— А ведь еще и вскрытие делать придется. Страховая компания наверняка этого потребует. — Он захлопнул багажник. — Ну, пошли в дом.

— А их так и оставим? — Я указал в сторону денников.

— Ну, им уже не холодно! — сказал ветеринар, но все же пошел и запер двери денников — «чтобы не оскорбить нежных чувств владельцев, которые вздумают заявиться сюда в воскресное утро повидать своих любимцев», как выразился Робин. Нежные чувства самого Робина, видимо, мирно скончались в первую же неделю ветеринарной практики. Впрочем, это не мешало ему успешно заботиться о питомцах Уайкема. Мы вошли в дом Уайкема, такой же древний и запутанный, как конюшня. Уайкем с принцессой сидели в гостиной, утешаясь чаем и воспоминаниями. Принцесса была так же сдержанна, как всегда. Уайкем чуть расслабился и пришел в себя, но по-прежнему выглядел озадаченным.

Когда мы вошли, он немедленно встал, взял меня под руку и увлек на кухню, неловко оправдываясь тем, что хочет показать, где у него лежат чай и кофе, хотя это мне было известно уже десять лет.

— Не понимаю, — сказал он, затворив за нами дверь. — Почему она не спрашивает, кто мог их убить? Я бы на ее месте в первую очередь захотел узнать именно это. А она даже и не заикнулась. Сидит себе и беседует о скачках как ни в чем не бывало. Почему она не хочет знать, кто их убил?

— Хм-м... Потому что у нее есть основания подозревать одного человека.

— Чего?! Кит... Господи, помилуй, кто же это?

Я колебался. Уайкем выглядел таким старым и дряхлым... Старческое лицо изрезано глубокими морщинами, на дряблой коже отчетливо выступили пигментные пятна.

— Пусть она вам сама расскажет, — сказал я. — Это связано с бизнесом ее мужа. Не думаю, что вам стоит искать предателей среди своих. Но раз принцесса вам не сказала, кого она подозревает, значит, она этого никому не скажет, пока не обсудит все с мужем. И, возможно, они вообще решат никому ничего не говорить. Они очень не хотят попасть в газеты.

— Газеты все равно пронюхают, — озабоченно сказал Уайкем. — Как же, один из главных фаворитов Большого национального застрелен в деннике...

Тут уж никуда не денешься.

Я заварил свежего чаю себе и Робину. Мне тоже не хотелось думать о грядущих заботах. А придется.

— Так или, иначе, — сказал я, — главная проблема не в том, кто это сделал. Главная проблема в том, чтобы уберечь остальных.

— Кит! — Уайкем был потрясен. Ему это, видимо, не приходило в голову. — Ч-черт возьми, Кит... Ты... ты что? — Он снова начал заикаться. Эт-этого не может быть!

— Ну-у... — протянул я. Мне было жаль Уайкема, но надо смотреть правде в глаза. — По-моему, им всем грозит та же участь. Всем лошадям принцессы. Не сегодня. Но, если принцесса с мужем примут одно решение, которое они вполне могут принять, все ее лошади окажутся в опасности. И, возможно, в первую очередь Кинли. Так что надо принять меры.

— Но, Кит...

— Наймите сторожей с собаками.

— Это дорого...

— Принцесса богата, — заметил я. — Попросите у нее денег. На худой конец, если она откажется, я сам заплачу.

У Уайкема отвисла челюсть. Я объяснил:

— Я уже и так потерял лучший шанс выиграть Большой национальный, который у меня когда-либо был. Лошади принцессы дороги мне немногим меньше, чем ей самой. И я не позволю какому-то ублюдку отстреливать их, как кроликов! Поэтому наймите сторожей и позаботьтесь о том, чтобы в конюшне все время кто-то был.

— Ладно, — медленно произнес Уайкем. — Я об этом позабочусь... Если бы я знал, кто это сделал, я бы его убил своими руками.

Это прозвучало очень странно: Уайкем сказал это без малейшего гнева, просто констатируя факт. Я говорил об этом под воздействием эмоций, а Уайкем явно считал это нормальным выходом из ситуации. Впрочем, люди часто говорят такие вещи, но мало кто действительно так поступает. К тому же по сравнению с коршуном-Нантерром старик был не сильнее мышонка.

