Шлепанье тапок озвучило Наташин приход.

– Ми-иш… – в девичьем голосе звучали тревога и настороженность. – Что-то случилось?

– Случилось, – повторил я, пародируя эхо. – Собирайся, Наташ. Я отвезу тебя на работу, а сам… Будут спрашивать, скажешь, что отъехал по делам. Мне… – губы дернулись в жестокой гримасе. – Мне надо найти кое-кого. Поехали!

– Ага! – забегала Наташа, и вдруг замерла, согнувшись в три погибели, не до конца застегнув сапожок. – Только ты осторожно… – жалобно заныла она. – Ладно?

– Ладно, – мягко улыбнулся я.

Суббота, 28 января. Утро

Ирак, Эн-Наджаф

Безрадостная плоскость осточертела Ариэлю Кахлону, но иных видов тут не найти. Солнце подкрашивало пустыню в серовато-белый цвет, и деревушки, что мелькали мимо, сливались с барханами и невысокими склонами плато, источенными ветром. Мазанки, мазанки, мазанки… Песок и глина.

Юваль Регев свернул к озеру Салям, «старице» отступившего моря. Здешние пески живо затянулись кустарником, чьи корни докапывались до живительной влаги. А вон и пальмы распустили веера листьев-опахал…

Но пыльная дорога укатывается дальше, деревца мельчают, пока не пропадают вовсе, уступая низкой, жесткой траве, и вот уже голая глинистая корка покрывает равнину, как скатерть застилает стол.

Зато мутный горизонт ломается, дробится зубчатой линией, слепленной из скучных, унылых домишек. Эн-Наджаф.

Желто-белые тона большого города разбавляются сочными мазками – блестят под солнцем зеленые купола мечетей.

– Ари! – воскликнул Гилан Пелед, разлегшийся на заднем сиденье, и потряс зачитанной брошюркой. – Знаешь, до чего этот аятолла додумался? Слушай! Где это… А, вот! «Для получения полового удовлетворения мужчина может использовать ребенка женского пола, в том числе и грудного»! Нормально?!

– Ты не дочитал, – откликнулся Кахлон.

– Да? Э-э… А! «Однако он не должен лишать ребенка девственности, допустима только содомия…» Тьфу!

Книжонка полетела в багажник, а Юваль хихикнул.

– Да не, ребята, я ж не против «муслимов», – развел философию Гилан. – Пусть себе молятся, кому хотят! Но извращенцев… Этих – с корнем! Ну, или под корень… Да вон, Юсуфа вспомните! Нормальный же парень был!

– Юсуф не верил ни в бога, ни в черта, – рассудительно заговорил Ариэль, протирая пистолет и аккуратно накручивая глушитель. В пустыне от пыли нет спасенья, как в море – от влажности. – Так, всё, мы – арабы!

– Иншалла! – огладил лицо Пелед.

За месяцы Аравийской войны подбородки спецназовцев из легендарного отряда «Кидон» обросли бородами, а темный загар и вовсе стер различия.

«Все мы семиты, все мы человеки», – подумалось Кахлону.

– Вон! – выдохнул Гилан, нависая над Ювалем. – Тот самый дом! Аятолла его уже который год снимает…

Джип свернул и затормозил прямо перед калиткой. В двух шагах от бампера застыл имам в длинных одеждах, и в черном тюрбане сейида. Его породистое лицо смахивало на фото Шона Коннери, если только дорисовать седую бороду.

– Это он, – обронил Кахлон, выскакивая из машины и низко кланяясь.

Недовольно покачав головой, Рухолла Хомейни толкнул резную калитку, проходя в тесный внутренний дворик, и Ари шагнул следом, продолжая кланяться, как заведенный.

Аятоллу забавлял почтительный человечек, испрашивавший прощения. Он скривил уголок рта в снисходительной улыбке, а Кахлон согнулся в последнем поклоне – и выпрямился. Пистолет с глушителем в его руке дернулся трижды, с коротким шипением выплевывая пули. Третья пробуравила лоб Хомейни, сбрасывая тюрбан.

Незадачливый диктатор упал в пыль, и перекатился, уставив стекленеющие зрачки в мутное небо. Шаловливый ветерок вырвал из мертвой руки шуршащие листки, исписанные закорючками насталика, закрутил и разнес по двору.

– Иншалла! – вытолкнул Ариэль.

