Его глаза встретились с моими.

— Я не могу исправить свои ошибки, все те жизни, потерянные из-за меня. Я должен найти какой-то способ искупить это, и я понятия не имею, сколько времени это займёт. Я знаю, что мне придётся быть сильнее и умнее, нежели я был, если я хочу добиться успеха. Но, возможно, я буду думать более ясно, если буду честен с собой, с тобой в кое-чем одном, — его губы, тёплые и мягкие, коснулись моего виска, а потом и лба. — И поэтому, — прошептал он, — ты можешь дать мне пощёчину, когда снова сможешь владеть своими руками.

Он осторожно снял одну из моих перчаток и прижал мою ладонь к своей груди. Он посмотрел на мои пальцы, на мои накрашенные бордовым лаком ногти, лежащие на его рубашке, на его сердце. Потом он поднял голову и посмотрел на меня.

— Оно бьётся для тебя. Так было в течение некоторого времени. И так будет всегда. Что бы ни случилось сейчас, как бы ты себя не чувствовала, для меня всё будет именно так.

Он поморщился и снова положил мою руку на бок.

— Нет, Лила, прошу, не плачь.

Он вытер свежие слёзы с моих щёк, которые потекли, когда моё горло сжалось слишком сильно, чтобы я могла дышать.

— Я ничего от тебя не жду. Я не буду стоять между тобой и Йеном. Я хочу, чтобы ты была счастлива. Я просто... я больше не могу лгать об этом. Ты заслуживаешь лучшего от меня.

— Мудрый выбор, лейтенант, — сказал Рафаэль, входя в комнату. — Генри решил присоединиться к Джиму в гнезде. Но они будут ждать приказа Лилы, прежде чем двинуться дальше.

Малачи снова сел на колени, его пальцы покинули моё лицо, оставив меня ошеломлённую и задыхающуюся от собственных эмоций. Я почти не слышала, что ещё сказал Рафаэль, когда он сел на край кровати; я была слишком занята, прокручивая в голове слова Малачи, пытаясь убедиться, что они мне не померещились. Мне нужно было сказать ему, как сильно я его люблю, как я его прощаю, как...

Было такое чувство, будто меня разрезали, и раскалённый ятаган пронзил мой позвоночник от шеи до конца, стреляя агонией вдоль каркаса моих рук и ног, заставив меня выгнуться дугой, полностью оторвавшись от кровати. Началось настоящее исцеление, соединяющее нерв с нервом, мускул с мускулом, кость с костью, и оно сокрушило мои мысли, украло мои слова. Огонь извивался вдоль стенок моей груди, а затем сошелся в одном месте и вспыхнул ещё сильнее, прокачивая моё покрытое волдырями сердце через каждую из моих артерий, превращая меня в пепел.

Я понимаю, что вероятней всего, закричала, потому что руки Малачи сомкнулись вокруг меня. Он уткнулся лицом мне в шею.

— Я вытащу тебя, — сказал он мне на ухо. — Я не позволю тебе уйти. Скоро всё закончится. Просто держись за меня.

И я так и сделала. Пока продолжалась агония, пока моё тело снова срасталось вместе, оставляя только серебряные шрамы и плохие воспоминания, я обвила свои недавно сломанные кости вокруг его тела и использовала его как якорь, позволяя ему удерживать меня, пока я дрожала и хваталась, позволяя ему привязывать меня к настоящему его словами у моего уха и руками на моей коже. Возможно, я причиняла ему боль; я держалась достаточно крепко, чтобы превратить кости в кашу. Но он был так силён; он принял всё это, а потом предложил ещё больше самого себя. Я жадно вцепилась в него, и когда боль начала утихать и моё зрение прояснилось, я посмотрела на его лицо и поняла, что он прочувствовал это всё вместе со мной.

— Тебе больно, — прошептала я между толчками рук Рафаэля, когда он наложил последние штрихи на моё исцеление, делая моё тело сильным и готовым к следующим шагам.

Малачи посмотрел в мои глаза.

— Мне больно, потому что я люблю тебя. Но не быть с тобой — намного больнее.

— Я закончил, — объявил Рафаэль.

