— Ты за этим звонила? — хмуро интересуется Мирослав.

— Да, только я хотела собрать вас по отдельности. Но даже хорошо, что все вышло иначе, вы ведь любите, как и ваш дед, когда все четко и предельно ясно.

Домой мы заходим в полном молчании. Мирослав никак не комментирует ссору с семьей, не раздает в привычном тоне задания на следующий день и вообще держится отстраненно. Зарывается в мыслях и не планирует выбираться. А мне от этого его молчания неспокойно. Еще два месяца назад я бы обрадовалась и с превеликим удовольствием оставила бы его с самим собой, а теперь в груди противно скребет и тянет.

— Мир, ты как? — не выдерживаю и, вынырнув из пальто, поворачиваюсь лицом к этому невозможному мужчине, который прячется за хмурой маской.

— Не понимаю ничего, и меня это бесит, — бросает коротко, и теперь уж точно из него и слова не вытянешь. Отставляю ботинки в сторону и иду в гостиную, разрываемая противоречиями. Хочу получить ответы немедленно, даже если придется руками выколотить их из его груди, и одновременно не позволяю себе переходить проведенную черту. Мы вместе, но насколько близко? До тех пор, пока не закончится вся история с договором или гораздо дольше? — Ты голодна? — сбивает мои метания простым вопросом.

— Немного, — пожимаю плечами, пряча за поджиманием губ улыбку, — но сначала хочу поваляться в ванне, или пойдешь первым? — стоит привести голову в порядок, как снаружи, так и внутри, а для этого необходимо уединение, иначе я достану Евсеева и доведу до того состояния, когда он лично соберет все мои вещи и отвезет в квартиру, где, надеюсь, Тёма будет один, а не с очередной девушкой.

— Нет, иди, я пока закажу доставку, — судя по хмурому виду, предполагаю, до доставки дойдет в лучшем случае через час.

Сорваться бы, усадить его на диван в гостиной и потребовать все объяснить. Но что-то мне подсказывает: Мирослав и под пытками не сдастся, раз решил не делиться мыслями. Вот и реальность, в которую нас выталкивает: здесь мы возвращаемся к прежним ролям, где я только молча слушаю и безукоризненно все выполняю, предугадывая желания придирчивого босса.

Включаю воду и ухожу за чистой одеждой в спальню. Второй раз за день здесь, и оба раза с абсолютно разным настроением. И первое мне нравилось больше, потому что в Евсеева невозможно не влюбиться: красивый, уверенный, галантный. Такому женщины свои сердца на блюдечках с золотыми каемками подавали, чего я так вознамерилась вручить свое, ожидая, что примет? Мычу от досады, хватаю халат и атласную пижаму и пулей несусь в ванную.

Это должен был быть простой договор, не обремененный чувствами. Мы бы придерживались офисных перепалок, держались за ручки перед его родственниками и разбегались по своим углам, проверяя, закрыты ли наши души на сотню замков и не сломался ли какой, чтобы неуместные эмоции не просочились. Но вместо этого оба поддались витающему в воздухе острому, горячему, будоражащему чувству, но не учли, что идти против обстоятельств не получится.

Усаживаюсь в воду, намереваясь провести здесь остаток вечера. Подгребаю пену и вывожу указательным пальцем завитки, думая, как не обижаться на подобное настроение Евсеева и не пытаться лезть к нему в голову.

Прикрываю глаза и опускаю голову на бортик. Еще завтра предстоит выдержать целый день в офисе, лучше сосредоточусь на нем. Прокручиваю план на рабочее время, думаю, к кому в отдел придется зайти, а кого попросить доставить нужные документы. План вырисовывается отличный: я могу почти весь день просидеть в приемной и даже не выйти, если все будут идеально выполнять свою работу, потому что после произошедшего ни одного лицемера видеть не хочется.

— Пустишь погреться? — из задумчивости меня вытягивает знакомый голос. Мирослав медленно приближается, тянет рукава водолазки вверх до локтей и присаживается на бортик ванной. Ладонь опускается в воду, пока я загипнотизированно за всем наблюдаю, и обхватывает мою лодыжку, легонько массируя и скользя по голени до колена.

— Ты выбрал очень убедительный способ, — улыбаюсь и все же распрямляю ногу, выбираясь из плена его умелых рук. Мирослав снова входит в режим того мужчины, от одного вида которого сердце бешено колотится в груди и посылает жаркие импульсы в низ живота, и я сдаюсь. — Залезай.