Уайкем рассказывал мне, что в юности он был настоящим Геркулесом могучим гигантом, исполненным радости жизни.

— Радость жизни — это то, что есть во мне и есть в тебе, — говорил он не раз. — А без нее ничего не добьешься. Надо любить жизнь и борьбу а иначе никак.

В молодости Уайкем был известным жокеем-любителем и сумел вскружить голову дочке одного тренера средней руки. С того дня, как Уайкем впервые переступил порог конюшни, лошади этого тренера начали выигрывать. С тех пор прошло пятьдесят лет. Жена Уайкема умерла, дочери давно стали бабушками, и все, что у него осталось, — это бесценное искусство пробуждать в лошадях радость жизни и волю к борьбе. Он думал и заботился только о своих лошадях.

По вечерам он обходил все денники и разговаривал с каждым конем, как с человеком: хвалил, ободрял, увещевал — и никого не оставлял без внимания.

Я ездил на его лошадях с девятнадцати лет. Он часто упоминал об этом с некоторым самодовольством.

— Надо ставить на молодежь! — говаривал он владельцам. — Вся штука в том, чтобы разглядеть способных. Я-то это умею!

И он всегда относился ко мне так же, как к своим подопечным: доверял, давал возможность проявить себя и получить удовлетворение от работы.

Его лошади дважды выигрывали Большой национальный, когда я еще учился в школе. Котопакси мог бы быть третьим. Я только теперь понял, как Уайкем мечтал об этом. Да, гибель Котопакси всем нам принесла невыносимое разочарование.

— Если бы в конюшне случился пожар, Котопакси я вывел бы первым, сказал Уайкем. На этот раз он не спутал кличку...

Мы с принцессой уехали в Лондон, не дожидаясь прибытия полиции, страховых агентов или живодеров. «Все это так неприятно...»

Я ожидал, что она, как обычно, будет говорить в основном о лошадях, но оказалось, что она думает об Уайкеме.

— Тридцать пять лет назад — еще до вашего рождения, — когда я впервые попала на скачки, Уайкем был величественнейшей фигурой. Он действительно был таким, как рассказывает: настоящий Геркулес, могучий, удачливый, необыкновенно обаятельный... Женщины сходили по нему с ума, их мужья бесились... — Эти воспоминания вызвали у нее улыбку. — Вам, Кит, наверно, трудно себе это представить — вы не знали его в молодости, — но он был великолепен. Впрочем, он и сейчас великолепен. Когда он согласился тренировать моих лошадей, я сочла это за большую честь...

Я с удивлением взглянул на ее спокойное лицо. В прошлом они с Уайкемом всегда появлялись на скачках вместе. Она советовалась с ним, дружески похлопывала его по руке... Я и не подозревал, как ей не хватает его теперь, когда он не выезжает на скачки, как она сожалеет о том, что такой титан постарел и одряхлел...

Уайкем, ровесник моего деда (и отца Мейнарда Аллардека), в те времена, когда предложил мне работу, уже был живой легендой. Я был ошеломлен, но согласился. В двадцать лет я уже был опытным жокеем благодаря требованиям и ответственности, которые Уайкем взвалил на мои плечи. Он доверил мне лошадей стоимостью в сотни тысяч и успех и репутацию конюшни. Уайкем не делал скидок на возраст. Он с самого начала недвусмысленно сообщил мне, что в конечном счете все зависит от искусства жокея, его хладнокровия и здравомыслия, и если я не оправдаю возложенных на меня надежд, что ж, очень жаль, но придется со мной расстаться.

Я был потрясен до глубины души и обеими руками ухватился за предложенное. Такой шанс выпадает человеку только раз в жизни. И я сумел им воспользоваться.

Мысли принцессы развивались примерно в том же направлении.

— Когда Пол Пек получил эту ужасную травму и решил уйти на пенсию, — сказала она, — мы в самый разгар сезона остались без жокея, а все известные жокеи были заняты. И Уайкем сказал мне и прочим владельцам, что в Ньюмаркете есть молодой человек по фамилии Филдинг, который год как закончил школу и теперь работает жокеем-любителем. — Принцесса улыбнулась. Мы, конечно, сомневались. Но Уайкем сказал, что мы можем поверить его чутью: он, Уайкем, никогда не ошибается. Да, от скромности он не умрет! Она помолчала, вспоминая. — Когда же это было, а?