— Не понимаю, как ты можешь сейчас спать! — с раздражением сказал Митя.

— Я очень устал, — кротко ответил Александр.

— Какие показания дал настоятель? Он назвал Таю?

Александр покачал головой.

— Нет, ее он не назвал.

— Почему же ты когда-то спросил?..

Александр пожал плечами.

— Перед мятежом ее заметили в Свенском монастыре.

— Ну и что?

— Ты же сам объяснил мне, что делать ей там было совершенно нечего.

Митя долго молчал. Потом с трудом произнес:

— Ужасно, Шура. Неужели она... столько лет...

Александр положил руку ему на колено.

— Она могла ничего не знать. Могла быть просто слепым орудием...

— Как я! — горько усмехнулся Митя. — Ведь это я просил тебя взять на работу Цеховского.

— Все мы еще слишком доверчивы. Он привез рекомендательное письмо из ВЧК...

— Цеховский арестован?

Александр устало прикрыл глаза.

— Ты думаешь, так это просто. Он был не один. Через кого-то он передавал сведения... Нужно раскрыть всех. За ним следят.

Они опять помолчали. И снова Митя заговорил:

— Разве может быть что-нибудь страшнее, Шура, чем перестать верить в человека!.. Когда дружба, понимание, родство души — все человеческое, что казалось вечным, твердым, как... как камень, вдруг оказывается самым непрочным, самым...

У него прервался голос.

— Да, это тяжело, — отозвался Александр.

— Как бы я хотел, Шура, чтоб завтра Петра не оказалось среди этой банды! — воскликнул Митя.

Александр, не ответив, снова лег, захрапел. А Митя до утра просидел, прижавшись щекой к стенке вагона.

Вцепившись в мокрое, скользкое крыло дрожек, Митя едва успевал замечать окружающее — пустынные улицы ранней Москвы, длинные черные очереди, неподвижными тысяченожками прилепившиеся к домам, и огромные плакаты в кровоподтеках красок: могучие рабочие с десятипудовыми молотами, красноармейцы в остроконечных шапках, оскаленные клыки Колчака, Деникина, Юденича...

У подъезда многоэтажного темно-оливкового здания Митя ждал, пока Александр получит пропуска. Дождь прекратился. Стало светло. У тротуара понуро дремала худая кляча, вися в оглоблях дрожек. Из подвала под облезлой вывеской выполз заспанный мужчина в сапогах и поддевке, с ведром. Зевая, он медленно пересек площадь, и выплеснул рыжие помои в сухую чашу чугунного фонтана.

В рассветную тишину впечатался дробный стук подошв. Молчаливая, плотная группа людей в гражданском с винтовками за плечами шла по мостовой.

И вдруг с Софийки выкатилась целая толпа девчат в разноцветных косынках и понеслась вниз, перекликаясь. Маляр, подвесив к стремянке ведерце, начал замазывать на стене дома напротив огромные черные буквы «Торговля А. И. Кашкина».

К Мите быстрой, подрагивающей походкой подошел тонконогий старик с длинной полотняной сумкой в руке. Он резко остановился и, неприязненно морщась, спросил:

— За углом дают?

— Что? — не понял Митя.

— Что? — старик вздернул плечи. — Хлеб! Свободу мы уже получили, осталось пустячок получить — хлеб! Хлеб! Хлеб дают за углом?

— Простите, я не знаю, я впервые в Москве...

Старик приблизил колючие серые глазки к Митиному лицу и неожиданно захихикал:

— Солдатик! Воюешь! Опять воюешь! Теперь за что? Вот за этот домик? — он ткнул пальцем в стенку. — Не волнуйся, солдатик, я не буржуй. Я профессор. Я гуманист. И я хочу жрать! А ты — неграмотный солдатик, ты можешь жить духовными порывами! Хххи!.. — и, подрагивая коленками, старик побежал за угол.

Митя еще был полон зноя приволжских степей, он еще слышал прерывистое дыхание товарища, лежащего рядом в цепи, чуял смертельную опасность боя. Но он уже ощущал и ту напряженную, непрерывную дрожь борьбы, которая сотрясала все клеточки рождающегося государства, которая здесь, в тылу, была еще тяжелее и, может быть, еще острее, чем на фронте.

В кабинете Дзержинского из-за ширмы выглядывала спинка железной походной кровати.

