Женька хмуро, задевая плечом косяк, протиснулся в гостиную, и мы со Светланой усадили его на диван. Раненую ногу осторожно уложили на стул, подстелив подушку.

– И что теперь? – резко спросил Зенков, еле сдерживаясь, чтобы не послать нас обоих. – Чего вы хотите, не пойму!

– Ногу тебе обломать, чтоб не мучался, – забурчал я, водя ладонями поверх гипсовой повязки. – Свет, что скажешь?

Девушка смутилась, боязливо протягивая руки.

– М-м… Сложные переломы плюсневых костей… Разрыв фасцевого сухожилия… Кажется, гемартроз голеностопа – ну, кровоизлияние в сустав… И… И, да, перелом лодыжки. Шрамы зажили, а вот косточки… Не повезло лапе.

Я лишь кивал, как мудрый доктор Айболит юной медичке.

– Плюсна – вот где главная зараза! Сращивание началось, но со смещениями… Так… Ладно. Свет, я за инструментами, а ты пока расскажи Жеке… Ну, сама знаешь!

У близняшки кровь отлила от лица.

– Житие мое…

Женька ничегошеньки не понимал, он растерянно переводил взгляд с меня на Светлану, и обратно, но в его глазах разгоралась сумасшедшая надежда. Я кивнул ему, и вышел. Портновских ножниц и кусачек должно хватить…

Возвращаясь, еще в дверях услышал Светины причитанья:

– Если бы не Мишенька, не знаю, что бы я делала… Женька, ты не представляешь просто, какой это был ужас! Изо дня в день, вечный, постоянный! А самое страшное – это знать, что проживешь еще лет пятьдесят – вот так вот, в позе бревна! Пока мама с Машкой были дома, я еще держалась. Мама уходила на работу, Маша – в школу, и я выла!

– Светка! – потрясенно выдохнул Зенков. – А я ничегошеньки не знал… Вот же ж… Маша всё как-то увертывалась – болеет, говорит. А чем, как, что? Вот это ничего себе…

– Миша, по сути, не одну меня спас. Но и маму, и Машу – каково бы им пришлось?

Я решительно вошел, щелкая тяжелыми ножницами.

– Светланка, не преувеличивай только. Кое-что я могу, но рак на четвертой стадии – это приговор, который мне точно не обжаловать. Или вон, как у Светы, – повернулся я к Женьке, – у нее нерв передавлен был, а если б разорван? Тогда всё… Так, товарищ сержант, будем снимать гипс. А то мешает…

– Режь! – мужественно кивнул Зенков.

С осторожностью надрезая повязку, я взглядывал на Женьку.

– Только давай так договоримся: о лечении – никому! Мне слава Христова на фиг не нужна. Маша знает, Света знает, Рита… Ты тоже свой…

«Товарищ сержант» натянуто улыбнулся, сильно нервничая.

– Ри-ит! – выглянула Светланка в коридор.

– А-а? – донеслось из кухни.

– Миска нужна! С теплой водичкой. И тряпка!

– Ща-ас!

Вскоре, плотно сжав губы и тараща глаза, на пороге замерла Маша с трясущимся и плещущим тазиком. Светланка быстренько отобрала у сестрички «заказ», и ласково выпроводила. Из коридора послышался долгий всхлип.

– Да я не за себя даже… – скривился Женька. – Черт, думаю, с ним, с училищем этим! Ну, куда мне во взводные – хромому? С палочкой? Так не безногий же! И на гражданке жить можно! Но Маша… Ей до того жалко меня, что… Я ж сюда, к вам ехать не хотел! Да ну, думаю, ковылять тут буду, мешать только! Но Маша упросила…

– И правильно сделала… – пропыхтел я, работая кусачками. – Свет, размочи тряпочкой, а то у него лохматость повышена, все волосы выдерем…

– Да ладно! – бросил Зенков.

– Ногой не шевели!

– Да хоть так, мон шер… До того чешется, а никак!

Мы со Светой бережно сняли гипс и, не сговариваясь, покачали головой – вся нога в багровых шрамах. Покалечило «лапу» изрядно…

Шевелёва осторожно обмыла ступню водой с мылом, не обращая внимания на смущенное сержантское сопенье – и я наложил руки.

– О-ох! – выпучил глаза Жека.

– Не дергайся!

– Печет! Ох… Как будто в ведро с кипятком сунул!

– Потерпишь… Свет… Я уберу боль, а ты вот здесь и здесь надави… Чтобы сошлись краями… Ага… Удерживай!

