— Мы будем носить шляпы?

— Можешь в этом нисколько не сомневаться!

Фаэтон остановился. Мазхар так и не успел сказать хозяину бара того главного о Жале, что считал необходимым. Он вышел, пожав ему руку.

Мазхар не был у себя уже несколько дней, но его совсем не тянуло в опостылевший дом. Ничто более не связывало его с этим домом — ни жена, ни мать, ни даже сын.

Можно ли было радоваться возвращению к женщине, которая оказалась так глупа и беспечна, что потеряла драгоценный перстень? А он ещё заплатил за этот подарок бешеные деньги. Зачем? Для чего?.. Мазхар поморщился, вспомнив, как он мечтал, чтобы она бросилась к нему на шею с ласковыми словами…

В передней было темно. Мать, наверно, уже спала. Из спальни через неплотно прикрытую дверь на пол падала узкая полоска света. Мазхар вспомнил разговоры матери об амулете, и его охватило чувство брезгливости. Рука, поднявшаяся было, чтобы открыть дверь, застыла. Что ему делать здесь, у этой женщины — неряшливой, лишённой какого бы то ни было обаяния? И она ещё надеется удержать его с помощью жалких средств, к которым прибегают разве что базарные торговки!

А может, повернуться и пойти к Жале? Но он тотчас отказался от этой мысли. Ведь Несрин, пожалуй, опять будет потом читать мораль его возлюбленной.

Он повернул ручку двери и увидел Назан, спавшую в кресле. Но что это? Она была явно накрашена и нарядно одета…

«А Назан не так уж плоха! И даже красива», — подумал Мазхар, глядя на жену пьяными глазами. Красива? Но что значила теперь для него эта красота? Ему нужна была не кукла, а живой человек, такой, как его Жале — жизнерадостная, пылкая, влекущая…

Вешая пиджак, он опять вспомнил слова матери об амулете и поглядел на жену, которая продолжала спокойно спать, уронив голову на плечо. Если мать сказала правду, то Назан должна была зашить амулет в серый пиджак. Что ж, завтра он наденет серый костюм и… Но неужели эта беспомощная женщина, которая боится даже собственной тени, могла решиться на подобный поступок? Ему вдруг пришло в голову, что мать, стараясь оклеветать невестку, могла сама зашить в его пиджак амулет. «У этой злобной женщины руки не чище чёрного языка». Ах, да всё равно, рано или поздно он узнает правду!

Переодеваясь, Мазхар нечаянно задел рукою стакан, стоявший на краю столика. Ударившись о медную решётку мангала, он со звоном разлетелся на мелкие куски. Назан вздрогнула и открыла глаза, ещё не понимая со сна, что произошло. Бедняга и думать забыла броситься мужу на шею. Она глядела на него широко раскрытыми от испуга глазами и не могла вымолвить слова.

— Что уставилась?! — заорал Мазхар.

Назан совсем растерялась, не зная, как поступить. И вдруг, неожиданно для самой себя, подбежала к мужу и подняла руки, пытаясь его обнять. Мазхар рассвирепел:

— С ума ты сошла, дурёха! Вместо того чтобы убрать осколки, она на шею бросается!

Вконец смутившись, Назан присела на корточки и стала шарить руками по ковру.

— Обезьяна! — бранился пьяный Мазхар. — Ишь размалевалась на ночь глядя! Надеешься, что тебя простят? Напрасно! Я не так глуп!..

Назан подумала: «Сказать бы ему хоть, что нашёлся перстень». Но нет, ей уже не хотелось ничего говорить. Зачем? Что это могло изменить? Ведь что она ни делала, как ни старалась, всё шло прахом…

Она поднялась и, держа на ладони осколки, вышла из спальни. Стоя над мусорным ведром, Назан горестно размышляла: «Как же мне теперь быть? Возвращаться в спальню? А может, переспать эту ночь в кладовке? И вообще спать там всегда? Но вдруг муж ещё больше разозлится?»

Она вспомнила, что лицо её накрашено. И зачем было это делать? Ведь он только посмеялся над ней, обозвал обезьяной…

Назан умылась и, тщательно вытерев лицо и руки, вернулась в спальню. Муж лежал в постели, отвернувшись к стене.

«Он не хочет меня видеть, — подумала Назан. — Зачем же ложиться с ним рядом?» Она убавила огонь в лампе и примостилась в кресле у окна.

