— Правда. Босс у меня, конечно, красавчик, но сама себе цветы заказывать я не хочу. Да и с начальством спать — отвратительно, — вздрагиваю, потому что второй раз за день бегут противные мурашки по спине. Мерзость. Никогда больше не буду думать о Евсееве, как о мужчине, с которым можно встречаться.

— Поэтому выбирай помоложе. В сексе огонь, готов на все, не то что эти старперы, для которых куннилингус — унижение. Ну и сам кайфует оттого, что встречается с красивой взрослой женщиной, тянется к ее уровню, зарабатывает, подарки от всей души дарит, а не высчитывая, сколько надо потратить, чтобы жена не спалила.

— Говоришь так, будто у тебя кто-то для меня на примете есть, — смеюсь, а вот подруга подается вперед. Я рада, что у нее все в личной жизни хорошо и она счастлива с новым мужчиной, даже если он, прости господи, младше, но вот мне нового друга для Тёмы не надо. Знаю я, что они там обсуждают между собой, и не хочу, чтобы брат знал о моей интимной жизни.

— Может быть, — загадочно играет бровями и выпрямляется, хлопая ладонями по столу и привлекая внимание редких посетителей. — У Ника есть друг, тоже шикарный, Кир зовут. На руках тебя носить будет. Спортсмен, высоченный красавчик, тебе точно зайдет.

— О, нет, только не сводничай! — качаю головой и возвращаюсь к еде. Завтраки здесь божественные. — Я еще помню огненного Максима, — из огня в нем была только татушка в виде пламени на икре, поэтому вкусу Иры я больше не доверяю. Она находит удивительно хороших мужиков себе и сводит меня с самыми отвратительными, хоть каждый раз божится, что нашла мне идеал.

— Не буду, если пойдешь с нами в клуб в пятницу. Там будет кто-то выступать, рэп-звезда, а после потанцуем. У Ника билеты в вип, посидим, выпьем несколько коктейлей.

— Даже не знаю, — хмурюсь, вспоминая, есть ли в моем контракте пункт о клубах. Хотя я ведь не на свидание пойду, да и сестры Мирослава там точно не будет. Разве что брат нагрянет, он завсегдатай подобных мероприятий, по крайней мере, пару лет назад таким был. — Нужно проверить расписание, у Евсеева могут быть встречи, — деликатно съезжаю.

— Знаешь. И пойдешь. Если что, заберем тебя прямо из офиса, даже из лап Евсеева вытащим, — Ира смотрит на телефон и торопливо собирается, запихивает в рот остатки еды, бросает купюры на стол. — Все, кис, я побежала, Ник подъезжает. До пятницы! Отказы не принимаются, — она целует меня в щеку и убегает.

Спокойно заканчиваю с едой и через небольшой сквер возвращаюсь в офис. Погода портится, превращаясь из отвратительной в мерзопакостную, тучи сгущаются, темно-серое пятно оседает над зданием, будто намекает, что в скором времени ожидается буря. Но я в подобные совпадения не верю, поэтому поднимаюсь на свой этаж, с каждым шагом чувствуя необъяснимую тяжесть в теле.

Дверь в кабинет Мирослава открыта — он всегда так делает, когда ждет меня, никогда не дергает с обеда (или позднего завтрака), дает спокойно поесть, а потом заваливает таким количеством задач, что и до ужина не разгрестись. Снимаю намокшее пальто, вешаю его на плечики. Поправляю волосы, осматриваю макияж в небольшое зеркальце на дверце шкафа, которое я сама же и повесила, испортив саморезом идеальное дерево.

— Ксения, зайдите ко мне, — слышу требовательное. Меняю сапоги на туфли и иду будто на казнь: все хочу повернуть назад, сбежать и позвонить Евсееву, чтобы не видеть пристального взгляда, прожигающего насквозь, и не робеть перед потоком вопросов, которые всегда вводят меня пусть и не в долгий, но ступор, потому что слова босса почти всегда звучат как обвинения.

— Что-то нужно распечатать или найти? — вкрадчиво спрашиваю. Евсеев восседает в кресле генерального, только вид у него совершенно нерадостный. Брови сведены к переносице, на лбу залегла складка, портящая мужественное лицо. Плечи напряжены, а рука выстукивает дробь ручкой по столу.

— Нет, смотри, — он кладет на край стола с моей стороны документ.