Минут через пятнадцать мы закончили, и впустили Машу, торжественно вручив ей толстый шерстяной носок – пусть сама о своем Женечке заботится…

– И я буду ходить, как все? – дрогнул голос у Зенкова.

– Строем, – усмехнулся я.

Легли мы поздно, в половине двенадцатого, но о минутах, отобранных у сна, не жалели. Хорошо посидели! И потанцевали даже, не стыдясь Жеки. Сеанса три ему проведу еще, а потом и одной Светы хватит – долечивать…

– Миш… – донесся Риткин шепот. – Спишь?

– Не-а, – улыбнулся я невольной рифме.

Девушка завозилась, и притиснулась ко мне со спины.

– Ты такой молодец…

– Да ладно тебе… – я развернулся и обнял свое сокровище.

Рита тут же заерзала, устраиваясь поудобнее – положила голову мне на грудь, закинула ногу…

– Ничего не ладно! Представляешь – десантник! Герой! И калека! В девятнадцать лет! У-ужас…

Я кривовато усмехнулся, вспомнив жуткие «свертки» воинов-афганцев, напрочь лишенных и рук, и ног, но пугать девушку не стал. Ее беречь надо, уводя от инфернальности бытия.

– Спи, – шепнул я.

– Сплю… – толкнулось в ответ.

Мне снилось угрюмое ночное небо и багровые тучи – они клубились, рвались, сгущались и рассеивались. А понизу дыбились черные скалы, мрачного угольного оттенка – то ли они отражали кровавое свечение туч, то ли их блещущие антрацитом бока прятали жаркий разлив магмы. Красное на черном, черное на красном…

Воскресенье, 25 декабря. День

Москва, улица Карла Маркса

Сегодня американцы запекают индейку, готовят тамале и прочие рождественские изыски, а вот один из богатейших людей мира залетел в Москву. Каприз пригнал или жажда наживы? Да кто ж его знает…

Дэвид Рокфеллер-старший впервые объявился в Москве при Хрущеве, да и потом наезжал не раз. А года четыре тому назад открыл филиал «Чейз Манхеттен банка» – во-он там, через улицу, в доме нумер один. Привил империалистический черенок на древо "развитого социализма".

Если честно, я не против богачей. Но с одним непременным условием. Делаешь деньги? Фиг с тобой, делай! Только не лезь в политику! Не покупай президентов в розницу, а сенаторов оптом. Не затевай войны и кризисы! Какой такой благотворительностью прикроешь миллионы смертей от голода, болезней, напалма?

Дядюшка Скрудж из американского мультика – милый жадина, но в реале такие не водятся. Практически на каждом лощеном типе из списка Форбс – чья-то кровь, чьи-то слезы. Очень Большие Деньги – сильнодействующее средство для безумия и расчеловечивания…

…Я стоял в булочной, скрытый блеском витрины. Очередь за спиной звякала вилкой, пробуя румяную, словно лакированную корочку нарезного батона или поджаристый бочок «Орловского» – не черствый ли? – и шла на кассу.

С глухим перестуком и лязгом прокручивались колесики, выбивая чеки. Сонная пышная кассирша, сама похожая на сдобную булку, щелкала по тугим клавишам и звенела мелочью. А в воздухе витал божественный дух свежеиспеченного хлеба – чуть парной, с легчайшей кислинкой, тягучий и маслянистый.

«А вот и моя очередь!» – повеселел я, замечая, как скользит мимо синих сугробов необъятный черный лимузин. Капот – рояля шире…

Не торопясь, я вышел в гулкий тамбур и очутился на улице. Первым из распластанного «Линкольна» выбрался верткий мужичок, крепенький, с цепким взглядом и отточенными движениями. Телохран. Какой-нибудь «чемпион мира и его окрестностей». Следом показалась странная троица – все смуглые, среднего возраста или постарше, одетые удобно, но странно и нелепо, будто никогда не носили костюмов или полушубков. Один вроде бы азиат – таец или филиппинец, а может, и вьетнамец – они все для меня на одно лицо. Другой – явно латиноамериканских корней, а третий – типичный свами или йогин, густо заросший курчавым волосом. Только глазки-смородинки выглядывают, как у паучка из норки.

«Вот оно что…»

Даже сейчас, неторопливо шествуя в нескольких шагах от Рокфеллера, я не мог пробиться к его буржуинскому мозгу – смуглая троица рассеивала или отражала ментальный посыл.