— Кого посылал?

— Святую Наставницу. Ее настоящего имени я не помню.

Зато помнил Босх. Святая Наставница был псевдоним порноактрисы Николь Нэпп, седьмой жертвы Кукольника. Он вновь сел на диван и сунул в рот сигарету.

— Томми, — сказала девушка, — он курит.

— Заткни свою пасть, — ответил сутенер.

— Но ты же сам запретил здесь курить, разве что когда...

— Заткни пасть!

— Николь Нэпп, — сказал Босх.

— Вот-вот, точно.

— Ты слышал, что полиция обвинила в ее смерти Кукольника?

— Да, я тоже так думал, пока не исчезла Бекки. И только тогда вспомнил этого парня и что он говорил.

— Почему же ты ничего никому не сказал? Почему не позвонил в полицию?

— Ты же сам говоришь: такие, как я, в полицию не звонят.

Босх кивнул.

— Что он сказал? Что сказал тот, кто звонил по телефону?

— Он сказал: «У меня сегодня ночью особые пожелания». Он так говорил оба раза. Именно так. Он сказал это и в тот, и в другой раз. И голос у него был какой-то чудной. Будто он говорит сквозь сжатые зубы или что-то в этом роде.

— И ты все равно ее послал.

— Я и не связал это вместе, пока она не исчезла. Слушай, парень, я же заявил о ее пропаже. Я сказал копам, в какой отель она пошла, а они и ухом не повели. Я один, что ли, виноват? Твою мать, копы же сказали, что этого парня поймали, что он сыграл в ящик. Я думал, ничего страшного...

— Ничего страшного для тебя или для девчонок, которых ты гоняешь на улицу?

— Слушай, ты чего, думаешь, я послал бы ее, если бы знал? Я в нее, кстати, кучу бабок вложил.

— Да уж это наверняка.

Босх посмотрел на блондинку и подумал: сколько времени понадобится для того, чтобы она выглядела так же, как та, которой он дал на улице двадцатку. Видимо, все девицы Черроне заканчивали на улице — выжатые как лимон и с задранным кверху большим пальцем. Или — погибали. Он снова посмотрел на Черроне.

— Ребекка курила?

— Что?

— Она курила? Ты с ней жил, ты должен знать.

— Нет, она не курила. Курение — омерзительная привычка.

Черроне свирепо поглядел на блондинку. Босх бросил сигарету прямо на белый ковер и наступил на нее, вставая с дивана. Он подошел к двери, но, открыв ее, остановился.

— Черроне, а эта женщина в той дыре, куда приходит твоя почта?..

— Что с ней такое?

— Она больше не будет платить за аренду.

— О чем это ты?

Пытаясь хотя бы частично обрести чувство собственного достоинства, он встал с пола.

— Я говорю, что она больше не будет платить тебе ренту. Время от времени я стану ее навещать. Если узнаю, что она продолжает платить, тут же звоню надзирающему за тобой офицеру, и тебе — крышка. Командовать блядями, сидя в окружной каталажке, очень трудно: на каждом этаже — всего по два телефона, и тюремная братва строго контролирует, кто ими пользуется и сколько времени говорит. Думаю, тогда тебе придется распустить свою армию.

Черроне молча смотрел на Босха, весь пунцовый от ярости.

— И лучше бы ей находиться там, когда я приду ее проведать, — добавил Босх. — Если узнаю, что она уехала обратно в Мексику, я позвоню и сдам тебя. Если узнаю, что ей пришлось купить эту вонючую квартирку, я тоже позвоню. Она просто будет там жить.

— Это шантаж, — сказал Черроне.

— Нет, жопа, это справедливость.

Он оставил дверь открытой. Уже в вестибюле, дожидаясь лифта, Босх еще раз услышал вопль Черроне: «Заткни свою поганую пасть!»

Босх все-таки угодил в час пик, поэтому путь к Сильвии оказался долгим. Одетая в большую, не по размеру майку и линялые джинсы, она сидела за обеденным столом и проверяла домашние задания. Один из курсов, которые она преподавала в школе, назывался «Лос-Анджелес в литературе». По ее словам, она разработала этот курс для того, чтобы школьники лучше узнали свой город. Большинство из них приехали сюда из других мест и даже стран. Однажды Сильвия сказала Босху, что учащиеся в ее классе говорят на одиннадцати разных языках.