Малачи тут же ослабил свою хватку. Он поднялся на ноги, отступив на несколько неохотных шагов назад, а потом попытался успокоиться, сделав глубокий вдох. Несколько минут я лежала очень тихо, пока боль не испарилась, превратившись в недостижимое, далёкое воспоминание, как будто мой разум крепко обхватил его, отгородив стеной. Я села, не сводя глаз с Малачи, отчаянно желая рассказать ему всё, отдать ему свою любовь в обмен на то, что он взял. Но сначала мы должны были пройти через это. Я не могла подвести Тиган, заняв себя разговорами по душам с Малачи, пока Мазикины привязывали её к столу и вырывали душу из её тела. Она стала моей подругой, а я никогда не бросаю своих друзей.

— Звони Джиму и Генри, — сказала я ему, свешивая ноги с кровати. — Скажи им, что мы идём.

— Каков твой план? — спросил Малачи, уже потянувшись за телефоном.

— Я сдамся Мазикиным. 

Малачи не стал спорить со мной. Он позвонил Джиму и Генри, и сообщил им, что мы уже в пути. Тихо попросил Рафаэля подогнать нам машину и какую-нибудь одежду для меня, а затем закрыл дверь своей спальни.

— Ты капитан. Но мне нужно больше деталей, кроме "я сдаюсь".

Он подошёл к шкафу и вытащил оттуда рубашку с длинными рукавами и брюки, которые бросил на кровать вместе с парой военных ботинок. Он скинул свои лакированные туфли и рванул галстук на шее. А потом расстегнул рубашку и снял её.

Я повернулась к нему спиной и судорожно вздохнула.

— Я дам им понять, что предлагаю себя, если только они не причинят вреда Тиган и не овладеют ею. А потом я пойду туда одна и без оружия, чтобы отвлечь Сила. Ты, Джим и Генри пойдёте другим путём, в этом и будет заключаться твоя миссия — вытащить Тиган, чтобы я могла сбежать, не беспокоясь о ней.

— Тогда будет лучше, если Джим и Генри соберут для нас кое-какие сведения, — сказал он. — И ты можешь повернуться.

Я так и сделала. Он уже зашнуровывает ботинки. Поверх рукавов рубашки он натянул наручи, кожаные манжеты которых защищали его предплечья от когтей и зубов Мазикинов. Он также пристегнул свой жилет. Когда он увидел, что я смотрю на него, он сказал:

— Я не буду пытаться смешаться с толпой, и я решил, что могу воспользоваться дополнительной защитой.

Совершенно верно. Я посмотрела на себя, на своё изорванное платье, на засохшую кровь на коже. Жаль, что у меня нет собственных доспехов. Я не могла их надеть, потому что Сил должен поверить, что я иду не для того, чтобы сражаться. Если я смогу сыграть свою роль, это даст шанс другим Стражам. И всё же мне хотелось покрыть себя толстыми пластинами литой кожи, чем угодно, лишь бы их ногти, зубы, и руки были подальше от меня. Затем Малачи встал, и его взгляд дал мне всё, что мне было нужно. Без тени сомнений, я приняла его объятия. Он обхватил меня, положив руку мне на затылок и прижав к своей бронированной груди. Я обняла его за талию и крепко прижала к себе.

— Я не подведу тебя, — сказал он.

— Я знаю. Я беспокоюсь только о том, как бы ни подвести тебя.

— Ты не... капитан.

Я улыбнулась. Впервые за долгое время я почувствовала, что он использовал это слово не для того, чтобы отдалиться от меня. Я крепче обняла его и закрыла глаза.

— Как только мы надерём им задницы, мы с тобой поговорим, ладно?

Даже сквозь его кожаную броню я чувствовала, как быстро бьётся его сердце.

— Потому что я перешёл все границы дозволенного.

Кто бы сомневался, что он так подумает. Я скользнула рукой по его груди и затылку.

— Ты слышал, что Йен сказал тебе, что ты был...

— Бестолковым идиотом. Да, я уловил это, спасибо, — но в его голосе звучала надежда.

— Вот тебе и ключ к разгадке.

Я встала на цыпочки и притянула его лицо к своему. Наши губы встретились на краткий миг, невыносимо сладкие и нежные, полные обещания. Я снова опустилась на пятки.

— Сегодня вечером, хорошо?

Он уставился на меня сверху вниз с таким видом, будто я только что ударила его по голове, но затем самая великолепная, хищная улыбка расплылась на его лице.

— Сегодня вечером.

Я кивнула, и пошла открывать Рафаэлю дверь, успев до, того как он постучал. Я забрала у него джинсы, футболку и ботинки.