Однако сейчас он чувствовал, что Ирвинг смягчился — по тому, как он обращался к Босху во время совещания или говорил в своих показаниях на суде. Ведь он мог вывесить Босха на просушку, но не стал этого делать. Впрочем, Босх не мог и не хотел высказывать свои чувства к Ирвингу, потому сидел и молча ждал.

— Я доволен вами, детектив Босх. Особенно в связи с вашим поведением на суде и действиями по новому делу.

Босх кивком поблагодарил начальника, зная, что главное еще впереди.

— Собственно, я попросил вас задержаться именно в связи с процессом. Я хотел... как бы это получше сказать... хотел сообщить вам, что мне, простите за выражение, глубоко наорать, какой вердикт вынесет жюри присяжных и сколько денег они решат заплатить той семье. Эти присяжные не имеют ни малейшего представления о том, каково это — находиться на лезвии бритвы, принимать решения, которые могут либо спасти, либо погубить чьи-то жизни. У вас нет возможности взять недельку и тщательно взвесить и оценить решения, которые приходится принимать в доли секунды.

Босх не знал, что на это ответить, и за столом воцарилось долгое молчание.

— Как бы то ни было, — сказал наконец Ирвинг, — для того, чтобы прийти к такому заключению, мне понадобилось четыре года. Впрочем, лучше поздно, чем никогда.

— Могу я процитировать вас завтра в суде, во время заключительных выступлений?

Лицо Ирвинга скривилось, челюсти сжались, словно он набил полный рот холодной квашеной капусты.

— Не заставляйте меня распространяться на эту тему. Вы понимаете, что я имею в виду? Городская прокуратура — всего лишь школа. Школа для юристов, ведущих дела в суде. А за их обучение платят налогоплательщики. К нам приходят сосунки, приготовишки, ничего не знающие о судопроизводстве. Учатся они на ошибках, которые сами же и совершают во время процессов — за наш счет, естественно. А когда они наконец выучатся и начнут как следует разбираться в своем деле, они уходят и принимаются засуживать нас самих!

Босх никогда не видел Ирвинга таким возбужденным. Тот будто скинул с себя маску важной персоны, которую, не снимая, носил вместе с полицейской формой. Гарри слушал как завороженный.

— Извините, — сказал Ирвинг, — я отклонился от темы. В любом случае, желаю вам удачи с этими присяжными, но пусть вас это не волнует.

Босх промолчал.

— Знаете, Босх, стоит мне полчаса пообщаться с лейтенантом Ролленбергером, как у меня возникает непреодолимое желание получше присмотреться к самому себе, ко всему нашему управлению и к тому, куда мы двигаемся. Это уже не то полицейское управление Лос-Анджелеса, в которое пришел я или вы. Он — неплохой администратор, как, впрочем, и я. По крайней мере, мне хотелось бы так думать. Но мы не можем забывать о том, что мы — копы...

Босх не знал, что сказать и стоит ли вообще что-либо говорить. У него было чувство, что у Ирвинга уже начали путаться мысли. Как будто он хотел о чем-то сказать, но судорожно искал какие-то другие темы для разговора.

— Ганс Ролленберг... Ну и имечко! Бьюсь об заклад, что подчиненные называют его Гансом Недотрогой. Угадал?

— Бывает.

— Я так и думал. Знаете ли, Гарри, ведь я проработал в управлении тридцать восемь лет.

Босх молча кивнул. Разговор становился все более странным. Раньше Ирвинг никогда не называл его по имени.

— После окончания академии я много лет проработал патрульным полицейским в Голливуде... Помните вопрос, который Денежка Чэндлер задала мне относительно вашей матери? Так рассудили на небесах, и я в самом деле очень скорблю о вашей потере.

— Это было давно, — сказал Босх и помолчал. Ирвинг сидел, устремив взор на свои руки, сцепленные на столе. — Если дело в этом, я думаю...

— Видите ли, я в тот день был там — вот что я хотел сказать вам с самого начала.

— В какой день?

— Когда была убита ваша мать, я был дежурным офицером.

— Вы?