— Что это? — бегло пробегаюсь по бумаге взглядом. Суд, оспаривание договора дарения, признать ничтожной в связи с незаконностью соглашения. Чего? Взгляд наконец возвращается к имени. Это же… — Ваша сестра?..

— Там же все написано, — бросает раздраженно. Вот и яблоко раздора в крепкой семье Евсеевых. Мирослав опускает голову на сжатые на столе кулаки и обессиленно мычит. — Я только не понимаю, зачем ей это.

— Вы не звонили ей? — спрашиваю вкрадчиво. Босс подавлен, и теперь я отчетливо вижу, как его морально размазало. С предательством всегда тяжело справиться, а когда оно из семьи, то почти невозможно. Неосознанно тянусь рукой, чтобы утешить, пригладить волосы и просто по-человечески поддержать, но останавливаюсь на полпути и прячу ладонь за спину. Нельзя, он же начальник. «Но еще и человек», — эхом стучит сердце, которое я бесцеремонно затыкаю, отказываясь слушать.

— Говорит, что настроена выиграть дело, — бурчит сдавленно. Евсееву нужна пара секунд, чтобы прийти в себя. Он резко выпрямляется, оценивает меня, думая, насколько сильно раскис передо мной, и, убедившись, кивает согласно. — Позвал я вас не за тем, чтобы душу изливать. В общем, чтобы выиграть дело нужно слишком сильно стараться. И простым штампом уже не отделаешься, нужно будет доказать, что у нас настоящие чувства, а не просто прихоть деда и договорной брак. На это я не могу просить вас согласиться. В конце концов, процесс может затянуться на годы, так что…

— Вы откажетесь от компании? — не верю тому, что слышу. Он ведь был готов на все, чтобы сохранить собственное детище, которым успешно управляет.

— У меня не будет другого выбора. Но сейчас не обо мне. Точнее, не только обо мне, — снова не дает мне задавать вопросы. — Я обо всем договорился: завтра нас разведут. Я выплачу все, что должен был, и мы продолжим работать, как и раньше. Утром заеду за вами.

Слова дробью летят в грудь. Я ведь ждала развода. Очень сильно. Еще до того, как в паспорте появился штамп. А теперь не испытываю блаженной радости от того, что скоро перекочую в статус счастливых разведенок.

Два дня. Евсеев откладывает наш развод на чертовых два дня. Освобождает меня от работы, разрешает не приходить в офис, потому что сам вдруг улетает в какую-то внезапную командировку. И отчего-то мне кажется, что никуда он не поехал, а засел в квартире и придумал сотню выгодных выходов из ситуации. Либо просто напился, что еще хуже.

Указы начальства я не нарушаю, поэтому сижу дома, покусываю наманикюренный ноготь и жду, когда объявится Евсеев, чтобы мы вновь стали чужими людьми и пересекались исключительно по рабочим вопросам.

Ночью не могу уснуть от потока мыслей: в голове снова Евсеев, которого затягивает в болото семейных дрязг, даже отчетливо вижу протянувшуюся к горлу Мирослава ладонь Якова Игнатьевича. Просыпаюсь в холодном поту. Открываю глаза и тупо пялюсь в ночную темноту, переводя дыхание. В животе урчит, желудок требует еды, чтобы успокоить разыгравшуюся фантазию, поэтому под покровом тьмы крадусь на кухню, надеясь не разбудить Тему, который дрыхнет на диване в гостиной.

Душа требует сладкого. И соленого. И мучного. И с шоколадом. Хмуро осматриваю забитый едой холодильник, потому что порывом бессознательного накануне вечером я скупила половину супермаркета. И пока думаю, что все же хочу: омлет или яблочные оладьи, руки принимаются готовить совершенно иное, заставляя мозг сосредотачиваться на рецепте.

Не замечаю, как темнота за окном сменяется густыми сумерками, а затем и вовсе солнечным светом, от которого пищевые блестки на кексах сияют, превращая еду в произведение кондитерского искусства. Даже не чувствую усталости, колдуя над еще одним шедевром.

— Тебя уволили, что ли? — утром Артем вваливается в кухню и удивленно осматривается, потирая сонные глаза. На лице складка от подушки, а спина сгорбилась от прохлады без теплого одеяла под боком. — Нахрена столько кексов и тортов?

Вопрос выдергивает меня из состояния глубокой задумчивости, и я наконец оцениваю результат бессонной ночи и измученного утра: столы действительно ломятся от количества сладостей, и это еще Тема не смотрел в холодильник, где застывает суфле.