— А по-твоему, лучше служить в этой большевистской жандармерии, как твой брат? — вскипел Петр.

— Ты говоришь ерунду, — спокойно сказал Митя. — Лучше бы взялся за полезное дело. Сейчас организуем продотряды. Давай вместе поедем! Петя!

Петр вскочил.

— Ага, теперь над мужиками насильничать! Это я говорю ерунду? Продали революцию! Государство создаете. В армии выборность прикончили — комиссаров поставили.

Митя тоже встал.

— Постой, что ты сваливаешь все в одну кучу? Значит, по-твоему, твердая власть не нужна? Дисциплина не нужна? Армия не нужна? Так ведь немцы прут! Каледин на Дону хозяйничает! Меньшевики и эсеры на каждом шагу ножку подставляют! Мы из последних сил бьемся. А вы тут устраиваете детские представления. И, по-твоему, это мы продаем революцию?

Они стояли друг против друга, наклонив головы, со злыми глазами, сжав кулаки.

— Фокинскую болтовню повторяешь! — усмехнулся Петр, как-то странно, искоса поглядывая на него одним глазом поверх своего носа. — Когда-то я верил, что ты вырастешь, сумеешь своим умом жить, а не повторять чужие мысли, станешь революционером! — Петр говорил горячо. И Мите временами казалось, что он снова видит перед собой того Петра, чистого, пылкого и наивного, который три года назад апрельской ночью прощался с ним в Бежице. — Как вы не понимаете, что вся эта мышиная возня, эти трескучие резолюции, дипломатия с Германией, игра в великую державу — все это ни к чему! Если хочешь знать, никакого значения для будущего человечества не имеет, объявит себя Каледин императором Дона или нет! Это только людям глаза замазывать, отвлекать, чтоб они не видели того, что делается у них под носом!

— Но, Петр, что же тогда важнее всего для будущего человечества?

— Свобода личности! Свободная душа свободного человека! — пылко произнес Петр. — Пойми, революция была не для того же, чтоб Рябушинский стал нищим, а вместо него в особняке стал обжираться я или ты. Революция освободила душу человека, его личную инициативу, его человеческое достоинство. Человек понял, что только он сам для себя — власть, и совесть, и суд!

— Ты идеалист, Петя! — с удивлением и жалостью сказал Митя.

— Вот как, научился вывески навешивать, — желчно ответил Петр. — Зато вы — материалисты. Мы, идеалисты, создаем свободных людей. А вы, материалисты, набиваете до отказа тюрьмы и воспитываете новых тюремщиков!

— Знакомая песня! Может, еще и непротивление злу? А «свободная личность» в золотых погонах тем временем будет стрелять из-за угла в пролетарских вождей! Резать ремни из спин красногвардейцев. Жечь и грабить. И кончится все это таким кулаком, какого еще не бывало на Руси!

Они оба замолчали и молчали долго, не зная, что еще сказать друг другу.

— Что же вы собираетесь предпринять, чтоб доказать свою правоту? — спросил наконец Митя.

Петр настороженно посмотрел на него, разделяя слога, сказал:

— Предпринимать? Ничего. Абсолютно. — И добавил со своей двойственной интонацией: — История нас рассудит.

Они опять помолчали.

— Долго еще пробудешь в Брянске? — спросил Митя.

— Нет-нет! — быстро ответил Петр. — Я сегодня же уезжаю. — Он зачем-то показал железнодорожный билет.

Митя помедлил, не зная, как проститься; внезапно уступил внутреннему порыву и протянул Петру руку. Тот пожал крепко и продолжительно. Неожиданно сказал:

— А хорошо, черт возьми, жили мы с тобой в Бежице! — повлажневшими глазами посмотрел куда-то на потолок. И не двинулся, чтобы его проводить.

Дома вечером Александр, ложась, словно невзначай спросил Митю:

— Как тебе Петр понравился?

Митя, укрывшись было с головой, выглянул из-под шинели.

— А ты уже знаешь!

— Ну, как они там живут в своей федерации? — вместо ответа продолжал Александр.

— Кто их знает!.. Спят, едят... — сонно говорил Митя, думая о Петре.

— Ты не видел, ящики им какие-нибудь привозили сегодня?

— Слышал, что-то таскали по коридору. Добров там был, говорил, какие-то игрушки привезли.