Двигаюсь вперед, дергаю пробку, выпуская лишнюю воду, и рассматриваю кран, когда слышу плеск позади. Мир опускается медленно, устраивается удобнее и тянет меня к себе, укладывая на грудь. Слышу, как грохочет его сердце, подталкивая ритмом и мое. Он кладет ладони мне на живот и нежно гладит пальцами кожу.

— Спасибо, что была со мной сегодня, — говорит тихо, но твердо, — и что не лезла в голову и дала все спокойно обдумать, — губы касаются виска, и я не сдерживаю усмешки. — Молчание тяжело далось? — угадывает ход моих мыслей.

— Очень, — соглашаюсь, не думая притворяться. — Ты ведь знаешь, что я ненавижу, когда что-то не находится под контролем. Я даже привычку готовить завела, потому что хотя бы в маленьких пределах могу четко управлять ситуацией, — меня пробивает на откровенность. И вроде бы говорить должен Мирослав, ему сейчас тяжелее, но не могу остановить поток слов. — А с тобой получается так, что все идет без моего участия: слив фото, осуждение в офисе, и мне приходится отпускать все, а это тяжело, я подобного не умею.

— Еще и я несговорчивый, — посмеивается Мирослав, поддерживая мои возмущения, но я уже заведена до такой степени, что соглашаюсь, не распознавая иронию в интонациях.

— Да! — сажусь вполоборота, прикрывая пеной грудь, но Евсееву добраться до нее наощупь это не мешает. — Потому что я хочу быть в курсе ситуации, а ты только хмуришься и… ах… — с силой втягиваю воздух, потому что Мир сжимает пальцами мой сосок. — Мы так не договорим.

— Договорим. Вернись, как сидела, — он разворачивает меня, снова укладывая спиной на свою грудь, но ласки не прекращает. — Ксюша, я не делюсь с тобой своими проблемами, потому что в состоянии решить их сам и потому что не привык обсуждать со своими женщинами дела, — набираю побольше воздуха в легкие, чтобы объяснить Евсееву, что сравнивать меня ни с кем не стоит, но он, ловко приподняв меня и усадив на свои ноги, прикусывает кожу на шее, вынуждая умерить пыл. — Я уже понял, что ты совершенно ни на кого не похожа и, по какой-то счастливой случайности, тебя интересую я целиком. Это мне очень льстит. Но такого формата отношений у меня никогда не было, я четко знал, что могу отдать и что получу взамен, — пальцы одной руки скользят по половым губам, а другой — сминают сосок, — разумеется, это касалось материальной сферы. Ты же орудуешь в другой. И я готов тебя в нее пустить, — он оставляет поцелуи на шее, мешая мне сосредоточиться. Снова испытывает, а я сегодня слабачка и легко сдаюсь, — но только если твои намерения такие же серьезные, как и мои.

— Намерения в отношении чего? — соображать все сложнее, особенно когда палец оказывается внутри меня.

— Нас. И меня, в частности.

— Ты правда думаешь, что я бы лезла к тебе в голову, если бы мне было плевать? — опускаю ладонь на его затылок и чувствую мурашки. — И что я бы переспала с тобой, если бы хотела просто развлечься? — он добавляет второй и ускоряет темп. Прикрываю глаза и сдерживаю стон, потому что нужно договорить. — Ты мне нравишься, Мир, как мужчина, а не только как босс. Как босс даже не очень нравишься, но, пожалуйста, давай уже закончим разговор, потому что я тебя хочу.

Он усмехается и резко встает, помогает подняться и мне, переставляет меня на пол, а затем выходит сам и обрушивается на мои губы поцелуем. Он не похож на все, что были до. В нем больше желания, больше дерзости и власти. Мирослав не давит, но явно ведет, а я поддаюсь, потому что невозможно не сдаться, невыносимо отбирать инициативу, когда он целует так пылко, дразнит языком мой и обводит губы.

Мир подхватывает меня на руки, вынуждая обвить ногами торс, и усаживает на стиральную машинку. Не хочу его отпускать, обнимаю плечи и прижимаюсь свой грудью к его. Рядом с Мирославом невозможно хорошо, он толкает нас обоих в безумство. И я чувствую, что поступаю правильно. Все идет так, как должно. Руки сжимают талию почти до боли, Евсеев прикусывает горло, спускается ниже, ласкает соски губами и языком, а после возвращается к ключицам, выпрямляется и, не разрывая зрительного контакта, медленным движением заполняет меня.