Он положил ей руку на шею сзади и наклонился, чтобы поцеловать. Домашние работы представляли собой рассказы о прочитанной книге Натаниеля Уэста «День саранчи».

— Читал? — спросила она.

— Очень давно. Одна училка английского в школе заставляла нас читать ее. Сумасшедшая тетка.

Сильвия ткнула его локтем в живот.

— Ладно, умник. Самым крутым я даю чтиво попроще. Например, «Долгий сон».

— Наверное, по мнению твоих учеников, именно так должна называться и эта книга.

— Ты сегодня просто искришься. Какие-нибудь хорошие новости?

— В общем-то нет. Просто там все течет и изменяется... в дерьмо. А здесь — совсем по-другому.

Сильвия встала, и они обнялись. Зная, что ей это нравится, он провел рукой вверх и вниз по ее спине.

— Что на суде?

— И все, и ничего. Я, похоже, уселся в грязную лужу. Интересно, смогу ли я устроиться после всего этого сторожем — как Марлоу?

Сильвия оттолкнула его от себя.

— О чем ты говоришь?

— Да сам не знаю. Так как-то все... Мне придется сегодня вечером поработать над этим. Устроюсь за столом на кухне. А ты со своей саранчой сиди здесь.

— Сегодня твоя очередь готовить.

— В таком случае найму полковника.

— Черт!

— Эй-эй, учительнице английского не полагается так выражаться. Чем тебе не нравится полковник?

— Он умер много лет назад. Ну да ладно. Проехали.

Сильвия улыбнулась. Это случалось часто и стало уже чем-то вроде ритуала. Когда была его очередь готовить, Босх обычно вел ее ужинать в город. Он понимал, что ей вовсе не улыбалась перспектива есть жареных цыплят в какой-нибудь забегаловке, но сейчас слишком многое происходило, слишком многое следовало обдумать.

У Сильвии было такое лицо, что ему захотелось исповедаться перед ней во всем плохом, что он когда-либо сделал. И в то же время он знал, что не сможет. Знала это и она.

— Сегодня я унизил человека.

— Что? Как?

— Потому что он унижает женщин.

— Так поступают все мужчины, Гарри. Что ты с ним сделал?

— Врезал ему по морде на глазах у его женщины.

— Может, он это заслужил.

— Я не хочу, чтобы ты приходила завтра в суд. Чэндлер, вероятно, вызовет меня для дачи показаний, но мне не хочется, чтобы ты при этом присутствовала. Видимо, все будет очень хреново.

Секунду она молчала.

— Почему ты так делаешь, Гарри? Почему ты мне говоришь только это, а все остальное держишь в секрете? В чем-то мы с тобой так близки, а в чем-то... Ты мне рассказываешь про мужчину, которого ударил, а о себе ничего не говоришь. Что я знаю о тебе, о твоем прошлом? Мне это не нравится, Гарри. Мы либо покончим с этим, либо начнем унижать друг друга. Именно так у меня уже было раньше.

Босх кивнул и опустил глаза. Ему нечего было сказать. Ему было слишком тяжело от других мыслей, чтобы сейчас копаться еще и в этом.

— Жареной картошечки хочешь? — спросил он наконец.

— Давай.

Сильвия вернулась к проверке домашнего задания, а Босх отправился на кухню готовить ужин.

После того, как они поели и Сильвия снова ушла в гостиную, он открыл атташе-кейс и выложил на кухонный стол «книги мертвых». Перед ним стояла бутылка «Генри Вейнарда», но сигарет не было. Босх не хотел курить в доме. По крайней мере, до тех пор, пока Сильвия не спит.

Открыв первую папку, он разложил по всему столу пачки документов по одиннадцати жертвам. Держа бутылку в руке, он встал рядом со столом, чтобы увидеть их все сразу. Сверху каждой стопки бумаг находилась фотография останков той или иной жертвы — в том виде, в каком они были обнаружены. Перед Босхом лежали одиннадцать фотографий. Некоторое время он размышлял, а затем пошел в спальню и проверил костюм, в котором ходил накануне. Поляроидный снимок «цементной блондинки» все еще лежал в кармане.

Босх принес фото на кухню и положил на стол рядом с другими. Двенадцатый номер. Это была жуткая галерея изломанных, измученных тел, под мертвыми глазами которых губной помадой были нарисованы жизнерадостные улыбки. Слепящий свет полицейских фотовспышек заливал беспомощные обнаженные тела.