— Да, но я чувствовала, что должна. Я хотела, чтобы ты знал: я с тобой, несмотря ни на что, Гарри. Я знаю о тебе то, что никогда не узнает ни один из присяжных. Кем бы ни пыталась изобразить тебя эта женщина, я-то знаю, какой ты. Не забывай об этом.

На Сильвии было платье, которое очень нравилось Босху: черное с серебристой полосой. Она выглядела настоящей красавицей.

— Я, гм, я... Ты давно здесь?

— Почти с самого начала. И я рада, что пришла.

Босх бросил на нее короткий взгляд.

— Все это насчет моей матери...

— Да, я слышала. Мне было больно от того, что я узнала об этом именно здесь. Гарри, кто мы друг другу, если между нами существуют такого рода секреты? Сколько раз я могу тебе повторять: такие вещи ставят под угрозу все, что есть между нами!

— Послушай, — ответил он, — давай не будем сейчас. Этот суд, да еще ты начинаешь... Для меня это слишком. Да и место неподходящее. Поговорим об этом потом. Ты права, Сильвия, но я, гм, я просто не могу... говорить. Я...

Протянув руки, Сильвия поправила Гарри галстук, потуже затянув узел.

— Все в порядке, — сказала она. — Что ты собираешься делать?

— Продолжать расследование — неважно, официально или нет. Я должен довести его до конца. Я обязан найти второго убийцу.

Несколько секунд Сильвия смотрела на него, и Босх понял, что она рассчитывала услышать иной ответ.

— Извини, но это дело нельзя отложить на потом. Каждый день происходит что-то новое.

— В таком случае я поеду в школу. Тогда не придется терять целый день. Ты приедешь сегодня вечером?

— Постараюсь.

— Ну ладно, значит, увидимся. Не вешай носа, Гарри!

Босх улыбнулся. Сильвия прижалась к нему и поцеловала в щеку, затем направилась в сторону эскалатора.

Пока Босх провожал ее взглядом, к нему подошел Бреммер.

— Не хочешь поговорить? Сегодня прозвучали очень интересные показания.

— В них я уже рассказал все, что мог.

— А больше ничего интересного?

— Не-а.

— А то, что говорит Чэндлер: будто второй убийца на самом деле и есть первый, а Черч никого не убивал?

— Что же ей еще остается говорить? Дерьмо все это. Не забывай: то, что я говорил в зале суда, я говорил под присягой. Она же присягу не давала. Это дерьмо, Бреммер. Не покупайся на это.

— Я должен о том писать, Гарри, понимаешь? Это моя работа. Не обидишься на меня?

— Не обижусь, Бреммер. Каждый должен делать свое дело. А мне, кстати, пора заняться своим.

И он направился к эскалатору. Оказавшись возле статуи, Босх прикурил одну сигарету, а другую протянул Томми Фарэуэю, который снова копался в пепельнице.

— Что там происходит, лейтенант? — спросил его бездомный.

— Вершится правосудие.

Подъехав к центральному управлению, Босх сразу нашел место для парковки возле главного входа. Несколько минут он сидел в машине и смотрел, как двое арестантов, выпущенных на время из каталажки, оттирали загаженное панно, тянувшееся по всему фасаду похожего на бункер здания. На нем изображалась идиллическая картина: ребятишки — чернокожие, белые и мулаты — беззаботно резвились вместе под лучезарными взглядами улыбающихся копов. По нижней части панно тянулась злая надпись, сделанная черной краской: «Это — проклятая ложь!»

«Интересно, чьих рук это дело? — подумал Босх. — Кого-то из живущих по соседству или какого-нибудь копа?» Выкурив две сигареты подряд, он попытался выбросить из головы все происшедшее в суде. Как ни странно, думая о том, что один из его секретов стал достоянием гласности, Босх испытывал странное ощущение покоя. Однако на благоприятный исход слушаний надежд оставалось мало. Босха охватило чувство отстраненности. Он равнодушно думал о том, что жюри присяжных наверняка вынесет вердикт не в его пользу, что бешеная пляска вещественных доказательств убедит их в том, что, даже если Босх поступил не как чудовище, изображенное Чэндлер, его действия все равно были неадекватны и неоправданны. Им никогда не понять, каково было ему принять такое решение, да еще — в долю секунды.

