— Сегодня там будет, — сказал он. — У тетки.

Мы молча зашагали рядом. Я взглянул на него сбоку — серый чубчик над черными широкими бровями, острые, пронзительные глаза. Толстые губы смешно оттопырены. И я подумал, что, наверное, все-таки и у Борьки добрая душа. И сказал:

— Слушай, Борька. Ты все-таки не уезжай, а?

Он усмехнулся и остановился — нам надо было расходиться в разные стороны на углу Лермонтовского переулка.

— Эх, Чапай, Чапай, — вспомнил он почему-то мое командирское имя и, взъерошив пятерней мои жесткие волосы, выпалил: — Сила!

— Победа! — отозвался я, шутливо вытягиваясь по струнке.

А он засмеялся и пошел, так и не ответив на мой вопрос. Он был старше нас. И хотя мы играли с ним на улице, как с равным, сейчас я понял, что он совсем другой. Как будто действительно взрослый. И от этого мне стало почему-то грустно.

Дома мама на меня заворчала:

— Почему долго? Тебя только посылай. Да еще и дед куда-то запропал.

— С ребятами он, — сказал я.

— Что малый, что старый, — вздохнула мама. — С вашим БУПШем и я скоро голову потеряю.

Я хотел полезть на чердак, чтобы записать про встречу с Борисом, но пришел дед. Мама и его встретила ворчанием:

— Хоть бы вы, папаша, сознательность не теряли, а то сам сделался как дитя подросткового периода.

Дед ухмыльнулся и подмигнул мне. И мне стало весело. Будто мы с ним одногодки — и дела у вас общие, и провинность перед мамой одна.

Вот и сейчас опять вместе пойдем в БУПШ!

Борька сдал ботанику. Послезавтра русский. Сейчас опять занимаются.

А мы сегодня фотографировались. Пришли Назар с аппаратом и Люся. Вика суетилась, выбирала место и всех расстанавливала. Снимались около Машиного столика, у доски «Требуются» и просто около БУПШа. Вика все время вставала впереди. А я — рядом с Люсей. Она была с краю. Я смотрел на ее ухо. За ухо у нее заделаны волосы. Они падали сзади прямо, как проволочки, но были пушистые. И мне опять захотелось их потрогать, только в это время Назар закричал: «Не шевелитесь!»

А Вика кричала Назару: «Наводи на середину!» Потому что в середине стояла сама. Но он наводил на меня.

Или, может, на Люсю? Я это точно видел: наводит на наш край и щелкает.

Праздник уже через три дня. Мы делаем сейчас скамейки для зрителей, поэтому много писать некогда. Бегу!

Мне все еще некогда, и вдобавок поздно. Но об этом я должен записать немедленно, потому что опять готов кричать «Ура! Ура! Ура!» — хоть тысячу раз.

Сегодня Борис сдал русский. Мы страшно обрадовались и бросились его качать. А потом… Эх, да что говорить! Да здравствует новый начальник БУПШа Люська Кольцова!

Да, да, да. Так я и закричал, когда это случилось. А случилось правильно, честное слово, правильно. Мы и ахнуть не успели, а Вика Жигалова… Так ей и надо! Она сама довела нас до «белого каления», как заявил Назар Цыпкин. А Назар Цыпкин…

Нет, не могу. Пойду попью воды, а то весь дрожу от нетерпения и перескакиваю с пятого на десятое.

…Вот теперь вроде лучше.

Все началось, когда Борис пришел из школы. И с ним Назар и Люся. Мы бросились к Борису и подкинули его в воздух. И орали кто что. Гошка-Адмирал схватил старое ведро и лупил по нему изо всех сил железякой. Шум и грохот стояли, как при землетрясении. Но взрослые не ругали. Они сами смеялись и радовались. И мой дед, и Ангелина Павловна. Про вожатых и говорить нечего. А Римма тоже была с ребятами в школе. Она сияла, как медный якорь на ремне у Адмирала. Все поздравляли Бориса.

Только Вика Жигалова стояла сбоку и криво усмехалась. Может быть, этого никто и не заметил, но она сказала:

— Хватит восторгаться. Пора доканчивать скамейки.

Мы как раз устанавливали скамейки вокруг арены для зрителей. Вот Вика и напомнила. Только это вдруг всех возмутило.

— Да что тебе дались эти скамейки? — спросил Назар.

