Я не ошиблась: попытки герцога воздействовать на меня возобновились, даже посольство Франции, ничего не подозревая, выполняло почтовые функции! Кардинал д'Эстре однажды утром переслал мне письмо, прибывшее из Парижа, полагая, что оно от моего отца. Но оказалось, что это принц опять воспользовался окольным путем. Страх не покидал меня ни на секунду. Я сохраняла эти письма, пока они не довели меня до такого состояния, что мужество мое было исчерпано и мне стало ясно: надо покончить со всем этим любой ценой. Несколько ночей я не смыкала глаз, понимая, какие трудности предстояло мне преодолеть. Я знала, с какими врагами мне придется сразиться и что вместо помощи я столкнусь с попытками навредить мне или сломить мою волю. Надо было принять непоколебимое решение; но перед этим я тайком навестила моего святого пастыря, показала ему письма, сообщила, что намерена бежать и что в тот же вечер откроюсь мужу и попрошу его увезти меня.

— Это единственное средство, — одобрил он меня. — Если ваш план не удастся, я сам попробую помочь вам; а если мы оба потерпим неудачу, вам придется прибегнуть к помощи вашей семьи и Франции. Это ваша последняя надежда.

Я вернулась домой, преисполненная мужества; г-жа ди Верруа уехала с ее высочеством на несколько недель в монастырь Шамбери. Ее можно было не опасаться, так что момент был благоприятный, и после ужина, пока не наступил час приемов, я попросила мужа пройти в мою библиотеку для серьезного разговора.

VII

Господин ди Верруа был слишком учтивым дворянином, чтобы не подчиниться воле женщины. Он ответил поклоном на мою просьбу и пошел вслед за мной; по всему было видно, что он раздосадован, хотя ничего не сказал, а его раздражение проявлялось лишь в жестах.

Как только мы остались одни, он пододвинул мне кресло и сел рядом. Видя, что я молчу, он очень вежливо сказал:

— Итак, сударыня, чем могу служить вам? Жду, когда вы соблаговолите сообщить мне об этом.

Я, разумеется, волновалась, но продолжала молчать и в конце концов почувствовала, что пора объясниться:

— Граф, я сочла своим долгом показать вам это.

И, достав из кармана письма, включая клочок первого из них, я отдала их ему в руки. Он взял всю пачку и прочел одно письмо за другим.

— Что же это такое, сударыня? — восклицал он каждую минуту.

— Вы сами прекрасно понимаете, сударь: это любовные послания.

— От кого, скажите, пожалуйста?

— От его высочества герцога Савойского вашей недостойной супруге, графине ди Верруа.

Он вздрогнул от удивления и досады:

— Неужели!

— Не моя тут вина; и если бы вы меня послушали, вопрос уже давно был бы решен. Примером может служить история с госпожой ди Сан Себастьяно.

— И что, по-вашему, я должен сделать, сударыня?

Его вопрос привел меня в отчаяние. Рабство притупило все его чувства, и если сердце не подсказало ему ответа на этот вопрос, то молчала и честь! Но я все же сдержалась:

~ Я надеюсь, что вы позволите мне удалиться в Верруа или любое другое ваше имение в Савойе, пока его высочество не соизволит забыть о той чести, которой он удостоил меня своим вниманием.

— Но это невозможно, сударыня; моя мать…

— Опять! — в свою очередь воскликнула я. — У вашей матери есть свои обязанности, пусть она ими занимается и предоставит нам самим право решать, как поступать, сударь. Послушайте и запомните, что я вам скажу, потому что больше не хочу возвращаться к этому вопросу и обсуждаю его с вами в последний раз. Госпожа графиня присвоила себе права и власть, которые должны принадлежать матери ваших детей: она отняла у меня ваше сердце, нежность, даже мысли и, тем не менее, лишив меня всего, ненавидит меня, ревнует к вам; даже намек на нашу близость, которой она так долго противилась и которую она сумела нарушить, даже тень этой близости пугает графиню. Именно она, сделав вас глухим ко всему, что касается меня, даже к голосу вашей чести, не позволила вам услышать мои жалобы и мольбы. Она стала виновницей моих несчастий и станет виновницей ваших, если вы по-прежнему будете слушать ее, а не меня.

— Сударыня!..