Обычная история, известная любому копу. Граждане желают, чтобы полиция защищала их и оберегала от всевозможных опасностей. Но любой обыватель первым начинает таращить глаза и гневно тыкать в тебя перстом, когда видит вблизи, в чем конкретно заключается работа, которую он тебе поручил. Босх не относился к числу крутых полицейских. Он не одобрял действий своих коллег в случаях с Андрэ Гэлтоном и Родни Кингом. Но он понимал, чем были порождены эти действия: тем же, чем и его — в случае с Норманом Черчем. У них были общие корни.

Из-за политического оппортунизма и некомпетентности городских властей полицейское управление в течение многих лет влачило существование не доукомплектованной людьми и техникой полувоенной организации. В управлении было сколько угодно начальства, но катастрофически не хватало рядовых сотрудников. Поэтому у последних не было ни времени, ни желания чаще, чем надо, вылезать из своих спасительных машин и общаться с обычными, нормальными людьми, которым они призваны были служить. Им приходилось иметь дело только с подонками. Именно поэтому возникла своеобразная полицейская психология, в соответствии с которой каждый, кто не носил синюю форму копа, рассматривался как подонок. И обращались с ним соответственно. Каждый! Кончалось это появлением в карьере любого полицейского своих андрэ гэлтонов и родни кингов. Кончалось это мятежами, усмирить которые были не в состоянии даже солдаты с собаками. Кончалось это появлением загаженного панно на фасаде управления — панно с «проклятой ложью».

Показав на входе свой полицейский значок, Босх поднялся по лестнице в отдел полиции нравов. Задержавшись возле двери в комнату Рэя Моры, он с полминуты стоял, наблюдая, как тот сидит за своим письменным столом. Мора был занят составлением рапорта. То, что он писал его от руки, а не печатал на машинке, подсказало Босху, что Рэй скорее всего составляет ежедневный отчет. Этому документу уделяли обычно немного внимания, он не стоил того, чтобы ради него вставать с кресла и слоняться в поисках работающей пишущей машинки.

Еще Босх обратил внимание на то, что Мора пишет правой рукой. Впрочем, это вовсе не освобождало копа из полиции нравов от подозрений в том, что он-то и может оказаться последователем. Последователю была известна каждая деталь. Знал он, конечно, и о том, что, если он хочет копировать Кукольника, то должен затягивать узел на шее жертвы справа. Уж если ему было известно о «подписи» — маленьком крестике на ногте ноги, то...

Мора поднял глаза и заметил Босха.

— Чего ты там стоишь, Гарри?

— Не хотел тебя отрывать, — ответил Босх и вошел в кабинет.

— Отрывать от ежедневного рапорта? Не смеши меня!

— А вдруг у тебя там что-нибудь важное?

— Для меня важно лишь получить зарплату, вот и вожусь с этой херней.

Вытащив стул из-под свободного стола, Босх пододвинул его к себе и сел. Он заметил, что фигурка Пражского Младенца оказалась передвинута. Она была теперь повернута и не смотрела больше на обнаженную актрису с порнографического календаря. Взглянув на Мору, Босх понял, что не знает, как себя вести.

— Вчера вечером ты надиктовал мне послание на автоответчик.

— Да, я подумал...

— О чем?

— Короче, нам известно, что Черч не мог убить Магну Громко Кончаю, верно? Когда ее засунули задницей в цемент, он был уже трупом.

— Все правильно.

— Значит, мы имеем дело с подражателем.

— Тоже правильно.

— Я и подумал: а что, если подражатель, который ее грохнул, начал орудовать еще раньше?

Босх почувствовал, что у него перехватывает горло, но постарался, чтобы Мора ничего не заметил. Он только пристально посмотрел на него.

— Раньше?

— Ну да. Подумай, может, две другие убитые девочки из порнушки — тоже дело рук подражателя? Кто сказал, что он должен был начать только после смерти Черча?