— Царица Пасифая, — произнесла Ариадна.

Голос ее не был ни громок, ни резок, как она и предполагала с тревогой, но у двух девушек, что прислуживали матери — одна убирала ее волосы, а другая углем подводила глаза, — и третьей, державшей наготове платье, в которое собиралась облачиться царица, захватило дух и они торжественно приветствовали Ариадну. Пасифая, с тяжелыми веками и припухшими губами, вскочила.

— Тебя не вызывали и не приглашали сюда, — рявкнула она. — Убирайся!

В первый раз Ариадна не дрогнула перед напором ярости матери.

— Устам бога не нужно приглашения, — ровно проговорила она.

— Уста бога, вы подумайте! — Пасифая издевательски захохотала. — Скажи лучше: девчонка, раздувшаяся от важности, потому что какой-то божок обласкал ее! Ты — ничто. А станешь даже меньше, чем ничто. — Рука царицы легла на живот. — Здесь я ношу нового бога. Того, кто изгонит крошку Диониса из сердец народа — и знати, и черни.

Ариадна почувствовала, что бледнеет. Слишком поздно! Она уже готова была повернуться и сбежать, но в глубине ее души вновь проснулась взрослая, куда более мудрая женщина. Не важно, что семя уже легло в почву. Уста должны передать предостережение, вложенное в них богом. Возможно, беду еще можно отвести.

— Я — истинные Уста бога, и должна рассказать его Видение. То, что ты носишь, царица, — не бог, а проклятие, посланное Кноссу Владыкой морей Посейдоном, дабы покарать царя Миноса за нарушение клятвы. Бык из моря должен быть принесен в жертву, а тебе надлежит вытравить плод — иначе великое зло придет в Кносс.

— Врешь! — завизжала Пасифая. — Ты завидуешь, ведь я заполучила бога куда более великого, чем твой! Ты хочешь лишить меня той славы и поклонения, что положены матери бога!

— Уста бога не могут лгать, — возразила Ариадна. Но миг спустя слезы подкатили к ее глазам и холодный тон, которым она говорила, сорвался на детский всхлип.

— Матушка, умоляю, не навлекай на нас это проклятие! Пасифая рванулась вперед и дала Ариадне такую пощечину, что та пошатнулась.

— Это не ложь! Я ношу бога! И я выношу его! Выношу!..

Первой мыслью Ариадны было Призвать Диониса. Не то чтобы мать никогда не била ее — но то, что ее ударили, когда она исполняла веление бога и выступала как верховная жрица, было ужасно. Гнев вспыхнул в Ариадне — и мгновенно обернулся леденящим страхом. Если она Призовет Диониса, он придет — и тогда мать умрет скорее всего от рук собственных служанок. Ариадна вздрогнула. Сможет ли она когда-нибудь еще доверчиво прильнуть к Дионису, если на его руках будет кровь ее матери?

Она выпрямилась.

— Я не стану Призывать своего господина и бога, ибо тогда прольется твоя кровь. Ты была матерью мне, а родная кровь значит много. Но лозам и вину этого дома единственному на Крите не получить благословения, покуда ты не придешь в святилище моего бога, где отныне я буду жить, не принесешь искупительной жертвы и не получишь прощения. Запомни мои слова, царица Пасифая.

С этими словами она выскользнула из покоев, едва заметив приветствие стражей. Она собиралась вернуться в комнату, которую делила с Федрой, но ноги понесли ее вовсе не к лестнице сразу за дверями спальни матери, по которой можно было попасть туда, а прямиком через южный портик, по лужайке и на дорогу, которая привела ее на Гипсовую Гору и в храм. В прежней жизни не осталось ничего, о чем бы она сожалела, — кроме Федры.

Ариадна закусила губу, вспомнив, что оставила бедняжку сестру одну рядом со злобной и вздорной матерью — та теперь непременно свалит на Федру все дела, которыми занималась она. Но пути назад не было. Ей придется объяснить Федре, что случилось, и — если в том будет нужда — предложить убежище в храме.

Добравшись до храма, Ариадна послала одного из мальчиков во дворец — отыскать сестру и привести ее в святилище. Тот вернулся почти под вечер — зато с Федрой. Разговор с ней оказался не таким мучительным, как ожидала Ариадна.

