Невеста просит князя Владимира:

– Позволь-ка мне, Владимир-князь, налить в чарку мёду да поднести её кому надобно.

Отвечает князь:

– Наливай, Настасья Микулична, и подноси, кому хочешь.

Налила Настасья в чарку сладкого мёда, поднесла её скоморошине. Принимал скоморошина чарку одной рукой, выпивал её в единый дух. Говорил он затем Владимиру:

– Позволь мне, князь, налить в чарку мёда сладкого и поднести её кому надобно.

Отвечает князь:

– Наливай и подноси, кому хочешь.

Поднёс скоморошина чарку самой Настасье Микуличне, а как выпила она из чарки мёду, прикатился к её сахарным устам золотой перстень. Надела она тот перстень себе на правую руку, а сама встала с дубовых скамеек, отодвинула дубовые столы и упала скоморошине в резвые ноги:

– Ты уж прости меня, Добрынюшка Никитинец!

Говорит ей Добрыня:

– Я прощаю тебя, Настасья Микулична, лишь потому, что не дивлюсь уму женскому. А дивлюсь я только князю Владимиру: отнял он жену у живого мужа.

Тут встал Алёша Попович и говорит таковы слова:

– Прости меня, мой названый брат, в той вине, что тебе позавидовал и решил от тебя избавиться, а сам хотел взять в замужество Настасью Микуличну!

Отвечал Добрыня:

– В той вине тебя Бог простит! Только в той не прощу тебя, что обманул ты мою родную маменьку, сказал: «Нет в живых Добрыни Никитинца».

Схватил Добрыня Алёшу за жёлтые кудри и бросил его о кирпичный пол. Выхватил из-под скоморошьего платья Никитинец половецкую саблю, хотел было он казнить Поповича, да вот только старый Бермята удержал его за руку.

Сказал Бермята Васильевич:

– Разойдитесь вы, помиритесь-ка.

Добрыня на Алёшу долго зла не держал: помирились братья. Зарёкся с тех пор Попович чужих жён обманывать. А Добрыня взял с собой молодую жену и повез её к своей родной маменьке.

Илья Муромец в ссоре с князем Владимиром

ту пору вернулся Муромец со Святых гор – ему-то казалось, ездил он в горах три года, а прошло с тех пор целых тридцать лет. Поседела богатырская борода, жёлтые кудри до спины отросли. Лежит Илья в избе – почёсывается, с боку на бок поворачивается. Вот дошли до Муромца слухи – зазывает князь Владимир на пир всех киевских князей-бояр, всех русских могучих богатырей. Не зовёт Владимир стольно-киевский лишь Илью Ивановича.

Сильно разгневался Муромец:

– Никак позабыл меня князь, запамятовал мою службу?! Видеть-слышать не хочет старого товарища!

Выходил он тогда из избы на двор, а со своего двора – на чужой двор, а с того двора – на улицу. Натягивал разрывчатый лук, налаживал на него калёные стрелы. Принялся затем Илья похаживать по киевским улицам, взялся с великой досады постреливать в Божьи церкви. С церквей он кресты повыломал, золотые маковки повыстрелял, с колоколов языки повыдёргивал. Заглядывал Илья в питейные дома, где проживает жизнь кабацкая теребень:

– Выходите сюда, кабацкие голи! Собирайтесь на стрелецкую площадь – там лежат золочёные маковки, серебряные кресты, мною сбитые. Подбирайте серебро и золото, несите его в питейные дома, в злые кабаки. Покупайте бочки зелена вина, мёда пьяного и мёда сладкого.

Теребень не надо упрашивать: кинулись голи на стрелецкую площадь, нахватали золота с маковок, подхватили серебряные кресты. Отнесли они золото-серебро в питейные дома, в злые кабаки, выкатили бочки зелена вина, открыли бочки мёда пьяного, принялись упиваться сладким мёдом. А Илья Иванович не унимается, среди голи похаживает, на весь Киев зовёт громким голосом:

– Уж вы, пьяницы-пропойцы, деревенские мужички, лапотники-балахонники, что мужчины, что женщины, приходите ко мне, Илье, на почестен пир! Кормить буду вас досыта, поить буду вас допьяна.

Сбежались на богатырский зов все пропойцы-пьяницы, все деревенские мужички, лапотники да балахонники, что мужчины, то и женщины. Собрались они к Илье Муромцу. Илья Иванович всех их привечает, со всеми целуется, зелено вино ковшом размеривает, наливает им и пьяного мёда, и мёда сладкого.