— А больше ничего не заметил?

— Как будто... А что? — наконец заинтересовался Митя.

— Да нет, ничего. Спи, — сказал Александр и пошел гасить свечку, осторожно ступая босыми ногами по холодному полу.

В темноте уже Митя спросил:

— Ты что, думаешь, они затевают что-нибудь серьезное? — И, вспомнив слова Петра, успокоенно ответил: — Нет, предпринимать они ничего не будут, мне Петр сказал. А так, верно, поговорят! Листовки, газеты раздадут. Чудаки! — засыпая, вздохнул Митя.

— Ладно, ладно, спи, святая простота! — сказал Александр и заскрипел пружинами, устраиваясь.

На следующий день к вечеру в исполком собрались почти все коммунисты города. В кабинете у Фокина заседал большевистский уком. Председатель Брянской чека Александр Медведев докладывал, что анархисты сегодня ночью поднимут в городе восстание. Центром восстания явится так называемый генеральский дом на Покровской горе. В этом доме раньше жил начальник Брянского Арсенала. Одновременно значительная вооруженная группа должна напасть на тюрьму и освободить заключенных. К утру намечено занять здание Совета и другие учреждения. В нескольких домах, принадлежащих анархистам, устроены склады оружия. Предполагается, что, как только Брянск будет захвачен, сюда приедут видные деятели анархистов из Москвы и других городов для создания на Брянщине Свободной анархической республики. В течение двух дней здесь находился представитель московских анархистов для координации действий. Восстание должно начаться ровно в полночь.

Уком решил организовать наиболее сознательных рабочих. Один из старых подпольщиков и соратников Фокина, Григорий Панков, вызвался пойти за помощью в Арсенал. Представителям Бежицкого комитета было поручено нейтрализовать местных анархистов и в случае необходимости идти Брянску на помощь.

Из Совета вышли часов в десять вечера. Луны не было — темнота непроглядная.

Разделились на две группы. Одна ушла к тюрьме, другая направилась к Покровской горе.

Митя шагал рядом с братом и Фокиным. В руке он сжимал рукоятку нагана.

— Отряд твой вышел? — вполголоса спросил Фокин.

— Отряд уже там, — ответил Александр.

А Митя думал о своем: Петр обманул! Вчера, разговаривая с Митей, он готовил восстание, он все время обманывал его! А может быть, это не так, может быть, Петр не знал? Они могли и ему не сказать. Да нет, он с этим Володей сам разбирал оружие — теперь Митя вспомнил. Он еще и еще раз перебирал все детали поведения, все слова Петра. Петр знал! Но, может быть, он не согласен с восстанием? Партийная дисциплина обязывала его молчать. И он решил уехать, чтоб не участвовать. Недаром он показал Мите билет. Может быть, этим жестом он молча отделил себя от авантюристов? Да-да, это так! Петр слишком чист душой, слишком порядочен, чтоб лицемерить. Петр не виноват!

Митя не мог так легко отрешиться от друга.

— Интересно будет, — вдруг нагнулся к нему Александр, — если мы сегодня возьмем здесь твоего Петра.

Митя не ответил.

А затем все произошло до смешного просто. Александр увел часть людей куда-то в темноту. Митя с Фокиным и с небольшой группой остановились у старинной стены Покровского собора. Далеко внизу за Московской улицей раскинулся Арсенал. Там мерцали огоньки да слышался отдаленный ровный шум машин. Здесь же наверху тихо. Генеральский дом, окруженный садом, был где-то рядом, но утопал в темноте и потому тоже казался далеким. Даже собак не слышно. Простояли почти час. Вдруг недалеко раздался громкий, резкий оклик. Кто-то ответил. Тотчас осветились окна в верхнем, втором этаже генеральского дома. Оттуда два или три раза выстрелили. Внизу на Московской улице послышались громкие возбужденные голоса, топот людей, бегущих по мостовой. Через несколько минут по дороге, запыхавшись, поднялся Панков с группой рабочих. Они рассказали, что какая-то кучка людей наткнулась на них и сразу же повернула и побежала.

— Пошли к дому, — сказал Фокин, и все двинулись в генеральский сад. Дом уже был окружен. Несколько человек стояли у подъезда, испуганно озираясь по сторонам, — их охраняли чекисты. Тут же валялись три винтовки.