— Еще есть время, выполните мою просьбу, напишите госпоже ди Верруа, что вы оставляете этот дворец в ее полное распоряжение до тех пор, пока не захотите вернуться сюда с детьми и супругой; что вы удаляетесь от двора и в течение нескольких лет будете жить для себя. Разве нуждаетесь вы в его высочестве? Что значат для вас его благодеяния и милости? Разве есть у вас основания опасаться его власти? Вы богатый и знатный вельможа; в своих владениях вы так же всемогущи, как и герцог, у вас есть свой двор, и вам незачем быть одним из его придворных. Мою любовь к вам ничто не изменит. У вас растут дети, здоровые, умные и очаровательные, они будут любить вас, и вы тоже станете повелителем, сбросите иго, которое так долго тяготит и унижает вас. О сударь! Счастье совсем близко от вас — достаточно протянуть руку, и оно останется с вами. Зачем же вам отвергать его?

Мой супруг смотрел на меня, не перебивая; но я видела блеск в его глазах, слезы, дрожащие на ресницах: решив, что одержала победу, я приблизилась к нему. Он позволил мне подойти, но не привлек к себе.

— Друг мой, дорогой граф, — говорила я, — прислушайтесь к моей мольбе, спасите вашу честь, спасите наше общее счастье, на коленях прошу вас об этом.

— О! Не надо, сударыня! — воскликнул он, поскольку я уже готова была преклонить колени. — Я никогда не допущу, чтобы вы унижали себя даже передо мной!

— Я молю о том, что мне дорого, и нисколько не унижаю себя, мой друг! И если мне удастся убедить вас, я буду бесконечно счастлива.

— Вы правы, конечно… Но моя мать?

— О! Как трудно избавляться от рабства! Как принижает человека слепая покорность! И если ваши страхи сильнее зова сердца, мне очень жаль вас!

Он ничего не ответил. Мне захотелось удалиться, прекратить борьбу за то, что сам он так плохо защищал; гнев душил меня.

— О сударь! — продолжала я. — Остерегайтесь! Госпожа де Монтеспан начинала с того же!

— Слава тебе, Господи, вы не госпожа де Монтеспан, графиня.

— Нет, сударь, но я женщина, а у человеческого терпения есть границы: в борьбе истощаются силы.

— Но не у порядочной женщины, защищающей честь мужа и верной долгу. Эта высокопарная фраза показалась ему верхом красноречия; он отвернулся, словно хотел скрыть от меня свои слезы. Но в столь серьезных обстоятельствах я не могла удовлетвориться словами и решила довести все до конца.

— Итак, сударь, что вы решили0 — снова заговорила я.

— Я напишу моей матери и передам вам ее ответ, а пока, поверьте мне, не стоит ничего менять в нашей жизни, не надо никому показывать, будто нас что-то тревожит, чтобы не стать посмешищем для окружающих.

— Это ваше последнее слово, сударь?

— Именно так.

— Прекрасно, я сдаюсь и теперь знаю, что мне остается делать.

Я присела перед ним в реверансе, как перед королевой, и вышла, не помня себя от возмущения, которое, как вы понимаете, даже трудно описать. Затем я поспешно написала записку аббату Пети; он пришел немедленно.

Я ему все рассказала; он пошел поговорить с г-ном ди Верруа, но преуспел не более меня.

— Положитесь на милость Божью, сударыня! — сказал он с грустью. — Напишите родным.

Мне очень неприятно излагать здесь историю этой борьбы, рассказывать, как было подготовлено мое падение, как меня вынудили пойти навстречу опасности и как я не справилась с ней. Не хочу по дням описывать все, что происходило, — это было тяжело. Госпожа ди Верруа убедила сына, что письма посылал не его высочество. Она даже позволила себе намекнуть, что я избегаю мнимого кавалера, чтобы скрыть настоящего. Быть может, муж и не поверил ей, но он сделал вид, что верит, чтобы найти себе оправдание и возможность не вмешиваться.

Потерпев поражение в Пьемонте, я еще надеялась на Францию и попросила мою мать написать г-нуди Верруа, чтобы он отпустил меня к ней на несколько месяцев. Разумеется, ее приглашение было отклонено. Я действительно заболела, поскольку меня продолжали преследовать со всех сторон: принц постоянно досаждал мне, а все остальные не давали ни минуты покоя.