А вот сидящий напротив господин — это настоящая акула капитализма. Но он тоже нужен мне. Гораций Осипович Гинцбург — банкир, золотодобытчик, сахарный барон. Но еще он — фактический руководитель еврейской общины Санкт-Петербурга. В этом качестве он мне и нужен. Это крупный полный мужчина с такими же крупными чертами лица, окладистой бородой, чуть раскосыми маленькими глазками, недоверчиво уставившимися на монарха. Этот точно знает — если позвали к государю, да еще тайно, значит, будут просить денег. Сейчас Гинзбург — один из богатейших мужей России. Вот только богатство его выросло из откупного дела, которым занимался его папаша. Разбогатев — стал участвовать в золотодобыче и банковском деле. По сравнению с другими участниками беседы благотворительность его была несколько однобокой и направлена на пользу общины, чуть и другим перепадало, ежели повезет. Сейчас болеет проектом возведения Большой Хоральной Синагоги в столице. Но вот о нем, как о бизнесмене… Фактически являлся владельцем Ленских приисков. Условия работы на них были весьма и весьма тяжкими. Его потомки доведут дело до Ленских расстрелов, когда солдаты (вызванные теми же владельцами приисков) будут стрелять в безоружную толпу. Но и с такими господами приходится иметь дело. Он единственный из всех пьет чай — демонстративно в оппозиции. Вербальные сигналы — противостояние… Если просить денег, даст, но со скрипом и вытребовав себе что-то вдвойне. Знаем таких, как же!

Когда чашки оказались на столе опустошенными (а на это ушли минута-другая), я начал беседу:

— Господа, как вы думаете, почему я пригласил вас сюда?

Первым не выдержал Гинцбург:

— Ваше Императорское Величество, раз вы пригласили сюда трех богатейших людей России, значит, речь пойдет о деньгах.

Вот так прямолинейно и некрасиво выступил! Я улыбнулся в ответ. Но тут слово взял Поляков:

— Думаю, Ваше Императорское Величество, речь пойдет не о деньгах, если бы мы рассматривали финансовые дела, тут непременно присутствовал бы барон Штиглиц. Кроме того, да, мы все трое имеем отношение к банковскому делу, но сферы интересов, собравшихся тут с вами господ, находятся в разных регионах России, поэтому даже трудно предположить, что свело нас тут воедино, кроме воли монарха.

— Браво, Самуил Соломонович! Очень точно подмечено, что пока еще министра финансов Штиглица тут нет и вопрос не будет касаться финансов напрямую. Может быть вы, Александр Федорович, разгадаете сию загадку?

— А что тут думать? Мы все трое евреи, ну, я выкрест, но мне кажется, для Вашего Императорского Величества это значения не имеет.

— А вот тут в точку. Господа, я не буду тянуть кота за хвост. Речь пойдет об еврейском вопросе.

При этих словах Гинцбург серьезно напрягся, в то время как Поляков и Рафалович сохраняли невозмутимое спокойствие.

— Дело в том, что в ближайшее время в России очень многое изменится. В том числе и в отношении евреев. Например, исчезнет черта оседлости, а евреям никаких препятствий учится в высших учебных заведениях России не будет. Практически во всех. Будут сняты и многие другие ограничения. Дело в том, что государству в ближайшее время понадобиться большое количество высокообразованных специалистов: инженеры, врачи, учителя. Список могу продолжить.

— И что вы захотите за это от нас, Ваше Императорское Величество? — сидевший напротив меня лидер питерских евреев еле дождался маленькой паузы, чтобы вставить свои пять копеек.

— Во-первых, господин Гинцбург, перебивать императора, как минимум, невежливо. Во-вторых, вы не дослушали меня, а потому формулируете вопрос неправильно. Сначала несколько слов о том, каковы вообще перспективы наших отношений, наших — это государства Российского с его подданными-евреями. Начну с того, что среди революционеров-террористов, совершивших нападение на царскую семью очень много представителей вашего народа. Вы знаете, скольких усилий стоило пресечь в зародыше начинающиеся еврейские погромы? Министр внутренних дел Маков был снят со своей должности еще и за недостаточную расторопность в этом вопросе. Скажите, спасение тысяч жизней ваших единоверцев не стоит немного вашего внимания и терпения?

