— Где ты была все это время? — мягко спросил он.

— Сначала — и долго — с моим богом; а после — выполняла его повеления.

— Какие повеления? — на сей раз резче осведомился Минос.

— Ему не понравилось, во что превратили покои жрицы, и он разгневался, что верховная жрица не отдавала ему ценные приношения, а утаивала для себя.

— Они возлагались на алтарь, — быстро проговорил Минос, — но бог не принял их, вот моя мать и взяла их — чтобы сохранить для него.

Однако в глаза Ариадне он не смотрел, и она заподозрила, что богу пришлось бы проявлять чудеса прыткости, чтобы выхватывать то, что ему нравится, из цепких рук старой царицы. Но отец не мог — да и не должен был — следить за действиями своей матери, так что винить его в ее проступках Ариадна не могла.

— Возможно, он просто не слышал ее Призыв, — ровно заметила она, а потом — чтобы быть уверенной, что отец не просто принял к сведению то, что произошло в святилище, напомнила ему: — Меня мой бог слышит. Он видел то, что утаивалось от него. Теперь он возьмет свое.

Это, казалось, ничуть не обеспокоило Миноса, и Ариадна подумала, что заподозрила его несправедливо. Ей и в голову не пришло бы подозревать его — если бы не этот проклятый бык. Возможно, ей стоило бы рассказать ему о Дионисовом Видении. Возможно, узнав о том, что другой бог подтверждает требование жреца Посейдона, Минос внемлет. Но Минос заговорил прежде, чем Ариадна собралась с духом.

— Чего еще потребовал бог?

— Ничего, — ответила Ариадна.

— Потратить столько времени — и ничего не потребовать? — злобно прошипела Пасифая.

— Нет. — Ариадна вновь ощутила потребность передать предостережение Диониса. — Он поведал мне о своем Видении — про белого быка, что вышел из моря и...

— Принес удачу нам всем, — перебила Ариадну Пасифая, метнув быстрый взгляд на Миноса, который побелел как полотно и тщетно пытался вздохнуть. — Уверена, бог пожелал бы сохранить то, что доверил тебе, в тайне — недаром же он окружил вас завесой молчания. Ты не должна повторять нам то, чем делится с тобой божество.

Ариадна могла бы сказать правду — что Дионис велел ей передать им свои слова и отменил свое требование только потому, что она побоялась быть наказанной. Но в глазах матери читался прямой запрет, а лицо отца стало подобно камню — у девушки не хватило смелости возразить.

— Воистину благословен наш край, ибо два бога выказали милость к нам, — медоточивым голосом продолжала Пасифая. — Но твоя юбка измялась, дитя мое, а краска на глазах потекла. Пойдем в твои покои, я помогу тебе привести себя в порядок.

Ариадна бросила на отца молящий о помощи взгляд, но отец смотрел поверх ее головы: глаза его были устремлены через толпу придворных на четыре пары двойных дверей, что отделяли внутренние покои от приемного зала. Створки одной из дверей были открыты, и сквозь них лился свет; Ариадна знала, что и вторые двери, отделявшие зал от южного и восточного портиков, тоже должны быть открыты, — но и представить не могла, что хочет увидеть там отец. Цветок вокруг ее сердца закрылся — Ариадна была уверена, что раскрывается он лишь встречь Дионису. А Пасифая уже поднялась. Ариадна молча склонила голову, признавая правоту матери, и шагнула к дверям.

— Постой! — Пасифая схватила ее за руку. Голос ее был так тих, что придворные ничего не слышали, но резал, как нож. — Ты взлетела еще не так высоко, чтобы шествовать впереди меня.

Ариадна посторонилась и пропустила мать. Они миновали склонившихся придворных (Ариадна благодарила судьбу, что сейчас нельзя было понять, кому именно они кланяются) и вышли в коридор. Ариадна перевела дух и чуть успокоилась; но мать не останавливалась и не оборачивалась к ней, пока они не обогнули покоев царицы и не поднялись по маленькой деревянной лесенке. Отсюда до комнат Ариадны и Федры была всего пара шагов.

Пасифая вплыла в комнату — и повернулась так резко, что едва не захлопнула двери перед самым носом Ариадны.

Царица снова распахнула их, рывком втянула Ариадну внутрь и опять захлопнула створки.

