Она задрала подол пурпурной[66] туники, высоко оголила стройные ноги, лизнула мочку уха молодого императора, рассмеялась, когда тот в смущении покраснел, и томно взглянула на проэдра.

– Здесь все свои, и можно без церемоний. Ведь так, милый? – Феофано прижалась грудью к Роману и что-то шепнула мужу.

Тот в ответ кивнул и сказал:

– Анастасий, ты был верным слугой моему отцу, но теперь настало время, когда империи нужны перемены. – Он немного помолчал и повторил со значением: – Большие перемены…

– Не будем ходить вокруг да около, – Феофано перебила мужа, встала с его колен, подошла к проэдру и пристально посмотрела на него. – Роману пора стать правителем империи. Он уже достаточно взрослый, чтобы взвалить на себя ответственность за судьбу государства.

– Это так, однако… – попытался возразить Анастасий, – мне кажется, не стоит торопить время. Наступит день, и Константин сам отдаст бразды правления в руки сына…

– Вздор, – Феофано отмахнулась от проэдра, словно от мухи. – Сколько можно ждать? Роман уже достиг совершеннолетия, и папаше пора поделиться с ним властью…

– Но, Феофано… – подал голос Роман, только жена остановила и его:

– Я прекрасно знаю, что пока жив император Константин…

– Да продлит Господь его годы, – поспешно проговорил Анастасий.

– Еще чего! – Она сорвалась на крик. – Старик достаточно повластвовал, пора и посторониться.

– О чем ты? – взмолился проэдр.

– А ты еще не понял, дядюшка? – Девка звонко рассмеялась и подмигнула Анастасию. – Мы хотим убить Константина.

– Что?!

– И сделаешь это ты! – настойчиво сказала Феофано. – Только тебе он доверяет полностью. Проэдру империи ничего не стоит пронести нож в его покои и, когда он не будет ожидать… – Она мечтательно подняла глаза к потолку, и губы ее скривились в хищной улыбке.

– Нет! – замотал головой Анастасий. – Я не могу!

– И тогда в империи останется только один император – Роман II. Ты, мой любимый! – Она упала на колени перед мужем, склонила голову и принялась страстно целовать носки красных сапог супруга.

– Да! – воскликнул Роман. – Да! Да!

– Но даже думать об этом невозможно! Неужто Роман возьмет на себя тяжкий грех отцеубийства? – Анастасию захотелось уйти, убежать, спрятаться в любимой библиотеке или закрыться в своих апартаментах, сказаться больным или вовсе мертвым, лишь бы оказаться подальше отсюда, подальше от заговора и крови.

– Тебе ли, старый плут, вспоминать о грехе! – зло взглянула на него Феофано. – Или забыл, как ты лишил невинности маленькую наивную девочку? И когда?! В канун Светлого Воскресения!

– Невинности? – Анастасий не сдержал смеха.

Словно разъяренная львица, Феофано подскочила к проэдру, замахнулась на него кулачком, но сдержалась и лишь топнула ногой.

– Не сметь! – зло сказала она. – Не сметь смеяться!

– Милая… – Роман испуганно втянул голову в плечи.

– Вот что, дядюшка, – женщина перешла на зловещий шепот. – Мы даем тебе ровно день на размышление. Завтра ты должен прийти и рассказать нам, как ты собираешься убить императора Константина. В противном случае послезавтра, на свидании с этим старикашкой, я расскажу, как ты грязно надругался надо мной, своей племянницей, не устыдившись заповедей Божьих, совершил грехопадение в кровосмешении и насилии. Я клянусь, что сделаю все, чтобы до конца недели твоя голова отделилась от туловища. А ты знаешь, что я умею убеждать людей. – И она, совсем как тогда, в замызганной прибрежной харчевне, облизала свои пухлые губы. – А теперь ступай, – Феофано обворожительно улыбнулась, – не мешай нам с мужем.

– Да, Анастасий, ступай, – поддакнул мальчишка.

И вот теперь в тиши любимой библиотеки, среди старинных свитков и тяжелых книг, сидел Анастасий, погруженный в невеселые размышления, и клял грешную девку за то, что она поставила его в такое неловкое положение.

