Эта мысль поразила его. Что с того?.. Если она не расскажет — этот человекоголовый бык станет сниться ему, пока предупреждение не будет передано. Дионис нахмурился. Жрецы Посейдона говорили Миносу, что бык принесет великое зло, если царь не принесет его в жертву. Он не знал об этом, но теперь знает. Наверняка этого будет довольно. Он почувствовал огромное облегчение. Если тех предостережений хватит, Ариадне не придется противостоять отцу, у Миноса не будет повода наказывать ее, а у него, Диониса, — необходимости карать Миноса за недостаточно почтительное обращение с его жрицей.

Он улыбнулся Ариадне и погладил ее по плечу.

— Все в порядке. Если Минос уже предупрежден, тебе нет нужды говорить с ним об этом — по крайней мере сейчас. Если Видение повторится — тебе придется сообщить о нем Миносу, пока же... Посейдон вполне способен сам разобраться с теми, кто не повинуется ему. Не знаю даже, понравится ли ему, что я вмешался.

Рука Диониса по-прежнему лежала у нее, на плече; Ариадна склонила голову и поцеловала ее.

— Ты милостив и снисходителен, господин мой. Похвала была от чистого сердца, но Дионис понимал — она даже слишком справедлива. Ему слишком уютно, слишком хорошо сидеть рядом со своей жрицей и грызть маслины. Он уже сделал ее заботу своей — и подозревал, что, попроси Ариадна о чем-то еще, он выполнил бы и эту ее просьбу. Раздражение замутило безмятежный покой: счастье, которым девушка одарила его, сделало его уязвимым. Подозрения язвили его так сильно, что он предпочел бы разочарование сомнениям. С улыбкой, чтобы скрыть недовольство — ею? собой? — Дионис предложил (нарочно, чтобы растревожить собственный покой и укрепить себя против Ариадниных чар):

— Я милостив сегодня. Можешь воспользоваться этим и попросить о том, чего хочешь.

— Чего хочу? — Девушка мотнула головой. — Но я ведь уже попросила, господин мой. Ты сказал, что придешь и благословишь лозы и вино. Ты ведь придешь, правда?

— Да, и сделаю, как обещал. — Он поднялся. — Но я говорил не об этом. Не хочешь ли чего-нибудь для себя?

— Для себя?.. — Она тоже встала; ладонь бога соскользнула с ее плеча, но Ариадна удержала ее. Лицо девушки вспыхнуло, в глазах заблестели слезы. — Ты уходишь. Я не должна просить тебя остаться. Ты бог, у тебя множество забот и обязанностей куда более важных, чем я. Для себя?.. О, если ты желаешь одарить меня — приходи снова, господин мой. Приходи поскорей. Приходи чаще. Это величайший дар, лучший дар, который можешь ты дать мне.

Ей нужен он, просто — он? Так, значит, она все же послана Матушкой? Его жрица вернулась? Дионис вспомнил боль, пришедшую к нему, когда Призьв ее перестал звучать, и новую боль, когда он осознал ее смерть — и понял, что никогда больше не услышит ее Призыва. Стоит ли нынешнее счастье грядущей скорби? Все равно; сейчас он не мог отринуть страха своей новой жрицы, мольбы на ее губах, слез в ее глазах.

— Приду, — пообещал Дионис. — К тебе я приду всегда — только Позови. — Но сомнения вдруг снова охватили его и, не в силах больше сдерживать страх разочарования, он предупредил: — Но обет этот будет действовать лишь до тех пор, пока ты не злоупотребишь им.

Дионис высвободил руку из ладошки Ариадны, прошептал: «Деи мэ экзелтейн Олимпус» — и «прыгнул» домой.

Ариадна, не веря глазам своим, уставилась на место, где только что стоял Дионис, потом повернулась — поискать его в комнате, хоть и понимала, что там его нет. Он исчез прямо у нее на глазах, она видела, как это произошло. Скорее всего пришел он точно так же — но тогда Ариадна этого не видела: он появился позади. Девушка с трудом сглотнула и опустилась на пол: ноги вдруг отказались служить ей. Он был бог. Она провела целое утро с богом, кормила его черствым хлебом, сыром и маслинами — и плохим вином — и позволила ему самому греть воду и переставлять мебель!..

