— Мы бы и вовсе вас не увидели, если бы не ваша сестрица. Вас никогда не выносили на люди, только по ночам мы порой слышали, как где-то в недрах Утеса плачет ребенок. Голос у вас был поистине чудовищный, воздаю вам должное. Вы могли кричать часами, и вас могла успокоить только женская грудь.

— Это и до сих пор так.

На этот раз принц Оберин рассмеялся.

— Здесь наши вкусы сходятся. Лорд Гаргален сказал как-то, что надеется умереть с мечом в руке, а я на это ответил, что предпочел бы в этот миг держаться за пышную грудь.

Тирион вежливо улыбнулся.

— Вы говорили о моей сестре?

— Серсея пообещала Элии, что покажет вас нам. Накануне нашего отплытия, когда наша мать беседовала наедине с вашим отцом, они с Джейме провели нас в вашу детскую. Ваша кормилица хотела прогнать нас, но Серсея этого не позволила. «Он мой, — заявила она, — а ты просто дойная корова и не смеешь мне указывать. Замолчи, не то я скажу отцу, и он отрежет тебе язык. Корове язык не нужен, только вымя».

— Ее величество с ранних лет умела чаровать сердца. — Тириона позабавило, что сестра объявила его своим. Позже она, видят боги, никаких прав на него не предъявляла.

— Она даже распеленала вас, чтобы нам было лучше видно, — продолжал дорниец. — Глаз у вас в самом деле оказался дурной, и голову покрывал черный пушок, да и сама голова, пожалуй, была больше, чем у обыкновенных младенцев, но хвост и борода отсутствовали, равно как когти и зубы, а между ног торчал только крошечный розовый отросток. После всех леденящих кровь слухов проклятие лорда Тайвина оказалось уродливым красным младенцем с короткими ножками. Элия даже заворковала над вами, как всегда делают молодые девушки при виде грудных детей, котят и щенят. Ей, по-моему, даже понянчить вас захотелось, несмотря на ваше безобразие. На мое замечание о том, что чудовище из вас никудышное, ваша сестрица сказала: «Он убил мою мать», и дернула вас за пипку — я уж думал, она ее оторвет. Вы завопили, но Серсея отпустила вас, только когда Джейме сказал: «Перестань, ему больно». «Ничего, — заметила она при этом, — все говорят, что он все равно скоро умрет. Удивительно, как он еще жив до сих пор».

В небе ярко светило солнце, и день для осени был приятно теплым, но Тириона Ланнистера проняло холодом. Милая моя сестрица. Он почесал рубец на носу и попотчевал дорнийца своим «дурным глазом». С чего ему вздумалось рассказать мне об этом? Испытывает он меня или просто крутит мою пипку, как Серсея, чтобы услышать мой крик?

— Непременно расскажите это моему отцу. Он будет в восторге так же, как и я. Особенно ему понравится та часть, где говорится о хвосте. Он у меня был, но отец велел его отрезать.

— С той нашей встречи вы стали намного забавнее, — усмехнулся Оберин.

— Жаль, что я при этом не стал чуть повыше.

— Кстати, о забавах. Стюард лорда Баклера уверяет, будто вы ввели налог на женские прелести.

— Это налог на шлюх. — Тирион заново испытал раздражение. Самое обидное, что это придумал отец, а не он. — Всего один грош за каждое… э-э… соитие. Десница полагает, что это улучшит городские нравы. — (И поможет оплатить свадьбу Джоффри.) Во всем, разумеется, обвинили Тириона, как мастера над монетой. Бронн говорит, что этот налог прозвали «карликовым грошем». «Раздвинь-ка ноги для Полумужа», — кричат теперь во всех борделях, если верить наемнику.

— Надо будет набрать в кошелек побольше медяков. Даже принц обязан платить налоги.

— Зачем вам нужны наши шлюхи? — Тирион оглянулся назад, где ехала с другими дамами Эллария Сэнд. — Ваша любовница успела надоесть вам в дороге?

— О нет. У нас слишком много общего. Но вот красивой белокурой женщины у нас еще не было, и Элларии любопытно. Не знаете ли вы подходящей красотки?

— Я теперь женат. — (Хотя и не сплю с женой.) — И больше не хожу по шлюхам. — (Если только не хочу, чтобы их повесили.)

Оберин внезапно переменил разговор.

— Говорят, будто на свадьбе у короля будет подано семьдесят семь блюд?