Дзержинский стремительно повернулся от окна, обжег коротким взглядом больших темных глаз.

— Наконец! Садитесь!

Он шагнул к ним, заглянул в глаза, спросил:

— Вы не возражаете, если я сейчас при вас допрошу? — Подошел к двери, обратился к кому-то в коридоре: — Пожалуйста, приведите его. — Заходил по комнате.

— Едва терпения хватило вас дождаться! Донесения ваши, товарищ Медведев, оказались очень важными, чрезвычайно важными. А пироксилин найден! Эти мерзавцы собирались взорвать Кремль. Они рассчитали — требовалось шестьдесят пудов. Важно узнать, достали они остальное? Где-то под Москвой у них склад.

В своих мягких охотничьих сапогах он двигался порывисто и удивительно легко и красиво. Глаза его смеялись и страдали. Ни у кого никогда больше Митя не видел таких глаз.

В сопровождении конвойного вошел высокий плотный человек в серой бекеше. Развязно прошел к столу, небрежным движением подвинул стул, опустился, огляделся по сторонам. И увидел Митю. Он весь напрягся, подобрался, полные щеки стала медленно заливать синева.

Митя сразу узнал человека, который вместе с Петром принимал оружие в федерации анархистов, человека, чья серая бекеша мелькала среди солдат во время мятежа брянского гарнизона, того, кто швырнул гранату в Жилина.

Человек в бекеше посмотрел Мите в глаза, устало повернулся к Дзержинскому.

— Да, — сказал он, — я анархист.

Дзержинский, внимательно наблюдавший за ним, кивнул.

— Видите, Лямин, напрасно упорствовали. Где взрывчатка?

— Не знаю.

— Где конспиративная квартира? Где явка?

Лямин беззвучно шевельнул губами, не ответил.

Дзержинский, пристально глядя на него, повторил вопрос.

— Не могу, — еле слышно прошептал Лямин, — я не могу... слово рево... революционера...

— Не смейте! — стукнув ладонью по столу и покраснев, вскричал Дзержинский. — Не смейте пачкать слово «революция»! Вы продали ее трижды. Вы и эсер Черепанов в одном гнездышке с Деникиным, с Юденичем, с Гурко, с кадетами. Вы убиваете из-за угла лучших сыновей революции. Вы стали наемными грабителями и убийцами. И вы смеете произносить это священное слово!

Лямин молчал.

Дзержинский остановился перед ним.

— То, что вы мне сейчас скажете, не изменит вашей судьбы. Я лично буду настаивать на самом строгом приговоре. Но вы хоть на йоту искупите свою вину перед революцией. — И, помолчав, снова, с силой: — Где склад взрывчатки? Где явка? Где конспиративная квартира?

Не шевельнувшись, Лямин сказал неожиданно будничным тоном:

— По Казанской дороге. В Красково. Там все.

Съежившись, уставясь в одну точку, он скороговоркой рассказывал о том, как под Брянском на хуторе у Малалеева прятали оружие и взрывчатку, как везли их в Москву, как на даче в Красково делали бомбы, там же писали и печатали антисоветские листки. Бросили бомбу в зал заседаний в Леонтьевском переулке — рассчитывали, что там Ленин.

Лямин говорил долго, больше часа, назвал много имен. Одного только имени он не упомянул ни разу. Когда он кончил, Митя попросил разрешения задать вопрос:

— Где Петр?

Лямин помедлил, глухо сказал:

— С нами. На даче. В Красково.

Когда его увели, Дзержинский некоторое время молча, задумавшись, сидел за столом, подперев рукой голову. Потом устало поглядел на Медведевых.

— Мы пока больше болтаем о красном терроре. А белый террор действует вовсю. — Глаза его осветились гневом, он опустил руку на стол, сжал кулак. — Все отребье объединилось. Создали где-то в Москве центр, готовят восстание. Ждут Деникина... — Он не смог спокойно усидеть за столом, неукротимая сила вскинула, толкнула снова шагать по комнате. Задержавшись перед Александром, сказал: — Ищите связь с Пилсудским. В Польше идет скрытая мобилизация. Наступление Деникина, нажим Юденича, восстание внутри, убийства большевиков, подготовка в Польше — единый план. Они быстро нашли связи. И Брянск — перекресток всех путей. Очень удобный пункт. Где-то там сидит связной. Есть данные. Поищите!