– Но сначала, – объяснил он, – я хочу увидеться с Мелхолой.

Они встретились за закрытыми дверьми комнат, которые он отвел своим женам. Молча стояли они друг против друга.

– Четыре года, – сказал он наконец. Она посмотрела на него холодно.

– Ты возмужал, – заметила она.

Он почувствовал взгляд, прошедший по его бедрам, животу, его плотной шее. Маленькие полированные диски из серебра, в которые он смотрел, причесываясь, также говорили, что он больше уже не заносчивый юнец, который пленил дом Саула.

– Нужно одно время года, чтобы стать молодым человеком, и еще одно, чтобы стать мужчиной, – ответил он с улыбкой. – Ты тоже не помолодела.

– Я могу вернуться к моему брату, если я тебе больше не нравлюсь. У тебя такая власть, что ты силой забрал меня у мужа, – ответила она, снимая шаль, которая закрывала ее волосы, и наклонила голову.

– Это твой отец силой отдал тебя твоему мужу. Я уплатил выкуп.

– Я не телка, – возразила она и начала распаковывать свои вещи.

– Но ты также и не сорокопут (птица). Ты бы осталась со мной, если бы твой отец не угрожал мне. Представь, что этих четырех лет просто не было. Вспомни ночь, когда я оплодотворил тебя. Вспомни, ведь это ты спасла мне жизнь.

– Оплодотворенная… – повторила она, выпрямилась и, повернувшись к нему, горько сказала: – Твое семя не проросло.

– А Фалтия? – спросил он.

Она пожала плечами.

– Тоже ничего, – сказала она тихим голосом и отвела взгляд. Он вспомнил проклятье Самуила.

– Не я продолжу линию отца, – добавила она с горечью. Итак, она была бесплодна, и сердце Давида сжалось. – Что касается того, что я спасла тебе жизнь, мне следовало бы подумать, что этим я укорачиваю жизнь моего отца.

– Это не со мной дрался он на горе Гелвуе! – запротестовал он.

– Нет, тебя не было на горе Гелвуе! Ты заседал с призраком Самуила!

Он попытался прервать ее, но она остановила его.

– Ты получил миропомазание от Самуила, пока ты согревался в милостях моей семьи, Давид! Мой отец знал это, и это подтачивало его силы. Как ты мог безжалостно согласиться на царское миропомазание, в то время как мой отец был царем? Пока ты ворковал с Ионафаном?

Давида охватила ярость.

– Ах! Ты пел, ты хорошо пел для Ионафана и для меня, а для кого ты пел еще? Кто был очарован твоим сладким голосом, твоей крепкой грудью, твоими завоевывающими руками, твоей ослепительной улыбкой? Пока ты пел, ты отравил моего отца своими лицемерными притязаниями на трон. А теперь…

– Мелхола!

– Ты усыпил его! – продолжила она, не обращая внимания на его вмешательство. – В конце от него осталась лишь половина. Вот как филистимляне убили льва!

Слезы потекли из глаз Давида.

– Ты заставил меня приехать, ты вырвал меня из рук любви, оторвал от близкого человека. А зачем, Давид? Чтобы соединить твое семя с домом Саула?

Она рассмеялась.

– Но я бесплодна, Давид! Ты не вырвешь ребенка из меня, ты не вырвешь ветвь древа Саула!

– Но я не просил коронования! – сказал он сквозь слезы.

– Нужно было выбирать между дружбой моего отца и безумством ясновидящего! – крикнула она. – Мы бы были еще в Гиве! Ну нет, ты поверил Великому ясновидящему! И они умерли! Саул! Мои братья! Даже брат, которого ты любил, как ты говоришь! Ты никогда не любил никакой женщины!

От ярости ее охватила икота и смех.

– Это я спасла тебе жизнь! Я! И я разорила дом моего отца! Пусть я буду проклята навеки! Пусть собаки сожрут мой труп!

– Мелхола! – крикнул он. Он бросился к ней и попытался обнять. Но она оставалась безучастной.

– Потому что я тебя любила, – прошептала она. – Если бы Бог, которого ты уважаешь, существовал, он бы оставил меня без сердца. Потому что ты растоптал мое сердце, убивая моего отца. Я здесь пленница. У меня нет желания вернуться в Миханаим, даже если ты дашь мне свободу. Я постараюсь забыть все зло во имя любви к тебе. Теперь, когда я тебя увидела вновь, я не смогу больше забыть, что я любила тебя. Я оставляю Фалтию оплакивать мое отсутствие. Я мертва. Ты вернул труп, Давид, труп!

