Назар вышел к Нам, слегка подпрыгивая, чистый, в новеньких брюках и курточке. И сразу брякнул: «Ого, сколько вас!» — словно не обрадовался, а испугался. И взгляд у него был растерянный, потому что ребята все лезли и лезли, как в трамвай.

Наконец в дверях появилась Назарова мама — за ней уже никого не было. В руках она держала огромный букет гладиолусов. Она поставила их на стол в вазочку, и в комнате сразу стало еще красивее. Это очень хорошо, что кто-то сообразил прихватить с собой цветы.

— Как дела с ногой? — важно спросил овраженский Гошка у Назара. Он оказался близко от именинника и поэтому решил первый затеять разговор.

Назар подрыгал ногой.

— Ничего. Могу хоть сейчас на улицу.

— Не торопись, — возразила ему мама. И, вынув из буфета тарелку с поджаристым печеньем, поставила ее тоже на стол. — Берите.

Все захрустели печенюшками.

А Вика встала и передала Назару авторучку. Мы захлопали, а Сашуня сказал:

— Может, теперь хоть песню напишешь. Назар засмеялся:

— А я уже написал. Хотите послушать? — И он прочитал стихи, которые сочинил для бупшинского гимна.

Я не запомнил их наизусть, а говорится в них о нашей улице — какая она красивая и зеленая, а будет еще лучше, потому что мы на ней хозяева. Я запомнил только две строчки из припева.

Назаров папа сказал:

— Получается, вроде сами себя расхваливаете: мы хорошие.

Назар ответил:

— Нет, папа. Это не в том смысле — хорошие или плохие, а понимаешь — заботливые. Вот как говорят: он хороший хозяин.

— Все равно, сын. Оттенок оценочный.

Назар схватил свою новую ручку, которую мы ему только что подарили:

— А как исправить?

— Не трогай сейчас, — раздался вдруг старческий голос, и мы увидели, что в дверях стоит бабушка Назара, низенькая и тоже в очках. — Подумай лучше на досуге, не торопись.

— Ладно, — согласился Назар.

А я подумал: «Хорошо ему так сочинять, когда все взрослые в доме помогают».

— Давайте споем, — предложил Сашуня и сел за пианино.

Назар начал напевать, потом к нему присоединились девочки и даже некоторые ребята. И впервые в жизни громко зазвучал в Назаровом доме бупшинский гимн.

Потом Назар вывалил на стол снимки, приготовленные для фотолетописи, и мы их смотрели. Он интересно сообразил. Нашел в альбомах у людей, к которым ходил, старые фотографии. На них снята Овраженская улица, какой она была лет десять назад, а то и тридцать. Пустырь и больше ничего, даже не верится. Назар переснял эти фотографии. А рядом поместил новые — какая улица сегодня. Смотри и сравнивай!

Все стали хвалить Назара.

— Нам пора, ребята. Спасибо за гостеприимство, — сказала Римма, вставая.

— Сидите еще, — заговорили все Цыпкины.

Но мы стали прощаться и выталкиваться по очереди из комнаты.

Назар, прихрамывая, вышел за всеми, чтобы проводить.

Я остался один. Мне еще хотелось поговорить с Назаром, рассказать о Борисе. Но Назар вспомнил, что у него голодные рыбки в аквариуме, и мы стали их кормить.

И вдруг из кухни послышался голос Назаровой мамы:

— Назик, встречай.

— Кто это еще? — удивился он и запрыгал к двери.

Я выглянул из-за его спины: в комнате, где только что сидели ребята, стояла Люся. Она была растрепанная и красная и тяжело дышала.

— Ой, ребята, — воскликнула она и села на стул. Мы, ничего не понимая, остановились около нее и ждали, когда она придет в себя. А она отдышалась и снова ойкнула:

— Ой, что я вам скажу сейчас про Бориса…

Когда все вышли из Назарова дома, Люся побежала на Главную почту. Им с бабушкой пришла посылка от папы и мамы. Посылку бабушка получила, но принести не смогла — тяжелый ящик. Она оставила ящик на почте, сказала, что пришлет внучку. Люся как освободилась, так и побежала.

Она перемахнула прямиком через овраг, а потом пошла по скверу, который виден из нашего гаража. По этому скверу мало кто ходит. Только в одном его углу на детской площадке всегда шумят ребята. Вот здесь-то, в тихой аллее, Люся и наскочила на Бориса. Он сидел на скамейке под деревьями и глядел в землю. Люся сразу остановилась. Она поняла, что он нарочно ушел подальше, чтобы побыть одному. Люся подошла и села рядом. Он удивился, но ничего не сказал.