— Да, и именно я нашел ее тело. Я пешком патрулировал Бульвар и заглянул в аллею, ведущую от улицы Гоуэр. Я обязательно туда заглядывал, когда был на дежурстве. Там я ее и обнаружил... Когда на суде Чэндлер показала мне тот рапорт, я сразу его узнал. Ведь там стоял даже номер моего полицейского значка — только она-то его не знала. Если бы ей это стало известно, вот тогда бы уж она вволю порезвилась.

Босху с трудом удавалось усидеть на месте. Теперь он был рад, что Ирвинг на него не смотрит. Он знал — или думал, что знает, — о чем тот не договаривает. Если Ирвинг регулярно патрулировал Бульвар, то он знал мать Босха при ее жизни.

Ирвинг поглядел на Босха, затем отвел глаза и стал смотреть в другой конец комнаты. Внезапно его взгляд упал на цветок.

— Кто-то сунул окурок в мой фикус, — сказал он. — Не вы, Гарри?

Босх открыл плечом одну из стеклянных дверей Паркер-центра, одновременно с этим прикуривая сигарету. Он до сих пор не мог прийти в себя от того, что рассказал ему Ирвинг. Босх всегда предполагал, что хоть кто-нибудь в управлении мог знать либо ее саму, либо ее историю, но никогда при том не думал об Ирвинге.

Направляясь через южную стоянку к своему «капрису», Босх вдруг заметил Джерри Эдгара. Тот стоял на перекрестке улиц Лос-Анджелес и Первой в ожидании зеленого света для пешеходов. Взглянув на часы, Босх увидел, что было уже одиннадцать минут шестого — время, когда все расходились по домам. Он решил, что Эдгар, видимо, держит путь либо в «Севен код», либо в «Красный ветер», чтобы пропустить кружечку пива, прежде чем сражаться с бесконечными пробками на шоссе. «Неплохая идея», — подумал Босх. Шиэн и Опельт, вероятнее всего, уже сидели на табуретках в одном из этих баров.

К тому времени, когда Босх дошел до угла, Эдгар уже опередил его на полтора квартала и двигался вверх по Первой улице в сторону Седьмой. Босх побежал рысцой. Впервые за долгое время он почувствовал настойчивую потребность в алкоголе. Ему хотелось хотя бы ненадолго позабыть о Черче, Море, Чэндлер, о своих собственных секретах и о том, что он услышал от Ирвинга в комнате для совещаний.

Однако Эдгар прошел мимо «Севен код», даже не посмотрев в его сторону. Он перешел через улицу Спринг и двинулся вдоль здания «Таймс» по направлению к Бродвею. "Значит, пошел в «Красный ветер», — сообразил Босх.

Дела у «Красного ветра» шли не ахти. Прежде всего, заведение проигрывало от того, что «Вейнхардс» тут было не разливное, а бутылочное. Еще один его недостаток заключался в том, что это место нравилось хлыщам из «Таймс», так что здесь всегда было больше журналистов, нежели копов. Зато неоспоримым плюсом «Ветра» было то, что по четвергам и пятницам сюда приходил квартет и играл с шести до десяти.

Музыка, конечно, не бог весть какая, но данный способ пересидеть часы пик был ничуть не хуже других.

Гарри увидел, как вместо того, чтобы повернуть налево к «Ветру», Эдгар продолжал идти по Первой. Тогда Босх замедлил бег, чтобы их с Эдгаром снова разделяло не менее полутора кварталов. Закурив новую сигарету, он подумал, что есть какая-то нелепость в том, что один сыщик шпионит за другим, но это его не остановило. В душе Босха стало подниматься какое-то нехорошее чувство.

Свернув налево на улицу Хилл, Эдгар нырнул в первую же дверь восточной стороны дома, стоявшего прямо через дорогу от нового входа в метро. Место, куда он вошел, называлось «Повешенный присяжный». Это был бар на первом этаже Юридического центра Фуэнтес, восьмиэтажного здания, занятого исключительно юридическими конторами. Большинство его обитателей были адвокатами различного профиля, которые выбрали это неказистое — если не сказать уродливое — здание только по одной причине: оно располагалось меньше чем в квартале от здания уголовных судов и в полутора кварталах — от федерального.

Все это рассказал Босху Белк, когда в свое время они пришли сюда, чтобы отыскать контору Хани Чэндлер. Босх, вызванный повесткой, должен был дать показания по делу Нормана Черча.