— Говори, что ты сделала? — прорычала она, бешено тряся дочь.

— Только то, чему меня учил Дедал, — выкрикнула Ариадна. — Он сказал, что нашел слова и описание обряда в каком-то древнем свитке, и научил меня, что делать — и что говорить. Я делала все так, как он объяснял. Ты видела все. И слышала.

— Тогда почему Дионис пришел к тебе, хотя никогда не приходил к царице Европе?

— Откуда мне знать? — ощетинилась Ариадна. Хватка Пасифаи немного ослабла, Ариадна вывернулась и отскочила в сторону. Мать уставилась на нее — но не пыталась снова схватить. Чувствуя себя в безопасности — мать стояла в паре шагов от нее, — девушка добавила: — Возможно, бабушка не совсем точно исполняла обряд — но Дионис сказал, что просто некоторым жрицам дано Призывать его, а некоторым нет.

Пасифая с сомнением фыркнула и пожала плечами.

— Меня он услышал бы, — заявила она.

— Матушка... — тоненько вскрикнула Ариадна, и голос ее сорвался.

Царица рассмеялась.

— О, не тревожься. Мне твой божок не нужен. Ариадна покачала головой, но не стала переубеждать мать.

Хоть она и перепугалась до полусмерти, когда Пасифая сказала, что Дионис непременно бы услышал ее, это не было боязнью того, что он предпочтет ее мать. Он сделал свой выбор, и Ариадна знала уже, насколько опасно противостоять его воле или пытаться убедить его в том, что он ошибся. Мать может считать себя неприкосновенной, и в большинстве случаев так оно и есть, но Ариадне припомнился жесткий взгляд Диониса, искорки безумия в его глазах — безумия, смертельного для того, кто пробудил его, — когда Пасифая, нарушая приказ бога удалиться, попыталась привлечь его внимание. Как это странно — бояться за мать, вместо того чтобы бояться ее.

— Можешь оставить себе своего божка, — продолжала Пасифая, свысока глядя на Ариадну. — Когда Призову я — явится кто-нибудь поважней покровителя лоз.

Ариадна, хоть и продолжала молчать и опустила глаза, чтобы скрыть, о чем она думает, с трудом сдерживала смех. Если Дионис придет, как обещал, и благословит лозы и вино, если вернется тот сладкий, крепкий, ароматный напиток, которым всегда славился Крит, — золото хлынет сюда потоком. Тогда благословлять ее имя станут не только крестьяне и виноделы, но и та знать, в чьих имениях они трудятся. Ей не будет нужды завидовать никаким жрицам, сколь могущественны ни были бы их бог или богиня. Не спрашивая у матери позволения, Ариадна направилась к двери.

— Куда собралась? — спросила Пасифая. — Сними эту юбку. По полу ты в ней каталась, что ли?

Но и эта стрела не попала в цель. Ариадна не поняла, куда метит мать, потому что измазала юбку во время уборки в покоях жрицы; своим замечанием Пасифая вызвала у нее приятные воспоминания — с каким удовольствием подчинились ее помощники, когда девушка велела им разобрать и переставить вещи старой жрицы. Но когда Ариадна развязала юбку и бросила ее на кровать, царица расхохоталась.

— Да он даже не сделал тебя женщиной! — воскликнула она.

Ариадна застыла. Она забыла, что на ее бедрах нет крови, по которой можно было бы судить, что ее девственность принесена в жертву, — и мать, разумеется, заметила, что они чисты.

— Неужто ты никогда не слышала о купании, матушка? — Ариадна резко отвернулась и принялась искать новую юбку, как если бы была смущена и пыталась прикрыть смущение грубостью.

С одной стороны, ей претила ложь; с другой — если Пасифая поймет, что она не довела до конца обряд посвящения, ей снова может прийти в голову заменить собой дочь в роли главной жрицы. Дионис убьет ее, подумала Ариадна, и попыталась скрыть дрожь, затягивая юбку. Этого допустить нельзя. Может, она и не любит свою мать — но Дионис не должен пятнать руки ее кровью. Тогда их разделит эта кровь, которой не смыть никогда. Что-то терзало ее сердце — те самые серебристые лепестки, подумала Ариадна и поняла, что если Дионис убьет ее мать, цветок не распустится никогда.