Услыхали о том княжьи слуги – бросились они к князю Владимиру:

– Пока ты, Красно Солнышко, ешь, пьёшь и наслаждаешься, в Киеве случилась великая смута – седой Илья Муромец расходился, раскуражился. Он с церквей кресты повыломал, золотые маковки повыстрелял, языки с колоколов повыдёргивал, а на стрелецкую площадь выкатил бочки зелена вина, пьяного мёда и мёда сладкого. Стоит Муромец на стрелецкой площади с ковшом на три ведра, угощает кабацкую теребень.

Князь Владимир от тех слов потемнел лицом. Кунью шубу накинул он на одно плечо, соболью шапку на одно ушко, выходил из гридни на высокое крыльцо, смотрел на стрелецкую площадь – а там и впрямь Илья ковшом на три ведра зелено вино размеривает. Бедноты же возле него черным-черно: мужички деревенские, лапотники-балахонники, что мужчины, то и женщины, – и все они угощаются, чествуют Муромца.

Говорит тогда Владимир князьям-боярам и могучим богатырям:

– Князья мои, бояре и славные богатыри! Думайте скорее, как Илью успокоить, как позвать его ко мне на почестен пир. Самому-то мне идти не хочется, а княгиню послать непристойно будет. Так кого нам выбрать зазывальщиком?

Советуют князья и бояре:

– Отправь к Илье самого малого среди нас, Василия Казимировича.

Выскочил Василий Казимирович из-за дубового стола и отправился на стрелецкую площадь к седому богатырю Илье Муромцу. Поклонился там Василий Илье и говорит ему:

– Здрав будь, Илья Муромец, славный сын Иванович. Пришёл я к тебе зазывальщиком от самого князя Владимира. Зовёт тебя князь на почестен пир.

Отвечает Илья:

– Уж ты, Василий Казимирович, прежде меня, старика, уважь, а со мной и всю голь кабацкую – отпей с нами зелена вина.

Илья Иванович сам ковшом отмеривает чару в полтора ведра, весит та чара полтора пуда. Берёт Василий её одной рукой, выпивает на единый дух. Здесь-то молодец и раскуражился. К Илье Муромцу он подлащивается:

– Илья Муромец, славный сын Иванович! У тебя вино хорошее. Я выпил чарочку, по другой душа горит.

Уважил Илья молодого Василия Казимировича, наливал ему вторую чару.

Тот берёт её одной рукой, выпивает единым духом. Вновь просит Илью Муромца:

– Выпил я за Отца и за Сына. Осталось выпить за Святой Дух!

Илья тому не противится. А как выпил третью чару Василий, то и встать не может.

Говорит Илья бедноте:

– Эй вы, перекатные голи! Берите скорее Василия за белые руки, проводите его на княжий двор, чтобы во всём Киеве над ним не смеялись, пальцем на него не показывали.

Голи кабацкие Илью послушались: подхватили они под руки посланника-зазывальщика, привели бедолагу на княжий двор, отпустили и обратно пошли. Бедный Василий за длинные полы запинается, по княжескому двору валяется, не может войти в белокаменные палаты.

Рассердился Владимир на казимирского сына – велит не пускать его на пир. Спрашивает он затем князей-бояр, могучих богатырей:

– Кого на этот раз выберем зазывальщиком?

Князья-бояре отвечают:

– Пусть идет Алёшенька Попович. Он среди всех нас самый поворотливый. Уведёт Алёша Муромца от кабацких теребеней к нам за дубовый стол.

Послали они зазывальщиком Алёшу Поповича. Явился тот на стрелецкую площадь: бедноте он не кланяется, мужичков не привечает, кабацкой теребенью брезгует. Повел Алёша с Ильёй такую речь:

– Разве честь-хвала молодецкая – сидеть русскому могучему богатырю с перекатной голью, с бедняцкой нищетой, с кабацкой теребенью? Пойдём-ка лучше со мной, Илья Иванович, к светлому князю Владимиру Красно Солнышко на почестен пир.

Рассердился Илья, разгневался. Бросил ковш, отвечает Алёше:

– Ах ты, нахал, собака поповская! Молоко на губах твоих ещё не повысохло. Не тебе меня учить да указывать!