Не знаю, как у них начался разговор. Нам с Назаром Люся передала только главное. Она сказала, что спросила у Бориса, почему он тогда у реки не помог женщине, а толкнул Назара и подрался со Славкой Криворотым. И вообще — почему ушел от нас и куда уезжал? Борис ей не нагрубил, а стал отвечать по-хорошему.

Он признался, что ему очень трудно жить. Мать нервная, все время кричит и часто дерется. А с тех пор как появился в доме дядька Родион, мать сделалась совсем ненормальной. А дядька Родион ему не родной. Просто мамкин знакомый. За апельсины он тогда не бил, наоборот — защитил от матери. Только попросил Бориса помочь ему. Раньше Борис отказывался, а теперь согласился. Он подкопит денег, а потом…

И тут он открыл Люсе свою тайну. Он решил уехать. Совсем. От матери. Я спросил:

— Куда же?

— В другой город, — ответила Люся. — На Волгу. Там у него тетка.

— Значит, есть к кому, — заметил Назар.

— Да разве в этом дело, — заволновалась Люся. — Как не поймешь. Он со злости с Родионом стал. Ненавидит его, а помогает. «Деньги не пахнут». Таким и уедет!

Я сразу представил Бориса, каким увидел его вчера: «Плевать на всех!», «Всех ненавижу!» И уже не колеблясь ни секунды, рассказал об этом Назару и Люсе. Люся ахнула:

— Вот видите! Надо срочно что-то делать.

— Взрослым сказать, — предложил Назар.

— Да, — согласилась Люся. — Только…

— Что?

— Он просил меня — никому ни слова.

— Ноты уже сказала нам, — заметил я.

— Вам можно.

— А взрослым нужно, — рассудил Назар. — Идемте.

— Куда?

— К Римме. Или к Тиме с Серегой.

И он, подпрыгивая, первый выскочил из комнаты.

Мы мчались как на парусах. Назар даже меньше стал хромать и подпрыгивать. Конечно, наш путь лежал прямо к БУПШу. И нам повезло: мы застали сразу всех вожатых.

Подумать только: Борису хотят добра, а он, как враг самому себе, отказывается! Да еще что натворил: поймал сегодня на улице Люсю и обозвал предательницей.

И это после того, как сам ей во всем признался!

Люся шла с девочками. А Борис — навстречу. Рудимчик как раз сидел в канаве и копал червей. Под мостками у Демьянычева дома всегда много червей, самых клевучих.

— Ты по существу, — оборвал Рудимчика Назар, когда Рудимчик рассказывал.

— А я и по существу. Борька как подошел к Люське, да как треснет!

— Люсю? — удивился я.

— Да нет. Свою ногу. Палочкой, которую держал. А Люсе крикнул: «Предательница! Я тебе все рассказал, как человеку, а ты разносишь, как сорока». И ушел.

Мы с Назаром сразу побежали к Люсе. Она сидела дома с кислой миной и делала коллекцию. Перед ней лежала картонная крышка от коробки, в какой продают ботинки. В крышке — вата. А на вату Люся пришивала нитками бабочек. Где она их ловила, таких красивых, не знаю. Нас она встретила без радости, даже не улыбнулась, но сказала: «Садитесь». Мы сели, она продолжала возиться с бабочками. Из кухни доносилось звяканье посуды — Люсина бабушка готовила обед. Наконец Люся сказала:

— Ведь что обидно — несправедливо!

Мы с Назаром поняли, про что она говорит, и кивнули.

И в самом деле: разве можно было так поступать Борису? Для него старались, а он налетел.

— А вчера дома он еще и на Римму налетел, — сказала Люся.

Об этом мы с Назаром ничего не слышали. И Люся рассказала, как вчера ходили к Борисовой матери вожатые. Они пришли все вместе. Черданиха встретила их у входа и не хотела пускать в дом. Они все-таки прошли и увидели: в кухне очень грязно, разбросано, на столе валялись объедки. Тима спросил у матери Бориса, где ее сын. Она сказала: «А какое вам дело?» Римма ответила: «Нас беспокоит его судьба». — «А вы не беспокойтесь!» — закричала Черданиха. «Но у вас ненормальная обстановка в доме», — сказал Серега. А Тима добавил: «Вы его неправильно воспитываете».