Я постарался вложить свои слова максимум презрения. А Горация проняло! Он покраснел, но сумел выдавить из себя:

— Прошу прощения, Ваше Императорское Величество.

— Хорошо, продолжим. То, что я хочу сообщить вам, пока не должно выйти за эти стены и стать достоянием широкой общественности. Но… Я планирую? воплотить мечту вашего народа о своем государстве. Об Израиле. Да, Палестина сейчас слабо заселена, еще хуже обустроена, находится под деспотичной рукой турецкого султана, но… складывается такой момент, что Турецкая империя ослабела. И создание независимого государства евреев в этих землях стало возможным. Особенно, если у этого государства будет покровитель в виде другого, сильного государства. Я скажу, что никто не придет в Палестину и не освободит эту землю для евреев. Если туда придет русский солдат — там будет Россия и никак иначе. Но есть другой вариант: переселение туда еврейских общин. Сейчас в Палестине из четырехсот тысяч жителей всего двадцать четыре тысячи евреев. Это катастрофически мало. Но если их будет не менее трехсот тысяч, то самопровозглашение государства Израиль вполне возможно. А русская армия придет на помощь, но и уйдет, потому что это будет ваша земля. А то, что эти территории вы сможете неплохо обустроить — так это как пить дать, сумеете.

— Перспективы интересные, но почему тут нет все-таки барона Штиглица? Он ведь доверенное лицо Ротшильдов и может донести ваши слова до самого богатого из евреев? — поинтересовался тот же неугомонный Гинцбург, который явно решил перетянуть одеяло разговора на себя.

— Это все просто. Именно поэтому его тут нет. Революционеры в России финансируются из карманов господ Ротшильдов. Не так давно мой покойный брат отправил им в Лондон, послание, в котором предлагал мир: они перестанут финансировать террористов, мы же даем свободы евреям. Ответ был грубым и негативным. Такое не прощают. Посему все золото мира не спасет господ золотых баронов от моего гнева.

— Так вы хотите, чтобы мы составили картель против Ротшильдов? — опять ляпнул Гинцбург. А я был о сем господине более высокого мнения!

— Ну что вы, пока я не соберу все доказательства — и не буду уверен в своей правоте, действовать не собираюсь. Меч надо обнажать только тогда, когда враг точно известен. А пока это только обвинения, которые могут оказаться правдой, а могут оказаться и способом обмануть следствие. Так что потерпим, господа, потерпим. А мое предложение такое: еврейская община должна гарантировать мне вашу лояльность, особенно среди молодежи. Меня не устроит, если получившие тут образование уедут в Израиль, надо ли объяснять почему? И не говорите мне, что мы платим за образование и мы имеем право ехать куда хотим. Нет, те, кто платил за образование обязаны будут отработать по своей профессии десять лет, после этого смогут уехать, те, кто получит государеву стипендию и пройдут льготный отбор — двадцать лет. И никаких вариантов! И еще, о неблагонадежных молодых и не очень людях именно община, кагал, будет отвечать перед мной лично. Если вы сообщите вовремя, и ваши молодые люди не успеют себя запятнать кровью — к ним будет проявлено снисхождение. Если нет — то наказание будет по высшей планке. Вы, господин Гинцбург, подумайте о создании колонистского движения, мы же поможем вам: колонисты смогут пройти военную подготовку, как мужчины, так и женщины, умение себя защищать — многого стоит. И поселения ваши должны быть военизированными — вы идете во враждебную среду. Оружием мы также поможем. Но вот этот пласт должен быть сверхтайным. Если что-то просочиться… Вам несдобровать. И последнее, насколько я знаю, вы хотите построить в столице синагогу. Готовьте проект и составьте прошение на мое имя — обещаю, что долго его рассматривать не буду. Теперь вы свободны.

Когда Гораций Осипович стремительно покинул помещение, я обратился к оставшимся двум представителям еврейской общины: