя большие суммы денег. Она покупала антикварные вещи и картины для дома, который пока был только проектом в столе архитектора, она купила целую рощу пальм в больших ящиках – они должны были украшать еще не существующий подъезд к дому, и сотни экзотических кустов и деревьев для ее будущих садов. Она купила большой изразцовый фонтан для дворика и задумала бирюзово-голубой плавательный бассейн, обсаженный деревьями. По ночам она ворочалась с боку на бок в постели, мечтая о том дне, когда Роган и ее дочь придут к ней и она скажет им:
– Смотрите, это ваш дом, он ждал вас все эти годы. Это – ваше, и это, и это. Только скажите, что вы простили меня.
Поппи с нетерпением читала очередной отчет детективов. Может быть, теперь она узнает правду. Они связались с агентами в Италии, и те сказали, что обе молодые женщины постоянно живут на вилле д'Оро. Было просмотрено множество документов и выяснено, что они близнецы, родились 5 мая 1899 года и крещены двумя месяцами позже в часовне на вилле д'Оро. Нет ничего, что бы говорило, что они не близнецы.
Поппи задернула шторы в своем роскошном солнечном номере в отеле «Беверли-Хиллз» и плакала в полумраке. Когда она выплакала все слезы, она велела своей горничной собрать вещи и села в поезд, идущий в Чикаго, а потом—в Нью-Йорк; проект дома в Беверли-Хиллз был больше не нужен – у нее не было детей, которых он мог бы порадовать. Она возвращается в Монтеспан… На третий день путешествия она спросила себя – а зачем? Сначала она потеряла Франко, потом Рогана, Нетту. Даже Жолио теперь переехали, и в доме была новая экономка, которая присматривала за Лючи. Без них Монтеспан больше не был ее домом. Не осталось никого, кто мог бы встретить ее, обнять… Только Лючи, но его уже было недостаточно, чтобы облегчить ее боль и помочь ей забыть: И тогда под влиянием порыва, заказав билет на лайнер из Нью-Йорка во Францию, вместо этого она поплыла в Аргентину.
Она убивала время, путешествуя, и это стоило ей кучи денег. Если раньше она была экономна, скромна, приберегая деньги для Рогана, то теперь Поппи тратила их, не задумываясь. Она покупала роскошные платья, которые потом забывала в больших чемоданах в отелях по всему миру. Она покупала рубины в Бирме и изумруды в Индии, и золото в Африке… И где бы она ни была, она покупала все новые и новые участки земли с расчетом на будущее. Но куда бы она ни поехала, какие бы чудеса света она ни видела, сколько бы денег ни тратила, она никогда не переставала думать о Рогане и о своей дочери. У нее не было никого, кого она могла бы любить – и кто любил бы ее.
Когда она плыла на маленьком грузовом судне в Южно-Китайском море, на пути в Манилу, она внезапно поняла, что есть единственный человек на земле, который по-настоящему знает ее, и кто любит ее несмотря на все ее ошибки и неровный характер. «Если ты будешь нуждаться во мне, – сказал он много лет назад, – просто позвони мне». Она с содроганием вспомнила Вероник, и что с ней случилось, когда Поппи попросила о помощи. Но на этот раз все, что ей было нужно от Франко, чтобы он просто узнал, кто ее дочь.
Через три месяца она уже была в Монтеспане, окруженная вещами, будившими воспоминания, и погруженная в эти воспоминания. Казалось, если бы не Лючи, она могла бы просто сойти с ума. Четыре года путешествий улетучились из ее памяти, как сон, и то, что казалось разумным и удачным в Южно-Китайском море, теперь представлялось неопределенным и даже опасным. Теперь по ночам она думала о Франко в его вилле-крепости в Неаполе и о лунном свете, мерцавшем на стволах зловещих автоматов. Она покинула его в ту ночь, двадцать пять лет назад, потому что он запугал ее, заставив поверить, что их любовь не выживет, если она останется. Франко принял наследие отца, но он не хотел, чтобы Поппи стала мишенью для врагов. Как она может пойти к нему теперь, после всех этих лет, думала она нерешительно. Она даже не знала, какой теперь была его жизнь – может, он даже не вспоминает о ней?
