— Gut[16], - ответил гауптман, одобрительно улыбнувшись. У меня к вам есть деловое предложение. В голосе пруссака наконец-то проявились легкие намёки на эмоции. В этой рукописи, кою мы выкупили у герра Элпиндина, вы эзоповым языком описали заказчиков и организацию устранения Цесаревича Николая Александровича. Я задам ряд уточняющих вопросов и очень рассчитываю получить на них исчерпывающие ответы. Вам это ничем не угрожает, ибо не один суд не примет это как доказательство. Эта информация позволит мне и моим друзьям, — он жестом показал на двух своих спутников, претендовать на получение тридцати тысяч марок из не безвестного вам фонда королевы Августы, присвоив себе лавры сего деяния. При этих словах Джеймс вздрогнул, но мгновенно взял себя в руки и ответил: я понимаю вашу выгоду, но что получу я?

Дальше начался тривиальный торг, пока стороны не достигли компромисса: 75 % суммы причитаются немцам и оставшаяся четверть — Джеймсу. Потом бесконечным потоком пошли вопросы, прямые, уточняющие и косвенные. Ответы порождали новые вопросы и так на протяжении нескольких часов. Этот диалог несколько раз прерывался на отдых и на восстановление сил глотком коньяка и долькой шоколада, имевшегося у запасливых «археологов». Когда любопытство Hauptmannа было удовлетворено в полной мере, он завершил разговор фразой несколько успокоившей Джеймса и вселившего в него надежду на счастливый исход. А теперь, мой друг, вам следует написать обязательство работы на Прусское королевство, дату поставим задним числом. Да, и укажите сумму вашего гонорара — 500 фунтов. Эти деньги вы получите немедленно и пусть они послужат неким авансом в нашей сделке. Пока Джеймс размяв затекшие от наручников запястья писал требуемую бумагу, один из пруссаков достал из кармана пачку ассигнаций и тщательно изучив документ, передал ему деньги с предложением пересчитать. Эти были последние слова, кои услышал Георг Уркхарт перед тем как вторично умереть, на этот раз по-настоящему.

Увы, время! Пришлось оставить увлекательное чтение на потом, даже не узнав, как господа «пруссаки» избавились от тела. Секретарь заглянул, сообщив, что все приглашенные уже собрались и ждут приема. Михаил спрятал рукопись в папку и закрыл ее в личном сейфе. После чего нажал кнопочку вызова секретаря. В кабинет стали заходить вызванные единомышленники.

[1] Мамы и тети (фр.)

[2] Лакейский или квасной патриотизм (фр.)

[3] Варвар, дикий скиф (англ.)

[4] Второе я (лат.)

[5] Приписка рукою императора Михаила, второго сего имени.

[6] Аптекарь, долгое время поставлявший Екатерине Медичи яды.

[7] Приписка рукою императора Михаила, второго сего имени.

[8] Компенсация (нем.)

[9] Приписка рукою императора Михаила, второго сего имени.

[10] Дети капитана Гранта (фр.)

[11] Умный поймет (лат.)

[12] Приписка рукою императора Михаила, второго сего имени.

[13] Барабан бьёт и гремит, Ратаплан дон дири дон. Командир ворчит и ругается, Ратаплан дон дири дон (нем.)

[14] Чёрт возьми. Шевели ногами побыстрее, свинья, если хочешь жить (нем.)

[15] Отечество (нем.)

[16] Хорошо (нем.)

Больница Всех Скорбящих Радости Санкт-Петербург

12 марта 1880 года

— И что вы скажете милочка, он всё также бредит, как и ранее?

Владимир Карлович Пфель, управляющий психиатрической больницы Санкт-Петербурга, образованной по настоянию императрицы Марии Федоровны, благожелательно смотрел на молодую медицинскую сестру, получившую не столь давно медицинское образование и все еще не утратившую сострадание к пациентам сей скорбной клиники. Маргарита Елисеевна Анненская, покраснев, произнесла:

— Пригов Семён, сын Ивана, поступил после того ужасного взрыва в Зимнем дворце. Был без сознания. Когда пришел в себя, стал бредить. Рассказы его довольно связаны между собою, весьма интересны. Похоже, он много читал Жюля Верна, во всяком случае, мне так кажется. Корабли, плывущие под водою. Электрические огни городов, здания в десятки этажей. Сегодня он говорил о страшных вещах…

— О чем же?