Тот же день, позже

Чехословакия, Пльзень

Иржи Корда, заторможенный чех с лицом снулой рыбы, рулил машиной осторожно, соблюдая все правила. Мишин папа устроился рядом с Иржи, очень довольный – ему не улыбалось высиживать в выходной на месте водителя. На заснеженных склонах Шумавы их ждут не только спуски и прочие лыжные радости, но и деревенские яства, как то: шумавские картофельные зельники, суп «кулайда», печеная утка с кнедликами – и пиво цвета темного янтаря…

А он – за рулем «возидла»?[8] Ну уж, нет уж!

Рита, делившая заднее сиденье «Волги» с Настей и Лидией Васильевной, отвернулась к окну, пряча улыбку. За стеклом убегала назад Богемия…

– Пообедаем в Пльзене? – вывернул голову Петр Семенович.

– Ну-у, можно, – неуверенно ответила Мишина мама. – Только… Мы же все в лыжных костюмах…

– О, то не важно, пани! – воскликнул Иржи.

– Правильно! – поддержала его Настя. – Двенадцать уже, а я еще не завтракала!

– А чего ж ты?

– Сначала забыла, а потом… – понурилась «голодающая». – Пока собрались, пока оделись… Хотела же шпикачку взять, да так на столе и оставила! Представляешь, мам?

– Ужас! – улыбнулась родительница.

– Да кошмар просто!

А Рита всё поглядывала в зеркальце заднего вида. Порой на повороте оно отражало белую «Шкоду», смахивавшую на усохшую «Волгу». Легковушка держалась за ними от самой Праги.

– Подъезжаем!

Впереди обозначились шпили и купола старого Пльзеня. Новый город встречал типовыми параллелепипедами. Чистенько. Скучненько.

– Тут е одно место… – забормотал Иржи, выворачивая руль.

Рите показалось, что Пльзень состоит из сплошных перекрестков – уличные диагонали с извилинами как будто под запретом. А вот и то самое место – опрятная с виду кафешка, не ведающая дресс-кодов.

Уже после обеда – обычного комплекса, как в столовке, – Рита подошла к свекру.

– Петр Семенович, а вам не кажется, что во-он та «Шкода» нас преследует?

Гарин-старший благодушно хохотнул, пришатываясь к невестке:

– Это Мише надо сказать «спасибо», хе-хе… Нас пасут ребята из КГБ, год уже! Как только вся эта буча в Союзе поднялась, так нас сюда и сплавили, от греха подальше, к Праге поближе. Я-то сначала думал, что это Шокина идея, из министерства, ан нет! Так что, не переживай – свои!

– Ну, тогда ладно! – успокоилась девушка.

– Все поели? – «пан директор» встал, руки в боки.

– Все! – дуэтом отозвались мама с дочкой.

– Все сходили… куда надо?

– Все!

– По машинам!

«Шумава – не горы, а пригорки», – думала Маргарита, провожая глазами плавные заснеженные увалы, встопорщенные буковыми зарослями, да пышными елками. Ну, это если сравнивать с Кавказом, куда юная Ритка Сулима ездила на соревнования. А для Средней Европы и так сойдет. Если уж плюгавенький Олимп считается горной твердыней, то о чем, вообще, говорить?

Наверное, задумалась девушка, эта ее неудовлетворенность – производное от чешской тесноты. Ведь для Союза поездка в горы – это дальнее путешествие, будь то Кавказ, Алтай или какой-нибудь Заалайский хребет. А тут… Только выехали – уже к Пльзеню подъезжаем! Круть-верть рулем – Шумава, Богемский лес…

«Волга» поднажала, одолевая тягучий подъем, и вошла в поворот – дорога впереди опоясывала гору широкой дугой. Слева – склон вниз, истыканный остроконечными елями, справа – склон вверх, поросший пихтами, если верить Иржи. Хотя, на Ритин взгляд, хвойные породы ничем особым не отличались.

Девушка оглянулась. Белая «Шкода» исправно катилась следом. Крутизна, что стремилась к небу по правую руку, отошла, делаясь пологой, и за деревьями замелькала узкая долина. По низинке скатывалась извилистая дорога со старенькой грузовой «Татрой» – приплюснутый капот синей кабины чем-то напоминал носорога, угрюмого и насупленного.

Неожиданно «носорог» сорвался с места – самосвал, пошатываясь и трясясь, набирал скорость. Рите стало не по себе, но, глянув на Иржи, она вернула себе спокойствие – водитель зорко поглядывал на «Татру». А вот и миновали съезд…