— А по-вашему, они не нужны, да? — завертела Вика головой, отчего кудри ее замотались во все стороны. — Вот я и вижу! Вас интересует совсем не то, что касается БУПШа.

И тут уж поднялся такой шум, какого у нас никогда не бывало:

— Да как же не касается? Тебе скамейки дороже человека! Только свои бумажки знаешь? Да ты просто плохая начальница!

Вожатые стали успокаивать, но кто-то крикнул:

— Долой Жигалову!

И все дружно подхватили:

— Долой!

Вожатые и взрослые опять начали утихомиривать нас, но вышел вперед Назар Цыпкин и заявил:

— Правильно, долой ее надо! Надоела со своей бухгалтерией.

Я не верил ушам: и это говорил про Вику Назар! Кругом закричали: «Надоела, надоела!», а Назар продолжал:

— Предлагаю выбрать другого начальника. — И повернулся к нам. — Пусть будет Кольцова. Кто — за?

И все мы, как один, подняли руки. Вика побледнела.

— Это как же? — спросила она, оборачиваясь к Римме. И мы тоже смотрели на вожатую, не опуская рук. Мы знали, что сейчас не время для выборов-перевыборов, но раз уж так получилось — пусть взрослые видят.

— Погодите, ребята, — вдруг тихо и смущенно начала Люся.

Не знаю, о чем она хотела сказать. Только Жигалова со злостью прервала ее:

— Ясно, ясно, ты подстроила! Все спорила да придумывала, а теперь рада, да, рада! По-твоему вышло, добилась?

Это была уже совсем белиберда. Ничего Люська не подстраивала и не добивалась. Только Вика не хотела никого слушать — сжав кулаки, она замахала ими. И побежала прочь.

— Вика, — позвала Люся, но сразу умолкла.

В дверях БУПШа стояла тетя Варя. Вика с разбегу ткнулась в ее плечо, потому что бежала, опустив голову, и, отпрянув, ничего не сказав, выскочила.

А тетя Варя прошла к столу и села на краешек стула. Она словно решила отдохнуть немножко перед дальней дорогой, и сидела задумчивая, положив руки на колени — они резко выделились на черной юбке, суховатые, с длинными пальцами. А мне вспомнилось, что вот так же она сидела у себя дома, когда расспрашивала у меня про Люсю. Наверное, уже тогда она знала, что с ее дочерью случится эта печальная история.

— Ну, что ж, — сказала она тихо и посмотрела на вожатых. Мы насторожились. — Что же, — повторила она, вставая, и положила свою ладонь на Люсино плечо. — Я там еще скамейки для вас привезла. Принимай, товарищ начальник штаба. — И пошла к двери.

Мы сгружали скамейки, потом расставляли их вокруг пашей арены. А Люся пошла к Вике. Но напрасно. Та не пустила ее в дом.

Люся вернулась, когда мы с Длинным Федулой «гнули стойки» — надо же было перед праздничным выступлением еще потренироваться. Я увидел Люсю и закричал:

— Да здравствует новый начальник БУПШа!

Но она подошла и громко, чтоб все слышали, сказала:

— Стоишь на руках и стой! А глупости прекрати.

Она чуть не до слез обиделась. Я даже не знаю почему. И я поспешно сказал:

— Ладно, не сердись.

Но она уже отвернулась от меня и стала говорить с Длинным Федулой о цирке. Я смотрел на ее затылок с прямыми волосами, на тонкую белую шею и нисколько не сердился за то, что она так на меня ни за что ни про что накричала.

А потом прошелся колесом по арене. И встал на руки. Вся Овраженская улица перевернулась вниз крышами. Небо оказалось тоже внизу, а на нем вздыбились перевернутые вверх тормашками разноцветные гирлянды бумажных флажков, которые мы протянули от дома к дому. Было очень красиво. Но когда я снова встал нормально на ноги и еще раз посмотрел вдоль улицы, то увидел, что она и так очень красивая. До сих пор я даже не замечал.

И почему-то в этот миг я понял, что наш торжественный бупшинский праздник пройдет замечательно.

Я не ошибся. Праздник прошел на славу.

Мы боялись, что помешает погода. С вечера небо затянулось лохматыми тучами. Стал накрапывать дождь. Подул ветер. Но к утру прояснилось и выглянуло солнце. Оно высушило скамейки, арену и футбольное поле. А гирлянды флажков засверкали, как желтые и красные фонарики.