Пьяный Мазхар не обратил на это никакого внимания. Ему хотелось скорее заснуть. Поспать бы хоть несколько часов, и пройдёт эта мерзкая тошнота. Он всегда чувствовал себя отвратительно, после того как пил в баре разные вина и ел непривычные закуски. В голове шум, внутри всё горит огнём. Мазхар закрыл глаза, но сон не шёл. Повернувшись на другой бок, он приподнял край одеяла и посмотрел на жену. Она плакала.

Назан было очень горько. «Может, — думала она, — поговорить утром с мужем обо всём откровенно. Если он больше не любит меня, то пусть отправит к тётке вместе с Халдуном». Она готова вернуться в любой день и час, когда он этого пожелает. Назан немного успокоилась и, вытерев глаза, поудобнее устроилась в кресле.

Мазхар вновь выглянул из-под одеяла. Теперь у жены был такой вид, словно она на что-то решилась. И вдруг его осенила догадка: «Ждёт, пока я засну! Ведь ей надо зашить этот проклятый амулет!»

Назан действительно ждала, пока он уснёт. Но только для того, чтобы вынуть амулет из серого пиджака и незаметно зашить подкладку. К чему теперь это? Всё равно ей придётся уехать к тётке, а без неё Мазхар может случайно обнаружить колдовство и возбудить судебное дело. Нет, самое разумное — вынуть амулет…

Услыхав похрапывание мужа, она, крадучись, словно кошка, подошла к вешалке и с величайшими предосторожностями сняла пиджак.

Мазхар не спал. По лёгкому скрипу двери он понял, что жена вышла из спальни. Вскочив с кровати, он бросился к окну и раздвинул занавеску. За неплотно прикрытой дверью кухни блеснул огонёк.

Назан уселась на низенькую скамеечку и при слабом колеблющемся свете поставленной на пол маленькой лампы принялась распарывать подкладку пиджака. Она была совершенно поглощена своей работой, когда, словно гром, грянул голос мужа:

— Ты что здесь делаешь?

Назан затрепетала, не смея поднять глаза. Мазхар вырвал у неё из рук пиджак.

В последовавшее мгновение страшный вопль Назан разорвал тишину ночи. Хаджер-ханым вскочила с кровати и бросилась в кухню. Вслед за ней, шлёпая босыми ногами, прибежал и Халдун. Старуха и мальчик пытались вырвать Назан из рук разъярённого Мазхара. Но тот лишь ещё больше рассвирепел и продолжал избивать несчастную женщину. Наконец он остановился и крикнул:

— Я развожусь с тобой, негодная!

Шепча слова молитвы, Хаджер-ханым склонилась над Назан, распростёршейся на полу. Она уже не была более женой Мазхара.

— Довольно! Уходи в свою комнату, — сказала Хаджер-ханым сыну. Потом она потянула за руку Назан.

— Встань и пойдём ко мне. Да будет на то воля аллаха, может, всё ещё обернётся добром.

Назан с трудом поднялась и, даже не взглянув на сына, поплелась в комнату Хаджер-ханым. Едва дойдя до тахты, она упала на неё словно подкошенная.

Халдун не сводил с матери глаз. Ему очень хотелось обнять её, пожалеть, но он боялся бабки. Губы у него кривились, а глаза были полны слёз.

Хаджер-ханым долго выпытывала у Назан причину ссоры, но та молчала. Тогда она пошла в спальню.

Мазхар, совершенно обессилев, лежал в кресле и курил. Роковые слова, которые в порыве гнева вырвались из его уст, не давали ему покоя. Он даже обрадовался приходу матери.

— Что ты затеял скандал среди ночи? — спросила Хаджер-ханым.

— Я застал эту мерзавку на месте преступления. Она в самом деле зашивала в мой пиджак амулет.

Хаджер-ханым вздрогнула, словно коснулась огня, и даже попятилась.

— Сохрани и помилуй нас аллах! Значит, всё оказалось правдой?

— То-то и оно! Накрасилась на ночь глядя, словно кокотка. Не пойму только, для чего ей это понадобилось? Чтобы лучше замести следы?..

— В самом деле, как ей пришло в голову намалеваться среди ночи? — спросила с хорошо разыгранным изумлением Хаджер-ханым. — Нет, что там ни говори, но эти штучки молодых совсем с толку сбивают. Ужинали мы вместе, всё было, как обычно…