Думал проэдр. Решал, как же ему сухим из воды выбраться, и не находил пока выхода. И от этого плохо ему было. До тошноты плохо. Но тут в библиотеку, задыхаясь от бега по крутой лестнице, влетел до смерти перепуганный Митрофаний, и пришлось проэдру думы свои на время отложить.

– Господин, – побледневший куропалат низко склонился перед проэдром. – Беда, господин!

– Что там еще стряслось? – Анастасий вздрогнул, опасаясь, что о заговоре уже стало известно императору.

– Из Суда акрит[67] прибежал с недоброй вестью – огромный флот русов вошел в Золотой Рог.

– Что?! – Все дурные мысли вмиг вылетели из головы проэдра.

– Русы! – выдохнул Митрофаний.

– Императору доложили?

– Нет еще.

– Как пропустили?!

– Туман.

– Кто был в карауле?

– Вигла Юлия.

– Юлия отстранить и взять под стражу. – Проэдр словно очнулся от сна, вспомнив, что он второй после императора человек в империи. – Созвать синклит[68], поднять по тревоге банду[69] Среброгрудых и когорту Бессмертных[70], послать василика[71] к Никифору Фоке[72], приказать словом Парфирогенета, чтобы Фока отправил два легиона гоплитов[73] на защиту столицы, а я немедля еду в Перу[74]. Хочу сам посмотреть на этих русов.

– А император? – Митрофаний уже успокоился и теперь острым стилом записывал на вощеной дощечке распоряжения проэдра.

– Ему я доложу позже. Может быть, все не так уж и страшно, как нам кажется на первый взгляд, – и проэдр решительно направился к подъемной махине.

Чертыхнулся раб, вздохнул тяжко, со скамейки своей поднялся, перекрестился поспешно, каясь в несдержанности языка своего, и вновь заскрипело плохо смазанное колесо.

Соленый ветер холодил лицо проэдра Анастасия. Он стоял на забрале крепостной стены, вглядывался в серую дымку, накрывшую Золотой Рог, и понимал, что его опасения не были напрасны.

Ветер подул сильнее, унес к небесам остатки утреннего тумана и обнажил бирюзовую гладь залива. С высоты каменной твердыни проэдру стали хорошо видны вражеские корабли. Стройной колонной они заходили в тихие воды гавани.

Их было около тридцати. Они не таились и уверенно двигались вперед, подгоняемые попутным ветром. Пестрые пузыри плотно натянутых парусов напоминали Анастасию упругие груди продажных женщин, а дружные, слаженные взмахи длинных весел почему-то вызывали уважение.

– Пожалуй, нужно было велеть Фоке прислать три легиона, – сказал Анастасий ветру.

Я даже представить себе не мог, что на белом свете могут быть такие города.

Скрипнула мачта, едва сдерживая непослушный парус, ветер зазвенел натянутым канатом, мягко ударил волной в корму, и наша ладья наконец-то выбралась из рассветной дымки на чистую воду. Я что-то хотел сказать кормчему, но так и застыл, раскрыв от удивления рот.

Царь-город появился внезапно, едва мы миновали две небольшие каменные крепости, стоявшие на противоположных берегах у входа в залив. Словно огромный усталый зверь, он разлегся у Океян-Моря и лениво взирал на этот бренный мир. Сказать, что город меня поразил, это значит не сказать ничего. Он раздавил меня. Так хозяин леса медведь, пробираясь сквозь буреломную чащу, давит бедолагу-муравья, даже не замечая этого. Он был велик. Больше любого, виденного мною поселения людей. Каждое из утопающих в зелени предместий было гораздо больше Киева. Мне с ладьи были видны белые, словно облака, дворцы, окруженные садами и рощами, широкие каменные лестницы, поднимающиеся от берега вверх, широкие торжища, укрытые навесами от летнего зноя, а над всем этим великолепием непостижимо и волшебно реял громадный синий полукруглый шатер. Лучи утреннего солнца играли на гладкой поверхности, искрились драгоценным сиянием и сводили с ума яркой, неземной красотой.