Он убежал. Он попробовал найти успокоение у Авигеи, но ничего не смог ей объяснить. Такие вещи не объясняются.

Давид принял Авенира лишь на следующий день. Предварительно он отдал приказ проводить его в баню с его свитой и там массировать всех ароматическими маслами; мужчины, чувствующие себя в свое удовольствие, становятся более податливыми. Давид решил оказать им торжественный прием: окруженный двадцатью важными генералами и офицерами, по десять с каждой стороны трона, стоя в своих пышных одеждах, тщательно ухоженный и умащенный маслами, гордый вид, блестящие волосы. Зал благоухал миртой и фимиамом. Давид принимал своего старого врага в роскоши, уложенной в складки воздушного великолепия алой царской материи.

Авенир бросился к ногам монарха. Было удивительно, как сочетаются в нем искренность и обман, подлинное самопожертвование и расчет. Он трепетал, как собака, которая узнает своего хозяина. Давид поднял его со степенной медлительностью.

Офицеры, сопровождавшие Авенира, поспешили к ногам Давида. Авенир сиял. В общем, сказал себе Давид, это слуга, он может жить лишь в тени своего хозяина, а теперь он увидел, что бедный Иевосфей лишь марионетка и меняет лагерь. После поцелуев, похвальных слов и заверений в верноподданнических чувствах пошли к столу.

Иудея – это не Орша, не Секелаг: еда отвечала вкусу любого важного лица. Два зажаренных ягненка с тмином, дичь, начиненная сухим виноградом, шесть различных салатов, чечевица с луком, бобы с яйцами, крем из нуты с кунжутом, маринованная капуста, салат латук с чесноком, рыба, потом три десерта, два вида вина… Посуда также соответствовала: золотые и серебряные блюда, рога для вина, украшенные золотом. Роскошь двора Давида была заметна всякому.

– Царь, – сказал Авенир, поднимаясь, – я пью за твое царство. Завтра я поеду и буду завоевывать эту страну тебе, чтобы твой скипетр владел ею по велению твоего сердца.

Подняли чаши.

– Без боя, – прошептал Давид Эзеру, сидящему слева.

Эзер сдержанно кивнул.

– К счастью, Иоава здесь нет, – заметил он. Иоав был на охоте, которую он обожал: охота – занятие мужчин. Он выбирал места, где хозяйничали грабители, которых надо было образумить мечом или кинжалом, и таким образом совмещал службу с развлечением. Застолье подходило к концу. Взгляд рассеянно скользил по проходящим танцовщицам, по их телам, ногам, грудям, которые можно было целиком обхватить рукой. Авенир ликовал. Иевосфей мог себе сколько угодно задыхаться от злобы в Миханаиме; ему было бы лучше воздержаться от бесцеремонных упреков о любовнице своего отца.

Окончание вечера, как обычно после таких празднеств, было предсказуемым. Приглашенные под воздействием вина парами уходили пораньше, стараясь не показываться Авиафару. В любом случае танцовщицы были рабынями или дочерьми необрезанных. Давид тоже пораньше ушел спать, не забыв торжественно вручить охранное свидетельство Авениру по стране иудеев. Отголосок его разговора с Мелхолой еще терзал его сердце, и только сон мог его приглушить.

На следующий день Авенир предпринял поездку к старейшинам соседних племен, которые подчинялись Иевосфею, сначала племя биньямина, потом реувен, гад, эфраим, дан.

Суть его речи была такова:

– Вы хотели видеть своим царем Давида, потому что Самуил выбрал его преемником Саула. Он слышал слова Господа: «Рукой моего служителя Давида я освобожу народ Израиля от филистимлян и всех его врагов». Настал час избрать его единогласно. Он царствует уже над Иудеей, спешите выполнить волю Господа.

Больше всего были удивлены этой речью биньямитяне, потому что еще некоторое время назад именно Авенир сам поддерживал дом Саула и короновал Иевосфея. Но, наконец, если было нужно, чтобы корона перешла от вениамитянина к человеку от иудеев, то так тому и быть. Что касается старейшин других племен, то некоторые из них присутствовали на коронации Давида Самуилом и хранили об этом живое воспоминание.