— Вы голодны, мой принц?

— Да, я изголодался, но не по еде. Скажите мне, когда свершится правосудие.

— Правосудие… — Вот зачем он приехал. Можно было сразу догадаться. — Вы дружили со своей сестрой?

— Детьми мы были неразлучны, почти как ваши брат и сестра.

О боги. Надеюсь, что все-таки не так.

— Битвы и свадьбы поглощали все наше время, принц Оберин. Боюсь, нам было недосуг заниматься убийством шестнадцатилетней давности при всей гнусности этого злодеяния. Мы, разумеется, сделаем это, как только сможем. И всякая помощь Дорна, способствующая восстановлению мира в государстве, безусловно, ускорит расследование моего лорда-отца.

— Карлик, — тон Красного Змея стал значительно менее сердечным, — избавь меня от своих ланнистерских уверток. За кого вы нас принимаете — за овец или за дураков? Мой брат — человек не кровожадный, но эти шестнадцать лет он не сидел сложа руки. Джон Аррен приезжал в Солнечное Копье через год после восшествия Роберта на трон, и будь уверен, его там усердно допросили — его и еще сто человек. Я приехал не затем, чтобы смотреть комедию под названием «расследование». Я приехал, чтобы покарать убийц Элии и ее детей, и это будет сделано. Начнем мы с этого буйвола, Григора Клигана… но думаю, что им дело не кончится. Перед смертью Гора расскажет мне, от кого получил приказ — уверьте в этом вашего лорда-отца. — Оберин улыбнулся. — Один старый септон сказал, что я — живое доказательство благости богов. А знаешь почему, Бес?

— Нет, — настороженно признался Тирион.

— Если бы боги были жестоки, они сделали бы меня старшим сыном, а Дорана — младшим. Я в отличие от него кровожаден. И вам придется иметь дело со мной, а не с моим терпеливым, благоразумным, подагрическим братом.

Впереди в полумиле от них уже сверкала на солнце Черноводная, а за рекой виднелись стены, башни и холмы Королевской Гавани. Тирион оглянулся на следующую за ними блестящую процессию.

— Вы говорите, как человек во главе большого войска, но за вами только триста человек. Видите тот город к северу от реки?

— Это и есть та навозная куча, что зовется Королевской Гаванью?

— Она самая.

— Я ее не только вижу, но, кажется, и чую.

— Ну так принюхайтесь хорошенько, милорд. Наполните этим запахом свои ноздри. Вы убедитесь, что пятьсот тысяч человек пахнут сильнее, чем триста. Чувствуете аромат золотых плащей? Их у нас около пяти тысяч. Прибавьте к ним людей моего отца — вот вам еще двадцать тысяч. А тут еще розы — не правда ли, великолепный запах? Особенно когда их так много. Пятьдесят, шестьдесят, семьдесят тысяч роз в городе и за его стенами. Не могу сказать в точности, сколько их, но пересчитать всех поголовно было бы затруднительно.

Мартелл пожал плечами.

— В Дорне до того, как мы поженились с Дейероном, говаривали, что все цветы склоняются перед солнцем. Если розы попытаются мне помешать, я растопчу их, только и всего.

— Как растоптали Уилласа Тирелла?

Дорниец ответил не так, как он ожидал.

— Я получил от Уилласа письмо не более полугода назад. Мы оба с ним коневоды. Он никогда не держал на меня зла за то, что случилось на том турнире. Я честно ударил его в грудь, но он, падая, зацепился ногой за стремя, и конь упал на него. Я послал к нему мейстера, но тот сумел только спасти юноше ногу, больше ничего. Колено излечению не поддавалось. Если уж винить кого-то, так только его дурака-отца. Уиллас Тирелл был зелен, как его камзол, и совершенно напрасно полез сражаться с такими соперниками. Жирный Розан начал выпускать его на турниры в слишком нежном возрасте, так же как двух других. Он хотел получить второго Лео Длинный Шип, а получил калеку.

— Кое-кто говорит, что сир Лорас превосходит Лео Длинного Шипа во всем.

— Розанчик Ренли? Сомневаюсь.

— Сомневайтесь сколько угодно, но сир Лорас победил многих знаменитых рыцарей, в том числе моего брата Джейме.

— Говоря «победил», вы хотите сказать, что он вышиб их из седла на турнире. Если вы хотите меня напугать, назовите тех, кого он убил в бою.