— О войне с немцами! Это так страшно! Миллионы погибших! Разве такое возможно?

— Вот видите, милочка! Это типичный бред! Немцы наши единственные доброжелатели, если не союзники в Европе. Да! Ни о какой войне с ними и речи идти не может! Но всё-таки. Если вас не затруднит… записывайте его бред, хотя бы фрагментарно! Думаю, интересно угадать, есть ли логика в его системе! Психика человеческая предмет темный и изучение ее весьма затруднительное дело даже для современной науки.

Маргарита вздохнула. Работы было много. Очень много. Жалование мизерное и в последнее время его задерживали. Владимир Карлович уловил вздох госпожи Анненской, но ничего поделать не мог: фонд императрицы Марии в последние годы значительно урезал суммы, отпускаемые на содержание больницы, а иных благодетелей у сего заведения пока что не было. И размещенное на даче Сиверса медицинское учреждение по пользованию головой скорбящих копило сейчас только долги. Впрочем, бумага с прошением исправить положение дел на имя нового государя, Михаила Николаевича уже была отправлена. Но когда ждать ответа, доктор Пфель не знал.

Подмосковье

14 декабря 2020 года

— Молодой человек! Не порите чушь, ей же больно!

— Кому ей?

— Чуши! О! Вэйз мир! Кого они набрали в этот проект! Скажите, кто ви по профильному образованию? Чтоб я так понимал, с кем я буду иметь дело!

— Математик, я закончил…

— И этот математик! Скажите, у вас тут хоть один физик имеется?

— Ну, наш начальник отдела Михаил Евграфович Надеждин, например! — нашелся молодой человек.

Генерал-лейтенант Госбезопасности Валерий Николаевич Кручинин с внутренним удовольствием наблюдал за сценкой, которая тут разыгрывалась прямо на его глазах. А происходило на его глазах знакомство ученого персонала сверхсекретного проекта «Вектор» с новым научным руководителем этого бардака Марком Соломоновичем Гольдштейном. Марк Соломонович был физиком, засекреченным до безобразия. О нём знали все, кому было надо, но и только. Даже на Диком Западе, при всей мощи ее разведывательного аппарата, считали Марка Гольдштейна гениальной мистификацией ФСБ. Этот шестидесятидвухлетний уроженец Одессы поучаствовал в создании почти всех систем вооружения, основанных на новых физических принципах. При этом многие принципы он и открыл. Но, поскольку они были секретны, то, как минимум, два Нобеля прошли мимо его шнобеля. Скорее, все-таки три! Ну, это так говаривал сам профессор Гольдштейн. Это был невысокий, сухощавый. Немного горбатенький еврей, который своей был более уместен на Привозе, нежели в секретном учреждении. Тонкие губы, громадный нос, заканчивающийся серьезной такой сливой, взлохмаченные волосы, глубоко посаженные почти что черные глаза. А вы бы видели его костюмчик! Кажется, он купил его в годы своей аспирантской юности и никогда больше не снимал. Фасон был старомоден, материал — потрепан, а привычка постоянно закладывать пальцы за жилетку, чем-то напоминающая киношного вождя пролетариата, делала сей предмет одежды каким-то безобразно лохматым. Двигался он рывками — быстро и порывисто, тон его речи был исключительно язвительный, причем всегда. Даже при разговоре с высоким начальством. И да, он был обычный гений! И мог себе это позволить! Впрочем, он мог себе позволить и сухой деловой язык, если считал, что так нужно для дела. Сейчас он аккуратно перемешивал с содержимым нужника очередного умника из отдела темпористики, ляпнувшего какую-то статистически безобидную фразу.

— Мишенька! Скажи мне тему своей докторской, ты же помнишь, как я чуть было не завалил тебе эту защиту? Ты феерически блеял уже после второго моего таки простого, как правое яйцо, вопроса! Но на пятом справился с волнением и смог что-то выдавить из себя, похожее на человеческую рэчь! — обратился Гольдштейн к Надеждину. Тот, знакомый не понаслышке с секретным академиком, предпочитал тихо помалкивать в трубочку, но увы, не удалось! Мина попала прямо в окоп!