Ариадна чувствовала себя совершенно разбитой, у нее кружилась голова и было трудно дышать; вот-вот, казалось ей, с небес ударит молния и поразит ее за такое неуважение к богу. Но ничего не происходило, и постепенно девушка успокоилась. Глаза ее невидяще смотрели на стол с посудой и остатками еды, и — хоть и медленно — она начала понимать, что видит. Осталось очень мало. Хоть он и бог, Дионис отдал должное черствому хлебу и даже почти допил это кошмарное вино. Ариадна вздрогнула при мысли, что предлагала такой напиток богу вина, а потом слабо улыбнулась, вспомнив, как весело он смеялся, как просто предложил ей разделить с ним трапезу, как с усмешкой шаловливого мальчишки заявил, что богу пристало все, что он пожелает.

Воспоминания о доброте Диониса уняли охвативший ее трепет, и Ариадна, хоть и с трудом, поднялась — чтобы тут же рухнуть в кресло, где раньше сидел бог. Тут все еще пахло им — пряно и сладко. Запах вновь пробудил воспоминания, и первое же из них оказалось тревожным. Да, он был ласков с ней — но ласковым богом его не назовешь. Ариадна вспомнила холодные глаза, обращенные на почитателей, а после — на ее мать: глаза жесткие, как камешки, полные мгновенной, безумной ярости — ярости, которую он то ли не мог, то ли не желал сдерживать.

Ариадна медленно покачала головой. Почему она не поддалась ужасу? Не закричала, не убежала от него? Откуда знала, что говорить? Ей вспомнился цветок вокруг сердца, серебристые туманные нити, что принесли ей понимание истоков его ярости, о которых он и сам знал — теперь, когда он ушел, ей не верилось, что нити эти действительно были.

Если она все это выдумала — не могла ли она выдумать также и Диониса? Тревога на миг всколыхнулась в ней — и тут же истаяла. Нет, Диониса видели жрецы и жрицы, ее мать и отец и вся остальная паства. Легкая улыбка тронула губы Ариадны. Она, седьмое, совсем ненужное дитя, Призвала бога, беседовала с ним, заручилась его обещанием благословить лозы и вино — и снова прийти на ее Призыв. Она позволила радости поплескаться в ее душе — но не дольше, чем до того — панике.

Боги, вспомнились ей горькие слова отца, обычно ставят в известность о своих желаниях, а после исчезают и оставляют людей надрываться, исполняя их волю. Дионис просил немного — просто сделать покои жрицы поуютнее. Тут Ариадна прикусила губу: Дионис сам не ведал, какие сложности породило его появление. Она видела лицо матери — и когда он только явился, и когда повелел всем уйти. Ариадна вздрогнула и обхватила себя руками.

Пыталась ли мать занять ее место, потому что увидела явление бога? Зубы Ариадны впились в губу: она вспомнила, как Пасифая протягивала к нему руку, как улыбалась. Она почти готова была заявить, что жрицей быть должно ей. Слезы подступили к глазам Ариадны. Пасифая так прекрасна, и уж она-то не незрелый плод! Но тут же Ариадна фыркнула: Дионис смотрел на царицу в упор и не только жестом велел ей уйти, но, когда она попыталась возражать, разгневался до того, что едва не убил ее. Я его жрица, сказала себе Ариадна, я посвящена ему, он принял меня, и никому не занять моего места.

Радость, однако, быстро сменилась дурными предчувствиями. Пасифае вряд ли пришлось по нраву происходящее, а она способна отравить жизнь любому, кто, по ее мнению, перешел ей дорогу. Ариадну снова затрясло, она сжала зубы. Но тут же вскочила с кресла. Что ей мать? Ей сейчас не до этого. Она служит Дионису, а он изъявил желание видеть ее покои более уютными.

Ариадна вызвала жриц и жрецов; они пришли сразу же и приветствовали ее как госпожу — и она немного успокоилась. Но, напомнила она себе, они все старые и привыкли к порядку, заведенному старой царицей. Может, они считают, что покои верховной жрицы и должны выглядеть, как лавка старьевщика. «Лучше мне начать командовать сейчас же, — подумала Ариадна, — пока аура Диониса еще окружает меня — и пока они не вспомнили, что мне всего-навсего тринадцать лет».

— Наш бог, — проговорила она, — повелел мне очистить покои от всего, что было неправедно собрано прежней жрицей. Он был недоволен ею и показал это, отвернувшись от нас, хотя никто, кажется, этого не понял. Но, явившись ныне на мой Призыв, он не намерен больше терпеть, чтобы его обирали. Отсюда и из спальни нужно отобрать лучшее — и отложить для него, дабы по первому его требованию возложить на алтарь. Остальное нужно продать, а деньги я собираюсь использовать для восстановления храма и покупки одежд, более приличествующих его служителям. К тому же нам нужна хорошая еда. И еще — пора вам поискать учеников.