— Раньше я прийти не рискнула, — объяснила Федра, расцеловав сестру. — Что стряслось? Мать сказала, что ты умерла! Не перехвати меня по пути к ней твой посланец — я сама умерла бы от страха. Чего ты ей наговорила?

— Правду, которую она не пожелала услышать. — Ариадна помолчала и добавила: — Помнишь, как тебе было страшно декаду назад? Помнишь, как уверяла меня, что вот-вот случится какой-нибудь ужас?

— Но ведь ничего не случилось, — улыбнулась Федра. — Ты тогда высмеяла меня за любовь к року и мраку и была права.

Ариадна глубоко вздохнула.

— И все же этот ужас случился. Дедал и мать... они вместе искали — и нашли — способ превратить мать в корову, чтобы бык из моря покрыл ее.

— Нет. — Отвращение, зазвучавшее в голосе, проступило и на лице Федры. — Я видела, как быки покрывают коров. Ни одна женщина...

— Это был не бык, — сказала Ариадна. — Это был Посейдон. Моему богу Дионису было об этом Видение. Он знает Посейдона. Он сказал — это Посейдонова месть: если отец присвоил его быка, чтобы покрыть своих коров, тот покроет корову отца.

— Ой ты! — Федра явно повеселела. — Если это бог, то все в порядке. Это ведь совсем не то, что мать легла бы в постель с другим мужчиной и опозорила отца. Бог...

Ариадна открыла рот — и закрыла его. Она предостерегла Пасифаю — и не была услышана. Через пару месяцев, после того как Дионис благословит завязь на лозах и Минос увидит, насколько слабее и хуже его виноградники всех остальных на Крите, она точно так же предостережет отца. Возможно, тогда Минос все-таки принесет быка в жертву и убедит Пасифаю, что она совершает ошибку. Но к чему пугать Федру? Помочь девочка ничем не поможет, зачем же делать ее несчастной?

— Отцу это не нравится, — проговорила Ариадна. — Но в этом им с матерью разбираться самим. А вот за тебя я волнуюсь. И хочу предложить тебе: если почувствуешь себя несчастной из-за матери — приходи и живи здесь со мной.

— Что ты! — Федра улыбнулась и ясным взором взглянула на сестру. — Она была со мной так добра! Сказала, что отныне я ее единственная дочь — и единственная опора.

— Ну и прекрасно. — Ариадна сама удивилась собственному облегчению — и лишь потом поняла: ей не хотелось, чтобы Федра была здесь, когда придет Дионис. Устыдившись, она добавила: — Если тебе хорошо — хорошо и мне. Просто помни, что всегда можешь обратиться ко мне за помощью.

Предложив сестре убежище, Ариадна и не подозревала, насколько глубоко втянет ее это обещание в кошмар, от которого она бежала. Пару-тройку декад она волновалась, что доведенная до истерики Федра свалится-таки ей на голову — а потом придется объясняться по этому поводу с матерью. Но ничего подобного не случилось. Федра несколько раз забегала в гости в святилище Диониса — но только чтобы посмеяться вместе с сестрой и поболтать. Мать настолько занята какими-то своими делами, рассказывала она, что ей, Федре, можно делать, что вздумается. И пусть Ариадна не думает, что во дворце про нее забыли — это вовсе не так.

Не чувствуй себя Ариадна счастливой, как никогда, не будь она слишком занята — слова Федры больно ударили бы ее. Но они лишь добавили радости к и без того радостной жизни. Радоваться Ариадна начала утром первого же дня ее житья в святилище — когда, выбравшись из постели, она обнаружила, что ей нечего надеть, кроме праздничного облачения — и тут же сообразила, что надеяться на получение приданого от отца ей больше не приходится. Поэтому первое, что она сделала, когда жрица принесла ей завтрак, — спросила у нее об одежде из сундуков. И услышала в ответ, что все сундуки прежней жрицы убраны в кладовую вместе с лучшей мебелью.

Исследование сокровищ принесло богатые плоды. В конце жизни прежняя жрица похудела настолько, что большая часть ее новых одежд оказалась в самый раз Ариадне. А кроме всего прочего — в последние месяцы жизни жрицы тяжелая сборчатая юбка стала слишком тяжела для нее, а иссохшие груди свисали слишком уж некрасиво, так что она заказала себе несколько богато расшитых свободных платьев из великолепной ткани. Вот только надеть обновку ей не пришлось — вскоре после этого она слегла и уже не поднималась.